• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

В. Широкий. Должны знать

«Советская культура». 1985. 14 мая. С.4.

«У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО». С. АЛЕКСИЕВИЧ
В МОСКОВСКОМ ТЕАТРЕ ДРАМЫ И КОМЕДИИ НА ТАГАНКЕ

Все дальше отодвигаются годы Великой Отечественной, но рядом с нами живут люди, в душах которых война все так же, как и сорок лет назад, сохраняется во всей своей реальности, суровой и беспощадной.

Да, конечно, и для этих людей она тоже прошлое. Но в них война отложилась особым пластом сознания, как бы откристаллизировалась, и достаточно иной раз бросить самую малую толику на мимолетный всплеск воспоминаний, чтобы война явила им не тускнеющий — с годами только более укрепленный и резкий — ужасающий лик свой. «Та ночь… — свидетельствует в своей документальной книге бывший полковник разведчик, — до сих пор часто снится мне, как одна из самых кошмарных и страшных в моей жизни. Причем с годами она потрясает меня все больше и больше.

Не случайно выделена мной вторая фраза невольного признания. В нем заключена та самая диалектика связей фронтовика со своим военным прошлым, которая так важна для последующего разговора о новом спектакле Театра драмы и комедии на Таганке «У войны не женское лицо». С Алексиевич.

Легко ли жить с таким грузом в душе! Если не углубляться, не переживать снова и снова, то, пожалуй, можно его и нести. Не потому ли часто так скупы на детали, на подробности ветераны, легко сбиваясь в рассказах на общие слова. Вся штука тут в том, чтобы преодолеть некий психологический барьер, обнажить те самые «подробности человеческой жизни на войне», вне которых картина ее не может быть полной, сколь бы ни были обстоятельны и достоверны описания военных действий. Белорусская журналистка Светлана Алексиевич подошла к делу с той простой стороны, с какой сложные задачи чаще всего только и решаются. Она взяла магнитофон и, вовлекая в задуманное ею предприятие все большее число людей, в беседах наедине, с глазу на глаз, собрала бесценный человеческий материал, положенный затем в книгу. Ее интервьюируемыми (не знаю, право, уместно ли здесь этой слово) были, говоря словами одной из них, «обыкновенные военные девушки, каких много». Да, автор книги намеренно очертила свой поиск рамками показа женщины на войне. Но этот сугубо женский взгляд на нее, в силу как раз специфичности такого видения ее, сделал книгу сильнейшим свидетельством времени.

Нет ничего удивительного в том, что такое подвижное, очень чуткое к любому «духовному опыту» искусство, каким является театр, не прошло мимо книги С. Алексиевич, которая на основании ее написала пьесу. Ряд театров страны уже создал ее сценические версии, и вот недавно с еще одной познакомил нас Театр драмы и комедии на Таганке (режиссеры А. Эфрос и Б. Глаголин, художник Д. Крымов). Ради уточнения добавлю, что в данном случае материал книги послужил всего лишь отправным толчком в поисках, решениях художественных задач, постановленных авторами пьесы и спектакля. Думаю, такой путь правомерен не только в силу документальности исходного материала, но и его понятной фрагментарности.

Пожалуй, нет более сопротивляющегося велениям сцены материала, чем документалистика. Насколько легче представить по нему, скажем, документальный фильм, чем спектакль. И впрямь, как сугубо личный, исповедальный рассказ «оживить» на сцене с ее требованиями динамичного действия, движения характеров, воплощаемых актерами, с ее жесткой мерой сценической условности? Как диалогизировать монологический по сути своей текст, наметить линии его развития? Дать наконец хотя бы подобие сюжета в сущности репортажу, составленному из мозаики судеб, событий, эпизодов? Можно только представить, какой сложности творческие задачи приходилось решать авторам пьесы и спектакля в ходе его создания. И все же в том плане, в каком спектакль был задуман, он сложился как впечатляющее слово о войне.

Вполне понятно, что на место исповеди, доверительного рассказа пришёл обмен воспоминаниями. И хотя интонация, таким образом, поменялась, они звучат искренне, исполнены волнений, боли, горечи. Действие начинается с ноты высокой и мужественной. Еще до того, как погаснет свет, нам будет явлено пустое пространство сцены нового таганкинского зала, чуть ли не во всю длину которого будет стоять… стол. На знакомом, привычном уже заднике, в оконных проемах, выставлены женские портреты довоенного времени. В полной темноте грохнет орудийный выстрел, и при вспышке света часть портретов перевертывается: перед нами те же женщины, но уже в военной форме. Так повторится несколько раз, пока все они на портретах не станут военными. Тишину разрежет, «вбрасывая» нас в сегодняшний день, бурный танец молодежи под современные ритмы, и когда все снова стихнет, один конец стола займет группа из четырех пожилых женщин и мужчины, у другого же будут сидеть двое молодых людей. Пока Антонина, бывший командир саперного взвода, в волнении поведет разговор на встрече ветеранов (его начинает Г. Власова и продолжает Е. Граббе, играющая юность героини, — прием, в котором даны биографии фронтовиков), молодой человек (О. Казанчеев) закурит, а, глядя на него, закурит и его девушка (И. Кулевская), внучка Антонины. Бабушка подойдет к ней и, мягко отобрав сигарету, ткнет ее куда-то, продолжая свой рассказ. Между этими двумя «полюсами» — группа повернутых к нам спиной девушек в новеньком обмундировании и касках. Здесь — сюжетная «завязь» спектакля: два поколения, разделенные чертой войны, и отношения между ними отнюдь не идиллические.

Спектакль и дальше будет идти двумя «потоками» — обмен пережитым на войне ветеранов и поиск взаимопонимания между ними и молодыми. Обе эти линии, сливаясь воедино, и составляют канву действия. Ведь не секрет, что для некоторой части нашей молодежи война — всего лишь некая абстракция, далекое прошлое, «когда и нас самих-то не было». Однако слишком уж неравноценно выражение этой задачи в спектакле, что поделать — слишком разной «весовой категории» оказывается материал двух этих линий. Так, в ответ на рассказ бывшего снайпера Зинаиды о том, как она застрелила жеребенка, чтобы накормить голодных солдат, и как в другой раз шагнула добровольцем из строя, чтобы покарать изменника Родины, молодой человек спрашивает: «А можно ли было не стрелять?». Вопрос им по ходу действия повторяется, мы понимаем, что идет он от наивности молодого героя, а ведь рядом звучит сдавленное комом в горле: «Запомнился один бой. Очень много было убитых… Рассыпаны, как картошка, когда ее вывернут из земли плугом. Огромное большое поле… Они, как двигались, так и лежат… Их, как картошку…». И это придает особую силу эпизоду.

Более сорока лет я сам несу в себе похожую картину, а тут содрогнулся, как никогда сильно пережив ее.

Сведение реальных судеб множества женщин-фронтовичек к четырем фигурам героинь пьесы позволило в спектакле четче выстроить их судьбы. Кроме уже упомянутых сапера Антонины и снайпера Зинаиды (прекрасные работы М. Полицеймако и молодой актрисы Н. Красильниковой), в действие включены еще санинструктор Ольга (Т. Жукова и Е. Бобылева), муж Антонины Иван Федорович (К. Желдин и В. Щеблыкин) и медсестра Люба (З. Славина и Е. Устюжанина).

Несомненно то, что новая работа Театра драмы и комедии на Таганке многими своими картинами дает почувствовать, какого высокого строя замыслы автора пьесы и режиссеров, определившие то лучшее, что есть в спектакле. Вызывает уважение сам факт обращения к материалу, отмеченному, говоря словами Л. Толстого, высоким уровнем правды о войне. Спектакль поднимается над многими произведениями сцены на военно-патриотическую тему. Музыка, столь органично прозвучавшая в спектакле, принадлежит Б. и А. Окуджавам, в ряде эпизодов прозвучали песни самого Булата Окуджавы, созвучные высокой ноте спектакля.

Тема войны нескончаема в нашем искусстве. Самой жизнью, временем нашим предполагается все более глубинное проникновение в пласты военного материала. Это нужно всем — и тем, кто вынес ее на своих плечах, и тем, кто родился «потом». Не только потому, что им нужно знать прошлое, свою историю. Но и потому, что прошедшие войну, как хорошо сказала автор книги, живут одновременно в двух временах — в дне вчерашнем и дне сегодняшнем. «Они пережили то, что мы можем только знать. Должны знать! Хот не всегда, может быть, хотелось бы знать… Мы не их, несущих эту тяжелую память, жалеем, а себя. Чтобы по-настоящему пожалеть, надо не отказаться от жестокого задания, а разделить его, взять часть и на свою душу.

Точнее не скажешь.


 

Нашли опечатку?
Выделите её, нажмите Ctrl+Enter и отправьте нам уведомление. Спасибо за участие!
Сервис предназначен только для отправки сообщений об орфографических и пунктуационных ошибках.