Над Россией все еще витает дух Брежнева. С Ю.П. Любимовым беседовал Эрнст Шумахер

Юрий Любимов хочет уйти из Московского театра на Таганке и остаться в Бонне

Режиссеру Юрию Любимову мешает существующая в России культурная бюрократия. Его всемирно известный Театр на Таганке раскололся. Если условия Любимова не выполнят, он не будет продлевать свой контракт, который истекает в 1995 году. До сезона 1997-98 года он будет работать главным режиссером в Боннской опере. С Любимовым поговорил Эрнст Шумахер.

Берлинер Цайтунг: Пять лет назад вы с Театром на Таганке участвовали в 40-м Берлинском фестивале. Вскоре после этого ГДР присоединилась к ФРГ. За этим последовали и другие эпохальные перемены, вплоть до распада Советского Союза. Но до общего европейского дома, которым бредил Горбачев, так и не дошло. На смену холодной войне пришел холодный мир с жестокими войнами в бывшей Югославии и Чечне. Что делать?

Юрий Любимов: Затрудняюсь ответить. После того, как в 1984 году меня лишили советского гражданства, главный режиссер театра в Карлсруэ предложил мне поставить у него оперную версию романа Булгакова «Мастер и Маргарита». На сцене установили Берлинскую стену, ярко разукрашенную с западной стороны, и пустую и серую — с восточной. На пресс-конференции меня спросили, кому пришла идея создать такие декорации. Мне было неловко признавать, что идея была моя, так что я ответил: «Герру Ульбрихту». Последовавший за этим смех спровоцировал дискуссию об избавлении от Берлинской стены. По сути, вот что я тогда сказал: «Никому эта стена не нужна, но, если мы ничего не сделаем, люди будут там и дальше умирать. Давайте избавляться от нее с обеих сторон!». Мне показалось, что немецкая публика была шокирована моим ответом. А потом контакты между Западной и Восточной Германией участились, и когда люди вышли на улицы протестовать, стена действительно рухнула. Нам нужно просто действовать. От стены в сознании, кажется, будет тяжело избавиться. На Востоке это связано с инерционностью системы, существовавшей там на протяжении 75 лет. Что отрицательно сказалось не только на сознании целых народов, но и на душах отдельных людей. Это была такая фантасмагория, которую очень трудно забыть. Когда два или три года назад мы с композитором Альфредом Шнитке ставили «Живаго», нас интересовала не история русской революции, а преодоление лжи.

Б.Ц.: Впервые вы показали «Живаго» на Венском фестивале в 1993 году, а затем — в разных немецких городах. Можно ли сейчас посмотреть этот спектакль в Театре на Таганке?

Ю.Л.: Да, этот спектакль, в первую очередь, для России. Россия была первым «царством социализма», которое распространилось повсюду и настолько проникло в каждого человека, что мы долгое время были его пленниками. Чтобы в России что-то изменилось, необходимо избавиться от фантасмагорической лжи этого все извращавшего «царства». В своей постановке «Птиц» Аристофана в Дельфах я показал перевернутый мир, где мы жили и живем: деревья, у которых корни уходят в небо, люди, которые видят мир (подразумевается идеология) только отраженным в воде и поэтому всегда ходят с опущенными головами. Так я представлял себе, прежде всего, граждан России. Сейчас они пытаются поскорей понять, что происходит. Но их взгляды все еще формирует старая номенклатура. Они делают вид, что строят свободный рынок и капитализм, а получается только дикий рынок, где нет законов. После обрушения империи каждый пытается как-то выбраться из руин. Я думаю, что ситуация у нас похожа на то, что происходит сейчас в бывшей ГДР. С некоторыми различиями, конечно, ведь у нас в России не Германия, и у нас нет Аденауэра. Над Россией все еще витает дух Брежнева. Вместо Аденауэра у нас «пчеловод» (имеется в виду Ельцин, у которого после употребления алкоголя опухает лицо, как у пчеловода, ужаленного пчелами – прим. Э.Ш.). И этот человек, который даже себя контролировать не может, держит руку на ядерном чемоданчике.

Б.Ц.: А как насчет людей вроде Жириновского?

Ю.Л.: Некоторые россияне голосовали за него сознательно, потому что он строит из себя эдакого народного политика, представляющего истинные интересы России. Другие просто купились на его безумные обещания, вроде того, что «каждой бабе по мужику». Для рабочего класса он зарегистрировал марку водки «Жириновский». Наверное, по аналогии с маркой «Горбачев». Горбачев и впрямь помог ему подняться, чтобы потом натравить на КГБ. <…>

Б.Ц.: А преемники КПСС?

Ю.Л.: Они играют всю ту же пагубную роль. С чего бы им внезапно меняться?

Б.Ц.: Как вы думаете, парламентская демократия в России возможна?

Ю.Л.: В принципе я считаю, что парламентаризм в России вполне возможен, но не так скоро. 75 лет коммунизма снизили уровень культуры, повлияли на умы, в стране больше нет моральных авторитетов. Восстановить намного трудней, чем разрушить. В новой незнакомой России трудно делать предсказания, и всякого, кто попытается, осудят. Варварство.

Б.Ц.: Что вы думаете о войне в Чечне?

Ю.Л.: Это грязная война, даже более грязная, чем война во Вьетнаме или Афганистане, потому что она вдвойне трагична: если мы считаем Чечню частью России, почему мы бомбим ее города? Это варварство. И еще: у нас уже есть похожий опыт, когда против кавказских народов на протяжении столетия воевал царский режим. Но люди, которые ведут войну против Чечни, наверняка не читали «Хаджи Мурата» Толстого и не знают истории собственной страны. Армия подчиняется властям из соображений престижа, правительство заботит только чеченская нефть, а мафия ведет свои грязные делишки и с теми, и с другими. Общество сознательно раскалывают. Но существует и значительное моральное сопротивление — движение солдатских матерей за спасение своих сыновей. Это очень благородное движение. Сыновья — это все, что у них осталось, а эти изверги не только не позволяют матерям вывести своих сыновей из этой грязной войны, но и не дают их похоронить. Как в «Антигоне» Софокла. Я очень признателен этим матерям, но порой начинаю опасаться, что они — наша единственная надежда. Берлинская актриса Кете Райхель предложила выдвинуть солдатских матерей на Нобелевскую премию мира. Я этому рад. При желании фрау Райхель может публично заявить о своей инициативе в Театре на Таганке.

Б.Ц.: Вас обвиняют в том, что ваш театр находится в запустении, потому что с момента восстановления в должности директора в 1989 году вы в основном работали на Западе и не заботились должным образом о Таганке.

Ю.Л.: Пока в Москве, которой подчиняется Таганка, финансовой стороной дела занимались коммунисты, мне были не рады. Эти люди и выжили меня из Советского Союза. До путча у меня был трудовой договор до конца 1993 года, который затем продлили до конца 1995 года. Этот договор давал мне право подписывать контракты с актерами и другими творческими людьми, с которыми я хотел работать. Я и собирался так сделать, и тут мне сказали, что это незаконно и что я должен работать с людьми из труппы театра. Пьесы, которые я поставил, больше не допускали к показу, у меня отняли построенное в 1980 году здание, и часть моих полномочий перешла к Губенко, которого назначили директором «Содружества актеров Таганки». Иными словами, сначала меня лишили гражданства, а затем поставили в такие условия, при которых я не мог полноценно работать, так что у меня не осталось выбора, кроме как работать за границей.

Б.Ц.: То есть вы хотели приватизировать Театр на Таганке?

Ю.Л.: Я считаю, что было бы вполне справедливо, если бы театр принадлежал тому, кто его создал. Но президент издал указ, запрещающий приватизацию учреждений культуры. Я должен это уважать. Но я написал президенту, что Таганку совсем развалят, если так будет продолжаться. У него ушло более года на то, чтобы ответить, и полтора месяца назад он издал указ, дескать, Таганку следует восстановить на высоком уровне. Мэру Москвы поручили принять соответствующие меры. Но в Москве царит хаос, ничего не решается. Мне пришлось отказаться от продления контракта после 1995 года, пока не будут обеспечены элементарные условия труда.

Б.Ц.: Однако в начале сезона 1994-95 года вы подписали контракт, по которому будете работать главным режиссером Боннской оперы, и этот контракт будет действовать до сезона 1997-98 года.

Ю.Л.: Все дело в том, что в моем театре мне не разрешают работать так, как я хочу.

Перевод с немецкого и подготовка текста к публикации Екатерины Латуниной, студентки магистратуры Школы иностранных языков НИУ ВШЭ. Проект «Зарубежные театроведы о русском театре». Руководитель – Елена Леенсон