Стенограмма обсуждения и сдачи государственной комиссии спектакля Ю. В. Трифонова «Обмен» в постановке Ю. П. Любимова. 13 апреля 1976 г.

гор. Москва

А. А. Смирнова

Н. И. Кропотова

В. Г. Миррский

В. П. Демин

Ю. В. Трифонов

Ю. П. Любимов

В. С. Ануров

Председатель – В. С. Ануров

Председатель. Предлагается такой порядок – дать сейчас слово Ариадне Арсеньевне Смирновой, она смотрела спектакль, знает наши общие позиции.

А. А. Смирнова. Я дважды видела этот спектакль – прогон и показ Художественному совету и показ сегодняшний. Это один и тот же состав (имеется два), второй я не видела, поэтому я буду иметь в виду этот состав и единое для двух составов решение спектакля.

Мы можем смело говорить о том, что мы видели спектакль, который ставит вслед за повестью Трифонова важнейшие вопросы нравственности и этики, которые получили очень яркое отражение в сложном и интересном режиссерском замысле Любимова.

Я имею в виду такой круг проблем – к этим важным проблемам относится проблема предельной духовности, предельной нравственности, воспитания и самовоспитания человека, и утрата этих качеств людьми, которые идут на путь компромиссов – сделок с совестью благодаря не изжитым еще пережиткам буржуазного сознания, мелко-собственнической психологии в нашей жизни.

Этот круг проблем, которые я постаралась очертить, говорит сам по себе о важности, о полезности, воспитательной значимости данного спектакля.

Обостренная, очень взыскательная совесть автора, которая проявляется во всем, с изначальных этапов его творчества до последних вещей, нашла очень серьезное отражение в работе театра.

Мне кажется, что художник – Юрий Петрович Любимов, постановщик спектакля поставил перед собой чрезвычайно сложную задачу – найти эквивалент, соответствующий оттенок психологическому, идейному повествованию Трифонова, сохранив жанр литературного изложения и характер, природу произведения, все драгоценные свойства этого произведения не в ущерб драматургии.

Когда пытаешься определить этот синтез, этот поиск современного для нашего театра симфонизма, этот синтез, включающий в себя наличие различных результатов, что мы видим сразу совмещенность места действия, совмещенность разных судеб, совмещенность этапов времени, совмещенность реальности и плана воспоминаний, все то, что в единой линии разворачивается перед нами на сцене, необычайно сложное эстетически и идейно-творчески, которую поставил перед собой художник и осуществил вместе со своими актерами.

С этой точки зрения чрезвычайно важна роль у главного исполнителя Вилькина, который исполняет роль Дмитриева, т.к. это одновременно и Дмитриев, и человек, ведущий всю эту линию автора, и какой-то человек – герой, переживающий суд своей собственной, неистребимой совести.

Это комментатор и автор, и человек, ведущий основную тему совести, режиссер поставил перед актером задачу очень большой сложности. И хочется сразу сказать, я говорю свое ощущение, что с этой сложной задачей артист очень удачно справился, очень удачно показал со всей талантливостью все грани многостороннего образа.

Я думаю, что видно здесь очень высокое мастерство, – об этом говорил сегодня Евтушенко, и на Художественном совете театра. Это объективная истина, которой мы все явились свидетелями.

Можно сказать о талантливости режиссуры, сказавшейся не только в сочетании граней, о которых я говорила, но и в том, что психологически тонко и точно отражены все персонажи. В этом проявился класс режиссуры и класс актерского исполнения.

Достаточно вспомнить, как исполняют роли Вилькин, деда Дмитриева – Соболев, Матери Дмитриева – Богина, Лукьяновой – Власова и целый ряд других. Когда говорю об эпизодах, говорю о Ронинсоне, о работе актеров, изображающих Левку Бубрика и Пашу Сниткина. Эти примеры можно было бы продолжить.

Очень интересна работа Пороховщикова, который играет роль отца Дмитриева. Это целый парад, на мой взгляд, очень тонко психологически решенных характеров и очень тонко отображенных персонажей.

Думается мне, что решение спектакля, в который вошло органическим компонентом решение художника Боровского, тоже заслуживает двух-трех слов, соответствующей оценки.

То, что драма семьи Дмитриевых, которая взята очень локально в сфере быта с автором, и театром, позволило и разрешило дать этот образ утесненного быта на сцене, с которым мы сталкиваемся в решении художника.

Такие очень интересные детали, эта самая симультантность места действия, она не мешает конкретности решения отдельных граней интерьера, это тоже способствует восприятию главных идей и тем спектакля.

Повторяю, самое существенное, если говорить об актерских работах; то, что Вилькину, несмотря на сложность задачи, удалось сыграть роль Дмитриева с необычайной искренностью, эмоциональной проницательностью. Вам не становится скучно, когда вы смотрите это, все это не перестает волновать.

Сложная душевная диалектика, которая актером так ярко, эмоционально, поражающе сердце осуществляется и реализуется, – воплощается.

Мне думается, что спектакль в основе своей уловил трифоновскую интонацию большой человечности, – это показано на человеческих судьбах. Спектаклю присуща огромная человечность потому, что все характеры не только психологически достаточно точно обоснованы, но целый ряд линий решается необычно человечно.

Мне хочется сказать о линии взаимоотношений, скажем, Тани – возлюбленная Дмитриева, это необычайно изящная и человечная линия.

Этим не исчерпывается то, что я пытаюсь сейчас говорить более или менее кратко потому, что о таком спектакле можно говорить достаточно много, интересно, многообразно, так как он этого заслуживает, этим, как я сказала, не исчерпывается круг достоинств этой работы.

Это интересная работа на пути и постижения особого жанра совмещения литературы и драматического искусства. Это то, что Театр драмы и комедии показал в таких спектаклях, как «Деревянные кони», «Мать» Горького.

(С места: «Пушкин»).

Я говорю о «Деревянных конях», о «Матери» и о «Пушкине», ибо, говоря о совмещении литературы и драматургии, можно говорить о об аспекте – о близости литературы и спектакля.

То, что я сказала, не исчерпывает больших достоинств этой работы. Мне думается, что второй состав исполнителей, я с ним не знакома, но знаю, кто играет, доставит нам, несомненно, радость и еще больше достижений покажет и будет очень интересным.

При такой общей позиции приятия этого спектакля, осознания какой-то очень большой его общественной ценности, все же хочется сказать несколько слов очень уважительных в адрес этой работы по поводу необходимости некоторых уточнений по основной мысли, коррективы идей иного порядка, которые мы, посоветовавшись внутри, решили театру сделать.

Я буду выражать не только личное свое мнение, но общее, сформированное мной, и прошу отнестись к этому и достаточно внимательно и благожелательно.

Нам думается, что к основным замечаниям смыслового, идейного порядка относятся, в первую очередь, следующие. В спектакле есть эпизод, когда братья отца героя – Дмитриева «красный партизан», дядья, как они названы в спектакле, появляются в сцене отца и сына, когда герой в своем воображении беседует с отцом – одна из лучших сцен в спектакле, на мой взгляд, когда в момент тяжелого душевного состояния герой спрашивает отца, как собственную совесть – как ему быть, нанести этот удар матери или нет. В этот момент вспомнил о том, как он относился уважительно к деду, каким был Павлиново в годы его молодости – человек рано ушедший из жизни вследствие болезни сердца. Отец героя вспоминает и о своих братьях, говорит о них, и они появляются в этих двух дверях, и происходит этот эпизод расстрела собаки.

Эта сцена, существующая в пьесе и отсутствующая в повести Юрий Валентиновича. Нам думается, что лучше было бы вернуться к какому-то прочтению авторскому, потому что если мы вспомним, как эти два брата написаны у Трифонова, я не говорю об очень мягкой авторской интонации юмора двоякого. Они достаточно определенно очерчены, но о них сказано, что это люди, которые были недалекими, не очень добрыми, теткам <зачеркнуто: племяннику> в Козлове помогал отец, который тоже не был богат. Но о них сказано, что они недоучились, так как попали в гражданскую войну и есть упоминание, что они были недалекими <зачеркнуто:глухими>. <Зачеркнуто: Можно предположить, что они были контужены в годы гражданской войны – они не были достаточно стары, чтобы стать глухими от склероза>.

Эти люди показаны автором в поселке «Красный партизан» и старых большевиков, и когда герой говорит о том, что он не разделяет их жизненной позиции, не воспринимает их жадность <зачеркнуто:доброту>, часто с ними спорил, месяцами, неделями не разговаривал, в шутку называл их «колунами».

Все это как бы разбросанные наброски не очень точной характеристики этих людей, не дает права на ту сценическую метафору, которая появилась в спектакле, когда один из братьев со словом «контра» и большим маузером в руках бросается на собаку, которая «обидела» его дочку и жену. Сейчас этот эпизод значительно смягчен и конкретизирован на собаку.

Все там было непонятно, а сейчас все понятно, и доносится по тексту и по смыслу характеристика этого человека, так остервенело, так бездушно, несмотря на протесты окружающих людей, отца, который говорит: «Что ты, Вася, тут дети!», и высказывается в адрес собачников, приводя название «контра». Все решение продиктовано конкретной сущностью людей, которая существует в повести Трифонова.

Возникает обострение и усугубление имеющейся в литературе характеристики этих людей.

Я не хочу заниматься приглаживанием, идеализированием этих двух людей – недалекие, скупые, не помогавшие близким и т.д., но эта характеристика не поддерживается репликой отца, который говорил с доброй интонацией «из них вышли бы замечательные пираты», но из этого не выходит сценическая сущность почти монстра, почти бандитов-карателей. Один из них остается молчаливым персонажем, который показан в этой сцене, я говорю о другом, который так жестоко расправляется с собакой.

От эпизода в этом его звучании следует отказаться театру, мне думается, и вернуться к его более емкой, более точной характеристике в повести. Не говоря уже о том, что это вторичная вещь, что в лексику спектакля это не очень точно вписывается.

Это очень существенно, одно из самых существенных наших замечаний. Мы просим обратить на это самое серьезное внимание.

Следующее замечание. Думается нам, что похороны деда, Федора Николаевича, –очень интересно выстроенная сцена, интересная, точная, эмоционально впечатляющая – на этих похоронах возникает образ террористки-максималистки.

В повести сказано кратко: Дмитриев спросил – кто это? Это известная террористка – горбатенькая старушка подошла к гробу и произнесла это надгробное слово. Здесь возникает плотно, броско характер, талантливо сделан этот эпизод, еле улавливаемой террористки – эсерки, закреплено это качество, причем текста ее речи нет в пьесе, я его записывала по книге. Текст <зачеркнуто: спектакль> начинается чрезвычайно и интересно: сегодня мы провожаем незабвенного… (текст зачитывает).

<Зачеркнуто: Петром Ивановичем они избиваются в такой незаурядной речи> «мне вспоминается глухая пора 1911 года – волна самоубийств, Поль Лафарг, Лаура Маркс, и это обрывается, снимается свет. Мне представляется, что было бы интересно, давая фрагмент надгробной речи, надгробного слова этой женщины над ее соратником, дедом героя (а право театра – обыгрывать этот текст), дать более мягко духовную характеристику этого персонажа.

Я уже говорила об этом предварительно в Юрием Петровичем, но нам представляется, что было бы интересно проследить духовные связи этой женщины с человеком, которого она провожает в последний путь.

Я не предлагаю прямолинейных рецептов, сказать, что в прошлом она была террористкой-максималисткой, а потом стала членом РСДРП, но мы знаем, как большевики попадали вместе с эсерами, – поискать духовные связи этих людей. Поискать ее интересную духовную сущность просто необходимо потому, что появление этого облика, узнаваемого внешне, но решенного на грани гротеска, это более обыденное решение.

Речь идет о традициях русских революционеров, которые представляют собой самых замечательных людей в этом спектакле, связанных с героем этого спектакля.

Очень интересно, что сзади этого утонченного бытом интерьера происходит все время эта отбивка времени, отбивка эпох, лирические комментарии, отдельные различные танцы этих фигуристов или пары вальсирующих на даче в Останкино, сцены отца и сына. Там очаровательное место, где вторая пара – это дед, который церемонно раскланиваясь, танцует вальс <зачеркнуто: входит в парк с матерью>.

Это, как говорил Евтушенко, подконтурный фон жизни, который идет за пределами локально взятой истории.

Но телевизионный голос, который зачастую появляется в спектакле, нам кажется, требует некоторой дополнительной выверки, потому что его мы очень плохо слышим. Мне показалось, что была передача с футбола, а сегодня я этого не услышала; потом есть включение голоса, который говорит о гармонической программе и пары, которая сейчас будет выступать, – все это не очень слышится и, вместе с тем, там появляется текст утром после того, как свершился страшный разговор между супругами о необходимости обмена комнаты умирающей матери, возникает голос: «И подумалось Николаю Георгиевичу, что вся его долгая жизнь, вся как бы вместилась в какое-то неповторимое мгновение, когда он повернул рубильник своего станка». И дальше «А 180 оборотов – это вовсе не предел», и эта мысль ошеломила его».

Этот текст несет в себе элемент комичности, зал, услышав его, смеется потому, что имеется определенная узнаваемость. Целый ряд радио и телевизионных текстов – в нем есть инерция насмешливости, иронии и сарказма, которые очень точны в соединении с «рекордом на 180%» со «включением рубильника», «на неповторимое мгновение» и т.д.

Такой текст существовал, но такой радиоголос следовало бы использовать для рассмотрения определенного социального факта – имеющихся героев, локально взятого мира Дмитриевых, и потому в этом приеме, если он существует в спектакле, мог существовать и другой текст, а не только точно доносимый и слышимый текст, – это то, что я прочла, помноженное на ироничность и сарказм интонации. Таков слегка мяукающий голос Табакова.

(С места: А он копировал Царева)

В зале сидячий зритель будет слышать смысл текста и смысловой заряд этого текста. Это сделано хорошо, это единственный развернутый кусок радиоголоса, и если используется этот прием в спектакле, то это интересная возможность внести приметы сегодняшней жизни через этот же радиоголос.

Очень интересно в спектакле то, что все люди, несущие высокие нравственные идеалы, по-настоящему цельные, чистой нравственности, не изменившие своей человеческой сущности, это мать в очень искреннем, эмоциональном, привлекательном исполнении молодой актрисы Богиной, дед – Соболев, отец героя – Проховщиков со своим своеобразным шармом, это Лора с коррективом излишней резкости, но тоже достаточно цельный и привлекательный характер, – все эти люди остаются как бы молодыми. Это чрезвычайно важно для утверждения каких-то самых ценных, высоких нравственных идеалов и повести, и спектакля.

Все, что связано с подлинной человеческой стойкостью, нравственностью и чистотой, все живуче, все молодо, не дряхлеет – ценности не переоцениваются.

И очень сильной стороной этого спектакля является то, что очень важные <зачеркнуто: точные> нравственные образы спектакля сделаны <зачеркнуто: оттого что так используется роль деда>, с такой серьезностью, такой внутренней глубиной и емкостью человеческого характера. Так привлекательна мать, даже в наивных проявлениях, когда начинает защищать пьянчужку Калугина – ассенизатора, она привлекательна, так как за этим стоит огромная нравственная чистота, о которой говорит ее сын в сцене похорон.

Эти люди получили очень привлекательное, обаятельное, человеческое выражение.

Поэтому все сцены, связанные с дедом (Соболев), который неожиданно включается даже после физической смерти – в принципе, такой спектакль это разрешает, так как он одновременно больная совесть героя, – все эти моменты психологически точно сыграны.

В куске о ямах, о которых говорит дед, причем играет он очень тонко, очень точно, сидя в этом кресле-качалке, по ремарке пьесы идет прогулка. Собрались и Лукьяновы, и Дмитриевы на вечернюю прогулку, а здесь это не обозначается, так как все остаются на своих местах, – это на принципе решения данного спектакля. Они редко движутся, и все происходит как бы в статике, и самой прогулки не происходит, дед, сидя в качалке. Поэтому непонятно, как и почему начинается разговор об этих ямах. Внутренне, смыслово с предыдущим куском он не связан, получается трудное положение, он сидит в кресле-качалке и говорит: мы эти ямы рыли двое суток, я был специалистом по рытью ям. Это не очень точно воспринимается при том, что речь точно ассоциируется с каторгой, где сидел дед, был знаком с Верой Засулич, – этот момент возникает как бы снизу, внутренней связи с предыдущим я не почувствовала. Пока это не очень убеждает.

На внутреннем нашем разговоре возникло какое-то недоумение по поводу маклера, которого очень интересно играет Фарада. Мне кажется, что тут все ясно, он где-то, с одной стороны, несет тему какой-то большой душевной растревоженности героя, который одержим идеей обмена. С другой стороны, выстроенный рисунок используется очень интересно, в предыдущий раз он очень хорошо играл эту роль <зачеркнуто: упираясь зонтом то в одну боковину сцены, то в другую>. Это говорит о том, что всякого рода обмен нужен не квартирный, а подлинной, человеческой сущности. Подмена ее более ущербной душевной сущностью ведет в тупик, они обречены. Это интересно, правомерно, и актер делает это достаточно убедительно.

Очень хорошо играет он кусок, когда в своей одержимости псевдонужной действительностью он говорит, что ему 74 года, зачем ему это?

Мы просили еще раз выверить эти 13 вариантов, которые он произносит со сцены. Благодаря очень интересному актерскому исполнению по линии этих персонажей, это слушается очень точно, он прекрасно это доносит на зрительный зал.

У нас просьба – проверить этот ряд.

Ю. П. Любимов. Через Вальтера Ульбриха на Собачью площадку!

Н. И. Кропотова. Вальтер Ульбрих и Собачья площадка, которая теперь уже не существует.

А. А. Смирнова. Есть целый ряд аспектов, которые заставляют подумать об уточнении этого ряда.

Может быть, я буду не очень точна в последнем замечании потому, что если говорить о замечаниях принципиального порядка, то есть еще замечания по углублению отдельных сцен, к ним относится замечание по финалу спектакля.

Это моя субъективная точка зрения, я не говорила об этом на предварительном разговоре, сегодня, может быть, очень передержали финал, эту пленку, в которую все заволакивается – и мир Дмитриевых, и мир Лукьяновых. Это целлофановая пленка, которая заволакивает весь мир, кроме задника, воспринимается как некое болото, засасывающее все и вся – мир Дмитриевых, и мир Лукьяновых, какая-то трясина засасывающих компромиссов. Так как это покрытие держалось очень долго, возникает неправомерная обобщенность образа о мире, погруженном в трясину.

Это, я думаю, не входило в замысел автора и режиссера, как-то локализовалась судьба главного героя – может быть, должно казаться только для сидящих перед его телевизором, и может быть, для него это слишком жесткая тога. Если обратиться к повести, то там говорится, что человек, совершивший эту нравственную вину, шедший по пути компромисса, совершил страшный компромисс с совестью, он после смерти матери переносит гипертонический криз, состарился, но вместе с тем очень точная авторская концепция не дает права на полную приконченность этого персонажа.

Я думаю, что цель спектакля – это чрезвычайно воспитующая в своей огромной человечности, и что он будет воздействовать на целый ряд людей, совершивших ряд вин и компромиссов.Поэтому я думаю, сохранит возврат человечности, переход к лучшей человеческой сущности, – это будет интересно.

Вот основные замечания, которые я хотела сделать.

Лена в исполнении Ульяновой могла быть гораздо мягче. Это умная, тонкая актриса, она очень точна в ряде эпизодов в акцентировании своего характера. Хотелось бы, чтобы она была несколько обворожительнее в каких-то кусках, потому что тема неистребимой любви, тяготения этих двух людей друг к другу. Неистребимая власть, которая дает возможность Вилькину сказать, что он ничего не помнит, была одна Лена.

Была тема о днях, начатых сначала на юге, потом в Подмосковье, затем замечание о том, что и в Болгарии они любили друг друга – тема неистребимой связи этих людей, что поэтому тоже произошла эта коррупция – не только, что он морально неустойчивее, чем все поколение его семьи, он не в традициях своей родословной, но он был под дурманом, как это сказано там, этой любви и страсти. Это рассказанная там история какого-то душевного ущерба этого человека, нравственно совершенной им вины.

Председатель. Спасибо.

Н. И. Кропотова. (Министерство культуры РСФСР). Я, как и Ариадна Арсеньевна, видела спектакль дважды – один раз на Художественном совете, второй раз со всеми товарищами.

Целый ряд корректив по уточнению и большой тонкости и точности звучания спектакля внесен театром уже сегодня целый ряд замечаний, о которых мы говорили с Ариадной Васильевной <Арсеньевной?>в частном порядке, совершенно справедливо она сочла необходимым вынести на обсуждение большим форумом.

Наши товарищи, смотревшие спектакль, очень коротко обменялись впечатлениями. Была разная степень эмоциональной потрясенности, взволнованности, увлеченности, но не было ни одного мнения о том, что это – работа, к которой можно отнестись без должного уважения, интереса, попытки – при кратком времени, которым мы располагаем, чрезвычайно серьезного анализа. И вот почему.

Сейчас существует какое-то удивительное движение театра и литературы, когда театр с произведениями, которые раньше казались недоступными этому искусству, дает скрупулезный отчет, с разных точек зрения изучивши характер человека, внутренних мотивов, оценки его поступков и, наконец, того, что в результате выливается и формируется как жизненная линия личности, определенная тем или иным потенциалом.

Именно театр, руководимый Ю. П. Любимовым, привлекает в последние годы, и уже давно это началось, прозаиков с сильной индивидуальностью. Путь этот очень сложный, здесь нет ориентиров, нет уже проторенных путей, к счастью, нет и сложившихся штампов. И то, что мы видим, в какой-то момент еще требует и от нас элемента привыкания для того, чтобы воспринять все то, что хотел сказать автор, театр, режиссер.

Этот театр необыкновенно помогает и нам – привлекает прозаиков в драматургию и, тем самым, дает очень сильную стихию в современном театральном процессе.

Все это заставляет отнестись к работе театра с чрезвычайным уважением, с попыткой понять и все внутренние мотивы, технологию хода, линии, идеи, обоснования, но, тем не менее, не избавляет нас от необходимости и высказывания каких-то своих соображений и замечаний.

Мне все же хочется сказать несколько слов о том, что мне представляется очень большим достоинством спектакля.

Я целиком и полностью разделяю то, что говорила Ариадна Васильевна <Арсеньевна?>и в целом, и в каких-то замечаниях, я попытаюсь обосновать какие-то вещи и со своей точки зрения.

Когда я в первый раз смотрела спектакль, я испытывала эмоциональное потрясение и от того, что необыкновенно сложная художественная структура и проза Трифонова была адекватно воплощена в спектакле, и оттого, что центральный персонаж спектакля задуман режиссером и исполнен актером так, что он и остается действующим лицом, персонажем спектакля, и тем не менее сохраняется особенность его поведения в определенных условиях, дает необычную авторскую интонацию.

Театр где-то сделал более прямолинейным столкновение мира, который он считает миром совести и нравственности, с той линией компромисса, которая выходит за пределы допустимого, чтобы ты еще считался порядочным человеком, – хотя, в общем, Дмитриев человек неплохой.

Есть высказывание классиков о том, что когда на человека сваливается громадное несчастье, либо человек выстаивает, либо ломается, но когда идет ряд мелких сложностей отношений, сохранить целостность человеческой личности бывает гораздо труднее и, главное, этот процесс проходит незаметно и необратимо.

И наверное, интерес к этому спектаклю будет заключаться еще и в том, что автор необыкновенно скрупулезно, четко и точно и с очень точной своей позиции исследует Дмитриева, – показывает искренность его мучений, что он – неплохой человек, таких много, как он, узнаваемость сразу позволяет заключить, в случае диалога со зрительным залом, – вот какие все же есть в этом живой путь, моменты, которые позволили бы при другом характере совершить иную линию жизни и иную цепь событий.

Мне представляется, в целом ряде вопросов очень сложных, очень тонких, очень деликатных театр сохраняет принцип большой чистоты и высоту нравственной позиции, что герою не прощается ничего, и здесь нет скидок на то, что жизнь заставила. Нет, жизнь с одной стороны, вроде бы и заставила, но, может быть, и не заставила, это воля данного человека.

Ценность спектакля еще в том, что он абстрактно конкретен в нем нет не ориентированных на данные характеры действий, необычайно тонко это показано. Это человек, который заставляет нас самих подумать – что мы могли бы под этой цепью своей собственной жизни совершить или не совершить потому, что где-то компромисс переходит в предательство идеалов.

Я думаю, что такая действительно слитность, которая всегда существует под руководством режиссера Любимова, она проявилась и в этом спектакле в такой неожиданности – как можно бездумно проводить время перед телевизором, будь танцы, что угодно, а вот особо загруженный быт – не сегодняшний, а 30-40 гг. Там нет ни одного полированного шкафа, а все образы очень сложные, редудитивным ходом потому, что на каждой мебели еще пять объявлений об обмене сохраняется и очень серьезная емкость, неоднозначность метафоры и точность времени.

Мне всегда очень привлекателен будет спектакль тем, что режиссер помог мне прочувствовать то, что заложено у Трифонова, что идет не первым планом в тексте, здесь встал разрез, показательно трудится русская интеллигенция в ее сильных и слабых сторонах, тоже в бытовом обличении, и тоже в наследии, которое мы должны <зачеркнуто: можем> сохранить более честно и более чисто.

Это в последнее время чувствуется в спектаклях этого театра, задан какой-то необычно простой, и в то же время сложный ход. Он идет через тексты автора, идет по всей образной структуре спектакля.

Во многих моментах Дмитриев очень остро продуман Трифоновым, а потом говорит, что его желания – все это жизнь, а особенно мучается его мать, и это тема испытания смертью, когда человек не имеет права жить начерно, она очень серьезно идет в спектакле в разных образах его ряда.

Тут могут быть коррективы прогонов. Мне показалось, что сегодняшний прогон не прицельнее, чем тот, может быть, потому что я тогда впервые видела, не знаю, но это то, что спектакль западет в душу, т.е. спектакль доходит до ума и сердца зрителя и заставляет сравнить свою жизнь с увиденным.

Это очень серьезное его воспитательное значение, это то, что говорилось на XXV съезде КПСС о том, как необходимо бороться за высоту нравственности сегодня, и как много от этого зависит, какой это громадный резерв.

В связи с этой достоверностью с сильными сторонами спектакля мне хотелось бы сказать и о каких-то его недостатках, которые в чем-то являются издержками продолжения его сильных сторон и которые нуждаются в наших коррективах.

Мне лично и многим товарищам представляется, что два наиболее серьезных моментов, которые нуждаются в коррективах по спектаклю, это тема деда – скольких он похоронил в ямах! – и тема братьев, «колдунов», в этом спектакле она звучала очень мягко.

Почему она вызывает у меня наиболее резкое ощущение именно здесь?

Тот исторический разрез, который существует по поколениям в спектакле и повести, в данном случае, выходит на чрезвычайно больные и острые темы, темы, которых пóходя не хотелось бы касаться. И, наверное, в данный момент и в данном спектакле может быть и не нужно касаться вообще.

Поэтому текст деда о том, что дед только что вернулся, я бы просила произносить так: «Он только что вернулся в Москву». Этого не было сегодня.

«Я сохранился на морозе», и все, что касается могил и ям – я вижу, как это смыкается с темой жизни и смерти, – я бы просила все же из спектакля изъять.

Что же касается «колдунов», притом, что они сейчас смягчены каким-то образом, и стреляют в конкретную собаку, все же хотелось бы, чтобы они не были махновцами, и вот действительно выходят два пирата, хотя бы приоденьте их.

(Ю. П. Любимов. Они и даны пиратами).

Все сумасшедшие с этой собакой – я не уверена, что на этом надо настаивать.

(Ю. П. Любимов. Можно, чтобы собака убежала, и все будут смеяться).

Я знаю, что это ваша давняя мечта, чтобы появилась живая собака.

Надо, чтобы не было здесь выхода на те острые и больные вопросы, о которых все знают. <Зачеркнуто: Мы исключаем потому, что новые художественные формации>. Что за этим кроется, из повести можно понять, но выход этих двух братьев понять нельзя. Не думаю, что это нужно включать в эту образную систему.

Очень просила бы, и это единодушное мнение всех наших товарищей, очень просили бы от этого отказаться.

Что надо добавить к тому, что говорила Ариадна Васильева < Арсеньевна?>по этому спектаклю? Вы дали такой взрывчатый спектакль такой душевной диалектики, что оставить вдруг это в застывшем состоянии, – а вот представитель мира эрзацев, вот мы говорили весь спектакль о высокой нравственности, а потом сложили лапки и согласились, что все можно покрыть пленкой целлофана.

Мне казалось, что для комплекса идей и такого очень широкого движения жизни и характера, которые существуют в спектакле, этот вывод гораздо мельче и художественно недостаточнее, чем позволяет индивидуальность режиссера и художника, и чем требует содержание спектакля.

Вы можете это сделать гораздо талантливее, сложнее, интереснее, более емким образом. Поговорили, поговорили, и всех упаковали в этот емкий пакет. Можно подумать, что прошел очищающий дождик, и все вернулись к своим…

Внутренний заряд спектакля очень высок и нравственность, бескомпромиссность требует иной сценической метафоры в данном случае, – таково ощущение наших товарищей.

Просьба – при обмене не употреблять два имени – Вальтера Ульбриха и маршала Бирюзова, оставить «Собачью площадку» и пр., но этих исторических лиц не надо тревожить.

У наших товарищей и у меня было очень серьезное сомнение по поводу текста радио, хотя это блистательная пародия Табакова на Михаила Ивановича. Если вы все же на этом тексте сильно настаиваете, то хотя бы подводите это под подвох так, как воспринимает Дмитриев текст, который прошел бы незамеченным, но когда он думает о матери, то это «шляпы одного размера». …Это необычно сильный кусок, очень человеческий, вы видите на прямой тавтологии, новой художественной информации не добавляете и говорите, что телевидение искусством не занималось и радио никуда не годно.

Один бросок, который позволит критиковать театр. Зачем это в хорошем спектакле, что это дает? Зачем размениваться, вы берете все гораздо серьезнее, мощнее, очень серьезно отвечаете по основным направлениям жизни.

Одна фраза, может быть, это на ваше усмотрение, но у меня это возникло: Дмитриев долго борется, потом привык, и все привыкли, у всех то же самое. – Может быть, не у всех, а у многих? Люди разные, у одной женщины умер ребенок и она полюбила всех детей необыкновенной любовью, а другая после смерти ее ребенка желала всем смерти. Давайте, хоть «многим» сделаем.

Ю. П. Любимов. Дмитриев дал сто рублей, и потом подумал.

Председатель. Зачем шпарить из зала?

Ю. П. Любимов. Это есть та нравственность, о которой Вы говорите.

Н. И. Кропотова. Вы вправе делать так, как вы найдете нужным: мое право – это мое ощущение по этому поводу. О том, что вы изменили фразу.

Ю. П. Любимов. Прием тут изменяется. Есть ряд вещей. Где незаметно изменяется прием. Это очень сложно, многие даже не понимают. Надо думать, какой прием ярче сделать. Мне кажется, что это непонятно, что это система монолога.

Н. И. Кропотова – Я очень разделяю ощущение Ариадны Аркадьевны <Арсеньевны?>: при очень высокой оценке исполнения Ульяновой, мне казалось, что эта тема сухо сжата, любовь должна быть более привлекательна в спектакле, потому что это страсть. Не потому, что это – художественная вольность, мне не нравится, а потому, что заложена страсть очень сильная, но лишенная духовности. И в силу этого, если там будет большой силы страсть, то внутренняя система будет выявлена более сложно и человечески более серьезно.

Председатель. Только раздевать не надо до предела.

А. В. Смирнова. В пределах вкуса.

Н. И. Кропотова. Если вы предполагаете снять юбку, я не за это, я за внутреннюю структуру, потому что я видела две комбинации Ульяновой – они прелестны, но секса это не прибавляет, значит, требуется тут режиссерская помощь.

(Смех).

Ю. П. Любимов. Я подумаю и вспомню молодость.

(Смех).

Председатель. Слово имеет В. Г. Миррский.

В. Г. Миррский. Мне поручено тоже высказать общую точку зрения. Мы смотрели сегодня в первый раз спектакль и, тем не менее, спектакль никого из нас не оставил равнодушным, все отметили интересностьспектакля, образность спектакля. Было отмечено, что спектакль этот как никогда ансамблевый, много актерских удач, тонкая трактовка образов в таком сложном по жанру произведении, когда в отдельные сценические моменты у актеров вся тонкость психологических чувств продуцирована.

То, что театр затрагивает очень важную тему высоких нравственных позиций, тему гуманизма, – все были единодушны в оценке и отметили важность этой работы.

И чтобы не повторяться, скажу тоже о замечаниях, которые совпадают с замечаниями, которые были высказаны и в докладе, и в выступлении. У нас тут единодушное мнение, мы не сговаривались по этим замечаниям, они у меня тоже записаны, и меня просили их передать. Их нет смысла повторять, так как они тут сказаны.

Председатель. Может быть у Вас есть дополнительные замечания?

В. Г. Миррский. Та фраза, когда Лена открывает дверь холодильника и говорит: «знаете, жизнь-то, она всех нас заставила», – мы тоже увидели здесь слишком большую обобщенность. Может быть, эта фраза не играет роли в спектакле, ясно, что спектакль интересен. Если театр воспримет замечание, это не изменить ни сверхзадачу, ни художественную сторону спектакля. Оценка наша совпадает, и можно только сказать: спасибо!

Председатель. Видите, какой приговор, когда мнение едино. Кто еще хочет сказать?

В. П. Демин¹. Я впервые присутствую при приемке спектакля в Театре драмы и комедии. Я был, естественно, наслышан о сложностях, с которыми встретились как театр, так и принимающие спектакль, имел предварительное знакомство с материалом, над которым работает театр, поскольку мы, по ходатайству из Главка и театра, решили вопрос об установленном порядке разрешения пьесы к исполнению.

Посмотрел я спектакль и хотел бы сказать, в отличие от того, что говорили тут товарищи, свое личное впечатление, хотя в том, что говорила Нина Ивановна, я принимал участие и присоединяюсь к моментам, которые выявились у нас в результате общего разговора, – по своему впечатлению с тем, чтобы, может быть, и для себя проверить некоторые вещи, да и товарищи понимали бы мою точку зрения на то, что я сегодня увидел, поскольку я начинаю работать, в частности и с московскими театрами.

Мне показалась очень ценной мысль спектакля и очень интересный прием, как попытка самоанализа главного действующего лица. И в дальнейшей работе над спектаклем, мне кажется, эта тема превращения всего спектакля в непрерывный его монолог и создает перспективу усиления всех остальных линий и, прежде всего, смысловой нагрузки, которая лежит на спектакле. Так что очень точно и последовательно вы развиваете этот персонаж, и артист с этим в значительной степени справляется.

И по поводу ведения этого разговора со зрительным залом. В этом отношении надо уточнить и проредить такое совмещение нескольких принципов, когда он рассказывает и потом в его рассказах еще кто-то рассказывает. Он вспоминает одно, это тянет за собой нить других воспоминаний, и непонятно, то ли это воспоминание его излагается, которым с нами поделился. Тут есть некоторая не путаница, но если присмотреться в материале, и вам это понятно – есть вещи, которые здесь несколько затушеваны. А мне думается, что этот прием надо точно и может быть скрупулезно решать.

Во всяком случае, этот высоко нравственный настрой спектакля, о котором здесь говорили, связан с тем, что очень интересно и обаятельно и точно режиссером и актрисой решена вся тема матери.

Я бы отнес это просто если не к главной, то к одной из самых главных удач спектакля. Не знаю, насколько это делится между трудом режиссера и актрисы, но очень интересен сам принцип подачи этой части, всего этого внутреннего обмена, который происходит, обмена нравственными ценностями и т. д.

У меня тоже вызвал некоторые размышления финал в спектакле. Я подумал, вероятно, это связано с тем, что прошел этот дождь и это надвигающееся стихийное бедствие вдруг объединяет этих людей и сохранит таким образом, поможет от всего укрыться.

Не знаю, была ли такой мысль, но если была, то мне хотелось бы, чтобы укрывались люди в характере той жизни, которую они прожили в течение двух часов или всей своей жизни, т.е. был бы понятен внешний итог, к которому пришли персонажи.

От этого монолога ничего не изменилось, кроме смерти деда и матери, обмен состоится, не знаем, в какой внешней повседневной акции это выльется. Мы должны понять, что, несмотря на приговор самому себе Дмитриева и анализа его жизни, революционера и переустроителя своей жизни из него не получится.

Я просто размышляю, здесь может быть и другой режиссерский ход, но если это будет, следовало бы это просто прочертить. Это не значит, что мы бы лишили режиссера возможности самому делать вывод.

Мы начинаем делать вывод для себя раньше, а не в итоге просмотра спектакля. Размышлять мы будем и после спектакля, поэтому приберегать до конца, чтобы в итоге так закончить спектакль, неоднозначный спектакль, было бы без явного подчеркивания, – я думаю, у театра есть такая возможность и не бояться таких вещей, тем более, что ваш театр никогда не уходил от, в настоящем понимании этого слова, ясной точки зрения на те или иные явления жизни.

Что мне показалось в этом отношении проблематичным в спектакле и необязательным? Спектакль очень интересен по актерским работам, по тонкости определенного подхода к материалу, использованию возможностей актеров и т. д., но есть в спектакле какие-то отвлечения, мелочи, которые иногда не дают возможности – или отвлекая, или мешая, или тормозя нас в дальнейшем прослеживании судеб и всех развивающих событий.

Меня очень расстроил Джабраилов. Я его с 54-го года знаю, когда мы в одно

время с ним начали учиться, я видел его в актерских и режиссерских работах, потом в спектаклях вашего театра, – я сейчас не о том говорю, что он принципиально нового для себя ничего не нашел. Мне показалось непонятным, почему он из этой выгребной ямы выбирается на машинерии, как на пьедестал потому, что на том грунте, на котором он работает, особенно не поднимешься.

(Смех).

Во-вторых, желание показать мразь человеческую в ее последней инстанции или в одном из ее синтезов, входит в противоречие не только с замыслом самого спектакля, но и с авторитетом театра. И в данной пьесе, и в данном спектакле вы располагаете возможностями тоже разоблачать какое-то явление, отрицательные моменты нашей жизни. Такие сатирические зарисовки иногда на уровне не очень удачных страниц уважаемого журнала «Крокодил», с которым у нас (вас?) сложные взаимоотношения в последнее время, мне показалось, и тем более, мне показалось, когда он уходит в зал и продолжает диалог, вряд ли в такой очень большой теме, которую решает театр этим спектаклем, с моей точки зрения, я прошу прощения, что может быть говорю слова обыденные или примитивные, не очень уместно это. Тем более, сразу возникает мысль – отчего мать пытается в нем найти что-то человеческое, не очень это на нее работает в этой системе.

Это более усугублено, чем сказано там, это решается просто, переодели и не страдает он… (?) проявляется он на монологе и проявляется их оценка. А здесь даже противопоставление бетонной яме и старому способу выгребания путем лопаты, в данном случае не работает.

Мне кажется, есть возможность более тонкой работы на спектакле и более изящной работы маклера. Артист грубоват и примитивен в решении этих вопросов, и нет никакой неожиданности в том, что он выскакивает в дверь. Не прочитывается ваш прием необыденности поворота, прием, что на большее артист не имеет возможности. Тем более, что он имеет большую популярность в АБВГДейке. А это человек, в жизни не имеющий ничего, кроме попытки создания какой-то деятельности для себя, иначе он помрет. Видно, это был очень деятельный человек во всей своей жизни, это какой-то момент драмы человеческой, тоже растаскивающего себя на вещи, которые совсем необязательны в жизни, делающий это вдруг с таким энтузиазмом. Мне кажется, здесь можно было бы глубже и тоньше сработать на общий строй спектакля.

Вот основные замечания по личным впечатлениям от того, что я видел. Поскольку мы в равной степени несем ответ за драматургический материал, который разрешен к исполнению, я думаю, и вам повнимательнее и более спокойно (я имею в виду театр) нужно отнестись к нашим предложениям, которые связаны с корректировкой текстов.

Если у театра есть какие-то дополнительные соображения по поводу правдивости того или иного текста < нрзб., возможно, места>, мы можем это послушать, но главным принципом должна быть заинтересованность в конечном результате этого дела; чтобы вы не понимали нас, что это вымарывается потому, что кому-то приглянулось или не приглянулось. Сейчас мы имеем дело с таким спектаклем, и это нормальный рабочий случай, когда в творческом содружестве управленческих органов и самого театра можно найти общую точку зрения, общую позицию и дать возможность театру нормально и заинтересованно эксплуатировать такое произведение искусства, которое мы сегодня смотрели.

Я не оказываю давления на Главное управление культуры, поэтому предоставлено право – принимать или не принимать спектакль.

Председатель. Позиция у всех определенная – добрая и не расходятся мнения в силу ведомственной разграниченности.

Послушаем тогда Юрия Валентиновича и Юрия Петровича по замечаниям, сделанным со стороны Главка, Министерства российского и союзного.

Ю. В. Трифонов. Я, в общем, удовлетворен сегодняшним обсуждением потому, что как будто бы такое понимание принятия этого спектакля здесь я почувствовал. Для меня это тоже в какой-то степени, хоть я участник спектакля, но посмотрел его, и как зритель имею свое субъективное восприятие. И вообще искусство – это дело субъективное и допускает толкования. Если в метафоре или в сравнении, когда и так, и сяк, и этак – могут возникнуть разного рода споры.

По нескольким моментам, которые вызвали критику – по поводу собаки и этих дядьев.

Хочу ответить по поводу текста. Там, в романе, где говорится о недалеких людях, которые спорят, это не о дядьях, это еще какие-то другие дядья, другие партизаны. Но это просто к спору.

Тут может быть действительно так с этой собакой сделано. Может быть, Юрий Петрович будет говорить как режиссер, но мне кажется, может, здесь не в убийстве собаки дело, это то, что мальчику запомнилось, это цепь ассоциаций, его воспоминаний. Для мальчика это было воспоминание, относящееся к дядьям. Поэтому какой-то элемент тут может быть, в куске с собакой выйдет дядя в пижаме, и собака выйдет живой, может быть, не нужна сцена убийства.

Было замечание по поводу речи террористки. Не будем ее называть эсеркой, т. к. нигде этого не сказано, это ваш домысел уже, эсер – это все же нечто определенное. Она была анархисткой.

Предложение ваше как раз мы можем принять и даже добавить фразу для того, чтобы связать с дедом. Будет какая-то полезная концовка этой вещи.

(С места: Духовная кровная связь).

В. П. Дёмин. Когда вы найдете духовную связь с дедом, для вас не надо будет Лафарга.

Ю. П. Любимов. Не надо этих имен, и тогда отбить волну этих самоубийств.

Ю. В. Трифонов. По поводу радио – это шутка над плохими передачами.

Ю. П. Любимов. Это вызывает нормальный смех.

В. П. Дёмин. Ощущение вызывает то, что это в театре.

Ю. П. Любимов. Явно смеются над пафосом. Мы над интеллигенцией смеемся потому, что передачу составляет интеллигенция.

Ю. В. Трифонов. Теперь по поводу деда, по поводу людей, которых я назвал дядьями. Что можно сделать?

«Да, многих людей я похоронил», – в них это можно убрать, вот и все, этого будет достаточно. Дело не в том, что он ямы копал, а что он похоронил, и ему не страшно умереть.

В. П. Демин. Хорошо, что деда делаете все время молодым, это интересно.

Ю. П. Любимов. Можно сказать, через Кагановича на Собачью площадку.

(С места: Через Таганку на Собачью площадку).

Ю. В. Трифонов. По поводу концовки. Мне нравится, как Ю. П. придумал. Вам кажется так, а я вижу в этом нечто совсем другое. Это все же спектакль о том, как все те люди, которые здесь выступали, столкнулись с серьезным испытанием – смертью с большим человеческим горем. Как проявляется в этом столкновении по-разному человеческий характер. И вот сложность, серьезность этой проблемы. В общем, такая жизнь, с которой люди сталкиваются, она и в конце подчеркивается.

Человек может задуматься, что кроме такой парадной стороны существуют сложные и серьезные проблемы в нашей жизни, которые требуют и серьезного к себе отношения.

Мне кажется, что в конце эта метафора сильно действует. На меня сильно подействовала; и трясины, и болота я тут не вижу. Тут нечто совсем иное, что подчеркивается одновременно дождем и как бы естественно даже.

Ю. П. Любимов. Там есть реальный дождь, который может читаться и как очищение, и как хотите, и есть физическое желание укрыться от этого. Нарочно сделана абсолютно натуралистическая вещь, идет дождь и хотят люди укрыться.

В. П. Дёмин. Может быть, не закрывать Дмитриева, тогда вы с него начнете.

Ю. П. Любимов. И кончить на фоне телевизора, который в начале идет, что он сидит и думает.

Ю. В. Трофимов (?). Как я понял, это основная претензия, так я понял, что это ваше субъективное восприятие, Джабраилов и его сцена. Мне, например, эта сцена понравилась, как она сыграна Джабраиловым. Мне кажется, она очень острая, и в этой сцене проявляются характеры всех действующих лиц.

Мать этого Джабраилова в чем-то любит, – в этом ее доброта.

Ю. П. Любимов. Это такая пенсия негласная.

В. П. Демин. Он сам, по манере игры –

Ю. П. Любимов. Его можно понять, и публике тоже разрядка нужна. Публика будет, безусловно, хохотать. Именно это сделано парадоксом, глупость такая.

Сегодня зал был небольшой, мало народу, специфическая, как Райкин говорит. А когда это будет на зрителя, зритель заржет. Может быть, не зрителю он …..<нрзб> давай выпьем, а Ивану Васильевичу можно предлагать. Тогда есть новый друг, который появился, и тут – хохот.

Председатель. Юрий Петрович, пожалуйста.

Ю. П. Любимов. Мы говорили, с террористкой мы уточнили.

С «колунами» - мы это уточним. Я скажу вам, почему нужна эта фраза – «Разве можно в живую тварь стрелять?!» Если она не будет убита, то у нас все развалится. Наконец, заканчиваете этим – «разве можно так себя вести?» Ведь он после этого и отцу говорит – ты же мать убиваешь!

Маклер – городской сумасшедший, и тот кричит: товарищи, нужен срочный обмен! И он говорит – нельзя так. Иначе тут все разлетится, тут стенки очень тонкие, они построены от фразы, от света, от музыки, от сосен, – такую сложную прозу показать.

Автор сам говорит – моя проза не выходит на театре. Он говорил: может быть, моя проза вообще не подошла к этому делу, зря мы мучаемся. Так что тут очень сложная ситуация, и я рад, что хоть так понятен прием.

Я буду еще другой состав готовить. Я хотел вам показывать других сегодня. Демидову – Лена, там все в порядке по той линии, о которой говорили. Она хорошо работает, они монтируются как пара, а там пара другая. Филатов другого склада актер, и, наоборот, с Вилькиным Демидова не очень монтируется. Я еще буду работать и уточню, о чем говорили.

Маклера дотянем, ему нужно больше одержимости и сыграть более явно, внутренне скиснув, он сел на штамп.

(А. А. Смирнова. Он вчера ударился о дверь).

Это тоже выверим.

Значит, в общем-то, мы и договорились по всем вещам.

Чтобы вы поняли наше желание разумно все это делать, даже после первого, приветного, товарищеского обсуждения мы внесли какие-то тексты о тетках, которым помогали, и о «колунах», и об отце. Конкретно, когда мы говорили, то делали….. Мы это продумаем и скорректируем.

Я просил бы не делать других сдач, и коллектив привык к бесконечным сдачам, и он воспримет акцию, что мы добились, что не будет снова экзамена – это будет очень положительно воспринято.

Председатель. Будем завершать? Что же, тут настолько много и подробно сказали, и вообще в последнее время читаешь много прозы и вопрос о мещанстве, как об основном источнике бездуховности, все чаще становится предметом исследований нашей литературы, нашей прозы, и хорошо, что эти вопросы стали предметом исследования нашего театра.

(Ю. П. Любимов. На Таганке).

Борьба с бездуховностью, с мещанством очень интересно нашла свое проявление в этом спектакле и главное, что есть позиция театра.

Очень приятно, что Юрий Петрович и Юрий Валентинович идут на исправление наших замечаний.

Я еще раз хотел сказать и остановиться на теме «колунов». Я думаю, не нужно вторично принимать спектакль; как будет он решаться – в юмористическом плане или другом, но волнения за эту сцену остаются потому, что темы, связанные с больным периодом, с больной темой в жизни нашего народа, и здесь она обозначается – работник ГПУ. Его жестокость, жестокость к живому где-то перекликается с жестокостью иного плана, чтобы это все же не довлело – это другая тема спектакля, и к основной теме не имеет прямого отношения.

Как этого избежать? Я не режиссер и не писатель, наверное, Вы найдете достойный ход.

(Ю. П. Любимов. Мы там купируем фразу).

И о духовной жизни террористки – это основные вопросы, которые нас тревожили, о духовной связи террористки-максималистки и должно быть решение, чтобы был сделан ход – проходит немного народа, выступает женщина и не очень ясна эта духовная связь.

Эти мелочи не представляют сложности. В отношении Вальтера Ульбриха не будем трогать покойников, тем более, Юрий Петрович, у нас с Вами нет других мнений и прочтений. Лучше назвать наших покойников, бог с ними, с этими странами.

Юрий Петрович, я понимаю, гиперболы, это, наверное, очень важно для спектакля, но все время в зал обращается маклер и говорит: «У всех так, у всех так, а у вас? А у вас? Он, в общем, утверждает это.

(С места: Вопросом утверждает).

(Ю. П. Любимов. Подумаем, но тут прием очень важен).

(В. П. Демин. Он будет тот же, как персонаж).

О ямах мы согласились, и все же система телеголоса, с радиоголосом, с Михаилом Ивановичем – Олег Павловичем, но какие-то вещи, это не только наша пропаганда, это чисто китайская пропаганда, по репликам могут быть вопросы. Подумайте, Юрий Петрович.

(Ю. П. Любимов. А может быть, будут думать те, кто задают вопросы!)

Имейте в виду, здесь собрались люди, которые хотят, что все было хорошо. Вопросы всегда бывают, но надо, чтобы их было меньше.

Вот обращение идет – «Все облукьянились, все облукьянились».

Ю. П. Любимов. Это же Дмитриев говорит, он должен был скорректировать актерски.

Он все хочет оправдаться, что он не виноват. Дед ему возражает, а он оправдывается.

Председатель. Очень хороший прием с молодым дедом, с отцом. Это, конечно, заслуга режиссерская, надо быть объективным.

Что касается финала, здесь разные мнения высказывались. Я думаю, в таком плане, как выстраивают и о чем говорили здесь Юрий Валентинович и Юрий Петрович, можно согласиться. Очищение дождем, остается он один, надо, чтобы было видно, что не все – это общество.

(В. П. Селеднев. Точный прием завершенный всегда воспринимается).

Теперь организационно как решим, какие предложения заинтересованных министерств и ведомств?

М. А. Светлакова. Выпустить.

Председатель. Сколько вам надо?

Ю. П. Любимов. Нельзя же прерывать жизнь, мы не можем устраивать перерыв в две недели.

Председатель. Майский репертуар уже идет весь, значит надо раньше сыграть. Может быть, 20-го?

Ю. П. Любимов. Мы можем утром сыграть без афиш.

Н. Л. Дупак. Через два дня играем общественный просмотр для пап и мам утром, и вы можете придти посмотреть – как мы выполнили все замечания и обменяться мнениями в узком кругу. 20-го назначим премьеру и 23, 24, а следующий спектакль пойдет уже 5-го.

Председатель. Еще раз попросим Юрия Петровича и Юрия Валентиновича учесть замечания, поблагодарить Нину Ивановну, которая провела большую работу с пьесой.

Н. И. Кропотова. Мы выделили опытного редактора, как вы просили.

Председатель. Так что благодарю за проделанную работу и учтем замечания. Большое спасибо.

Ю. П. Любимов. Спасибо.

 

1 В 90-е гг XX в. Демин В.П.– заместитель Министра культуры Российской Федерации (?)