Стенограмма заседания Художественного совета обсуждения репетиции поэтического представления «Владимир Высоцкий». 13 октября 1981 г.

Ю. П. Любимов. Ситуация вам ясна. Кому не ясно, я могу рассказать.

Ситуация очень плохая. Она была плохая и летом, в годовщину смерти. Делалось это все в непозволительных тонах.

Вчера это продолжилось. Подход ко всем нашим попыткам предложить посмотреть нашу работу был чисто формальный – нежелание вступить в какие бы то ни было контакты или посетить репетиции, или серьезно разговаривать.

Есть уже ряд стенограмм, в которых очень уважаемые люди довольно точно все сформулировали: театр пытается сделать первую попытку исследования творчества совершенно уникального человека, которое стало достоянием всего народа, плотью и кровью его, т.е. духом народа.

Это поразительно, что народный поэт, которого свой народ признал, остался совершенно незамеченным для начальства, которому правительством поручено заниматься этими проблемами. Даже теперь, после его смерти не желают разрядить эту странную ситуацию.

Театр в меру своих сил делает попытку осознать это удивительное духовное явление, а все мы знаем, что духовные ценности народа надо беречь, это сокровище. Как же можно так обращаться с поэтом, с театром. Театр состоит из живых людей. Это же не мой театр. Мне можно объявлять выговоры, со мной можно разговаривать так безобразно что я вынужден был сделать заявление, что я больше работать не буду.  Я это сделал продуманно, серьезно, спокойно, не в состоянии аффектации. В таких условиях я работать больше не могу и не буду. Послезавтра (завтра выходной) я соберу труппу и заявлю это труппе театра. Начальству я заявил это официально. И не только им. Это люди маленькие, бестактные и невоспитанные, абсолютно некомпетентные. Я довел это и до сведения высоких чинов и мы ждем решения.

Но независимо от этого я на свой страх и риск провел сегодня репетицию. В виду того, что уже было очень много глубоких выступлений по поводу этого явления нашей духовной культуры, мне хотелось бы, чтобы и сегодня также были высказаны соображения об этой нашей попытке исследования удивительного явления, которое ряд людей сознательно не замечает, хотя Высоцкий – любимый народный поэт, народ его понимает. Это явление русской культуры и никому не позволено на такие вещи плевать. Можно плюнуть на меня, можно меня выгнать, но все равно этот вопрос надо решать. Прятать голову, как страус, под крыло, – позиция бессмысленная.

Я прошу вас высказаться.

Э. В. Денисов – композитор.

Я не видел репетиций, так как уезжал из Москвы, и сегодня видел спектакль в первый раз.

Я давно не переживал такого сильного эмоционального потрясения, как сегодня. Помимо того, что это огромная, высокоталантливая, высокопрофессиональная работа, это огромное дело театра – сделать очень важный первый и очень нужный шаг к тому, чтобы люди по-настоящему узнали этого замечательного и так рано ушедшего из жизни человека, которого при жизни даже люди, его не знавшие, недооценивали как поэта и даже как артиста. А человек это был огромного, сложного и своеобразного таланта, который не мог быть сразу и на сто процентов оценен. Я уверен, что пройдет какое-то время и Высоцкий будет признан, будет издана большая антология его пластинок и его стихов.

Заслуга этого спектакля огромна. Даже те, кто, казалось бы, очень хорошо знали Володю, сейчас поняли, что это был не только замечательный и яркий человек, но и большой и высокоталантливый поэт. Это огромнейшая заслуга спектакля.

Честно скажу, что я боялся этого спектакля. Я знаю, как трудно говорить о человеке, с которым вы восемнадцать лет жили рядом, когда прошло так мало времени. Легко было впасть в пошлость, или примитив, или краткую панихиду по человеку. Но этого не случилось. Это настоящее художественное произведение, очень точно выстроенное и по компонентам, которые наиболее мне близки – музыкальным компонентам.

Спектакль производит огромное впечатление. Будет огромная беда, несправедливость, если он не пойдет. Не только как художественное явление, но и как чисто человеческая необходимость, он должен существовать и найти свое место.

Я считаю себя советским человеком и не вижу никаких причин, почему этот спектакль, как часть нашей жизни, может не пойти. Владимир Высоцкий играл в этом театре, его песни поет вся страна. Куда бы вы ни приехали, везде звучат его песни. Просто идиотизм – закрывать на это глаза. Я всегда был оптимистом и верю, что спектакль пойдет. Я повторяю, что боялся, что это будет вечер памяти Володи, что это будет спектакль, который некоторое время пойдет, но долго в репертуаре его держать нельзя. Сегодня я убедился, что это спектакль, который имеет все основания занять свое место в репертуаре.

Теперь о некоторых практических вещах. Мне кажется, что все-таки следует сделать некоторые купюры. Есть места, когда внимание падает. В цикле уличных песен есть песни, есть длинноты. А в этом спектакле должны быть только обязательные. На двадцать минут, на полчаса спектакль можно сократить.  «Банька» тоже затянута, несколько куплетов нужно было бы вычеркнуть. У Золотухина есть кусочки, которые нужно сократить.

Мне показались лишними последние стихи в монологе Филатова.

(Ю. П. Любимов. Он прекрасно читает, с такой силой. Это одно из программных стихотворений.

 Может быть, это мое вкусовое впечатление).

И. М. Смоктуновский – народный арт.СССР, лауреат Ленинской и Государственной    премий.

Это банально – начать с того, что я очень взволнован, но это действительно так.

Я люблю этот театр, здесь мое сердце, но я думаю, что не только от меня, но и от большинства тех, кто видел этот спектакль, театр услышит это после такого глубокого, честного, высокого, тонкого по вкусу произведения. Трудно говорить о каждом актере в отдельности, потому что в этом великом произведении – возведении памятника нашему другу, товарищу по работе, брату – все заняли свое место, все удивительно точно стоят там, где должны стоять, ни на йоту иначе.

Все мы понимаем, как это страшно важно в такого рода спектаклях, особенно это важно в спектакле памяти Володи Высоцкого, потому что этот человек, как правда: если она есть, то есть; если нет, то это называется другим словом.

Спектакль буквально нокаутировал меня своей удивительной глубиной, эмоциональностью, какой-то неброскостью, разговором сердца каждого: вот это было. Этот страшный вал катил на всех нас. Были и прекрасные места юмора, который так любил Володя. Были и замечательные места – раззудись плечо, развернись рука, тоже очень близкие ему.

Это спектакль о правде нашего времени, чем мы жили, живем, чем будем жить.

Я не понимаю, где причина, чтобы не придти, не посмотреть спектакль. Так же, как я не знаю, где причина, чтобы не придти посмотреть спектакль «Я вам завещаю» во МХАТе о Владимире Ильиче – удивительный спектакль, проникнутый добрыми началами, которые есть, будут и будут развиваться.

Высоцкий составляет определенный, только ему свойственный пласт сегодняшний, да и завтрашний, будущей культуры. Мы – советские люди, и он был советским человеком, настолько советским, что мог любую неделю выезжать за границу, и никто не боялся, что он будет говорить какие-то не такие слова.  Советский человек везде такой и никакой иной.

Неверно, театр готов к каким-то маленьким купюрам, как об этом сказал Э. В. Денисов. У меня тоже вызвала настороженность затянутость «Баньки» и, может быть, не следует заглушать голос Володи. А все остальное прекрасно.  Я все время думал о том, как трудно сделать спектакль о таланте вообще, мы скатываемся в банальность при этом.

Юрий Петрович правильно сказал, что это первая попытка людей, которые вместе с ним жили, дышали на этой сцене, сказать о нем свежо, талантливо. Удивительное произведение. Мне очень хотелось бы, чтобы оно существовало. Действительно, это сгусток того, что звучит в каждом доме. В каждом доме есть пластинка Владимира Высоцкого, его стихи читают.  Почему же в этом театре, где он тратил себя, отдавал свою душу и сердце, не может быть поставлен столь правдивый спектакль! Спектакль хорош тем, что нигде ни в чем не позволяет себе прикрас, которые всегда просятся о человеке, который рано ушел. Как вы замечательно говорите это. Что есть, то есть.

Я благодарю коллектив, всех моих братьев, сестер и Вас, Юрий Петрович. Я внутренне все время рыдал. И хохотал. В этом и есть смысл спектакля.

А. Г. Шнитке – композитор.

Я несколько раз был на репетициях и вот в четвертый раз смотрел спектакль.

Каждый раз он оставляет эмоциональный ожог. Я не знаю другого, равного по силе воздействия спектакля. В том, что здесь происходит, прежде всего, некое обобщение творчества Высоцкого. Полностью это, может быть, и невозможно, но в спектакле Высоцкий предстает перед нами как цельная личность, и, как это, может быть, ни парадоксально звучит, как человек, для которого главным в его творчестве была нравственная проповедь, не ханжеская, не сентиментальная, а мужественная, суровая, принимающая иногда формы даже кощунственные, но это было вынуждено – из-за его ненависти ко всякой лжи, к стремлению сглаживать углы, скрыть правду, если правда неприятная. В этом смысле, если уж говорить о воспитательном значении искусства, в спектакле о Высоцком оно есть в высокой степени. Его слова достигают души каждого человека и заставляют его посмотреть на себя. Обращаюсь к алкоголику, демагогу, шелапуту, чиновнику, он его не клеймит, не унижает, не уничтожает, он показывает ему его душу, показывает ему, что в нем происходит и что может с ним произойти дальше. Стремление показать человеку ростки зла в нем – это важнее всего. Часто зло происходит от неосознанности того, что человек творит, зло беспечности, равнодушия.

Я не знаю в нашей литературе явления, подобного Высоцкому, чтобы поэт, найдя в людях зло, в такой неоскорбительной форме заставлял их думать о себе и воздействовал на них.

Этот спектакль должен жить. Недопустимо, чтобы тысячи людей лишились возможности это увидеть, услышать и пережить. Творчество Высоцкого, как всякое духовное явление, не может быть ни уничтожено, ни ограничено, поскольку явления духовной жизни живут самостоятельно, но люди, которые уже сейчас знают его песни, придя на этот спектакль, взглянут на него новыми глазами и, может быть, поймут его еще лучше.

Я просто не понимаю того, что происходит. Не понимаю, как люди, которые предъявляют театру требование быть театром – воспитателем, школой гражданства, способствовать воспитанию зрителя, народа, как эти люди в своей слепоте не хотят видеть, чтó в этом спектакле, насколько он необходим всем, необходим зрителю.   

Д. М. Гаевский – театральный критик.

Я смотрел спектакль два раза. Это великое художественное произведение, в этом нет сомнения. В человеческом смысле оно переворачивает душу и неожиданно во всем масштабе воскрешает образ героя – образ Владимира Высоцкого. Я впервые осознал, какого уникального исполина-художника мы потеряли, исполина поэзии, исполина музыки.

Воссоздание героического образа человека всегда было свойственно Театру на Таганке. В этом спектакле возникает образ героя нашего времени, который сомневался, который сам всю свою жизнь вел борьбу. Вел ее победоносно, но – ценою своей жизни.

В спектакле есть то, что прекрасно прозвучало в словах песни Булата Окуджавы: белый аист, черный аист, вся нежность этого человека. А как поразительно это сочетание с Champs Elisées. Это действительно белый аист, потому что его голос парит над тем, что происходит на сцене.

Только один раз на улице Вахтангова у меня было ощущение такого обаяния, когда возникло целостное явление – театр, о котором мы ничего не знали и который существует уже семнадцать лет. И сейчас произошло такое же чудо возрождения. Ребята предстали в совершенно другом качестве, совершенном преображении.

Спектакль должен жить. Это необходимо не только потому, что память о Высоцком должна жить, потому что народу это интересно, но и потому, что это лучшее, что есть в людях театра. Как-то так беспощадно это уйти не может. Я сегодня вновь полюбил любимых моих актеров, без исключения всех.

Я желаю вам счастья с этим спектаклем, потому что только счастье может он принести.

Простите за эмоциональность, но ничего другого я сказать не мог.

Б. И. Зингерман – доктор искусствоведения.

Спектакль о Владимире Высоцком производит ошеломляющее впечатление. Он продолжает новый этап в деятельности Театра на Таганке, начатый «Домом на набережной» и «Тремя сестрами». У коллектива появилось второе дыхание, прибавилось молодой энергии и мастерства. Мы присутствовали при редком явлении: театр уже имеющий прочные традиции, установившуюся репутацию и тщательно выработанную эстетику, проходит заново период студийного искательства и открывает для себя до того неведомые пути в искусстве. Следует подчеркнуть, что эти пути не апробированы еще никем.  Я видел, например, видеозапись всего «Вишневого сада» Стрейллера (???) – это мой любимый режиссер – и должен сказать, что при всех достоинствах этого творческого гуманистичного и тщательно отделанного спектакля он в моих глазах несколько померк рядом с мощной постановкой «Трех сестер» на Таганке. Любимов уловил эпический характер чеховской пьесы, так же, как перед этим почувствовал драматичный нерв прозы Юрий Трифонова.

В «Трех сестрах» постановочное искусство Юрия Петровича достигло шаляпинского размаха; в тексте Чехова он услышал шекспировские ноты. В этой трактовке Чехова, пронизанной непреклонной нравственной требовательностью, овеянной истинным, отнюдь не сентиментальным трагизмом, несомненно сказался опыт работы режиссера над Мусоргским, этим Шекспиром русской оперы. В «Дом на набережной» и «Трех сестрах» актеры Театра на Таганке отчетливо показали публике свои замечательные человеческие качества. И прежде всего – отсутствие какой бы то ни было пошлости, кабатинства (то, о чем мечтал Станиславский), способность прямо смотреть в глаза правде жизни и устанавливать со зрителем самый короткий контакт, не заигрывая с ним, не подыгрывая ему, пробуждая в его душе все лучшее, о чем он, зритель, иногда забывает, отдавая себя во власть второстепенных впечатлений бытия и второстепенным житейским стремлениям.  

Поэтический размах и поэтическое музыкальное чувство, душевный максимализм режиссера и актеров – его сторонников определили и общее эмоциональное воздействие спектакля о Владимире Высоцком. Спектакль сделан очень виртуозно, искусно. В то же время в нем есть что-то студийное, что было когда-то в «Добром человеке». Это коллективное коллективистское театральное искусство. Оно учит зрителей чувству товарищества, сочувствия, верности, учит не предавать забвению друзей, живущих рядом с нами или уже ушедших от нас. Артисты сочувствуют своему рано ушедшему другу, барду, а мы зрители – сочувствуем и восхищаемся им, все еще молодыми артистами Таганки. Живем вместе с ними общим ритмом, общим дыханием. Лучшие актеры Театра на Таганке в этом спектакле, когда приходит их черед, как бы мгновенно вырастают на наших глазах, подобно тому, как Мочалов в свои лучшие минуты вырастал на сценических подмостках перед изумленным взором Белинского.

Можно сказать о том, как замечательно поют Губенко, Золотухин, Бортник, Антипов, Жукова или о том, как великолепно читают стихи Филатов и Демидова. Но в этом спектакле главное – это как бы не их актерское искусство, а они сами. Чистые, отзывчивые люди, наши современники, наши собеседники, наши собратья.

Если же говорить о постановочном искусстве Любимова, то в этом спектакле нельзя не обратить внимание, например, – на потрясающий финал – поднимающееся в небо белое  покрывало, натянутое на ряды театральных стульев, или на точный, ненавязчивый контрапункт зрительного и музыкального ряда, на изящество и гибкость большинства переходов от эпизода к эпизоду.

А можно задуматься о другом: вот каких зрелых и точных актеров, вот каких людей воспитал Театр на Таганке. Можно, наверное, спросить об отдельных эпизодах спектакля, об уместности выбора той или иной песни. Мне кажется, что в спектакле – ближе к концу, после его кульминации, есть лишнее эмоциональное повторение эпизодов. Я предложил бы чуть сократить спектакль – ну хоть минут на 10-15. Разумеется, это частности, а главное – сила воздействия этого спектакля, его душевное целомудрие, его душевное богатство, его народная музыкальная стихия.

Г. М. Гречко – космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза.  

Я хочу сказать, что мы всегда высоко ценили творчество Высоцкого и ценим сейчас.

Я ездил на его концерты, записывал его песни на магнитофон, сначала большим, а потом по мере прогресса техники, меньшим. Был случай, когда он пригласил меня на концерт, а я не узнал – в каком зале – и поехал за его машиной. У него машина мощная, у меня – не такая мощная, но если отстану, то не попаду на концерт. Я сжег сцепление, но от него не отстал. Я говорю об этом только как о некоем символе: он любил скорость, он любил жизнь, большую жизнь. Та скорость, с которой он тогда ехал, это тоже был он.

Любил я его на Земле, а когда нам предлагали записать какую-то музыку, чтобы слушать в космосе, я просил, чтобы записали Высоцкого. Кассеты Высоцкого были у нас на борту. Когда бывало трудно, когда нужно было собрать все силы, нужно было быть мужественными, мы включали его кассету, и он нам помогал. В благодарность за его песни и его личность, потому что его песни и его личность неразрывны, мы вернули эту кассету на Землю со штампом нашей станции, она передана Высоцкому как космический сувенир и знак нашего признания.

Владимир Высоцкий был личностью. Это был самобытный человек и, как всякая самобытная личность, он был сложен, противоречив, был очень разный.

И спектакль тоже разный. Местами он где-то сильнее, где-то поставлен иначе. Где-то это мой Высоцкий, а где-то не мой.

Мне очень понравилось, как читает Высоцкого Филатов. Очень сильно и в то же время без излишнего надрыва, очень мужественно, по-мужски.

Я понял, что «Баньку» Валерий Золотухин пел вместе с ним. Я очень люблю, Валерий, Вашу игру и как Вы поете. Наверняка Вы пели лучше и громче, чем Володя, но в спектакле это делать нельзя. Нельзя в спектакле заглушать голос Володи. Может быть, конечно, виной этому аппаратура.

Может быть, можно было бы сделать еще какие-то замечания, но в общем спектакль оставляет сильное впечатление. Все были свидетелями, что когда он кончился, никто не встал, никто не захлопал сразу. Эмоции были настолько сильны, что невозможно было нарушить их аплодисментами, хотя играли все актеры прекрасно.

З. Высоковский – заслуженный артист РСФСР.

У каждого из нас, кто знал Высоцкого, одинаковая любовь к нему, и я знаю тысячи людей, которые не были с ним знакомы и любят его так же, как и мы. Я никак не могу понять, как можно сейчас так к нему относиться, когда страна осиротела. Я не бросаюсь словами, – жил среди нас гениальный человек, народный поэт.

В докладе Л. И. Брежнева есть потрясающее место, что – сформировалась нация, которая называется советским народом.

Высоцкий был истинным советским патриотом. Как же можно этого не понимать!

Здесь сидят космонавты, сидят большие советские актеры, шахтеры. Где только я ни был, – я был недавно в Алма-Ате, был недалеко от Семипалатинска, – везде люди слушают Володю и плачут. Что же – они становятся от этого хуже? Я могу сказать об этом с любой трибуну. Если бы мне только дали.

Я не смеюсь. Я плачу. И хочу поздравить актеров.

Песни Володи поют, Володе посвящают песни, и в этом доме родился такой спектакль. Володя здесь жив. Вы правы, – есть ощущение, что он жив, что он войдет. Низкий вам поклон. Я счастлив за вас, что вы имеете возможность выступать в этом спектакле.

И у меня сегодня большой день. Я читал ему его стихи при его жизни и он сказал: можешь читать. После его смерти я старался, где мог, читать его стихи.

В Алма-Ате был мой творческий вечер и я случайно сказал, что мне мало того, что я делаю в театре, поэтому я лечу туда, где меня принимают; не дадут мне выступать в кино, – я буду хоть шутом на базаре. Это было в Доме кино. Я сказал о Володе: это была гениальная личность, я протестую против того, что плохо поют его песни. Я знаю, что настоящее делается только в его доме на Таганке. Это нужно иметь право выходить с его стихами. Вы, Юрий Петрович, с кем он прожил всю свою творческую жизнь, имеете на это право. Но на том вечере так за это уцепились, что я прочел им «Человек за бортом». Стояла мертвая тишина. И на этом закончился мой творческий вечер.

Я хочу еще раз вам сказать, какое счастье такой спектакль, и что на такое не жалко потратить все свои силы. Спасибо вам от всей души.

Ю. П. Любимов. Руководителем нашего государства с высокой трибуны было сказано: как желательно, чтобы снизу иногда была хорошая и правильная инициатива. Если она правильная и нужная народу, не может быть, чтобы она была задушена.

Я привожу эту цитату в вольном пересказе, но можно привести ее и точно.

Это единственное, на что я могу надеяться. Так обращаться со мной, с театром и с моими коллегами мы позволить не можем. Я говорю это нарочно, потому что стенограмму будут читать. Товарищи, которые должны этими вопросами заниматься, должны понять, что в нашей стране наступил момент, когда надо осознать, что нельзя так обращаться с людьми, которые стараются честно создать духовные ценности для своего народа. Какие-то люди, которые непозволительно и бестактно себя ведут (и благодаря этому мы очень многих людей уже потеряли) делают вид, что они ему помогали. Нет, они ему мешали. Может быть, они способствовали тому, что у него вылилась «Охота на волков»? Ему не давали петь, не разрешали концертов, не издавали его стихов, писали на него пасквили. И эти же люди сейчас обвиняют в том, что мы «делаем не то, это никому не нужно», что мы «хотим на чем-то спекулировать».

Это должно быть осознано.

Почему я настроен пессимистически? Потому что это – не только закрыть спектакль. Это явление более серьезное и глубокое. Если бы им сейчас дать волю, то они от Пушкина оставили бы тоненький цитатник, Гоголя, Салтыкова-Щедрина и Сухово-Кобылина – на троих выпустили бы десять страниц. Это если им дать волю.

Я нарочно говорю под стенограмму. Я на этом уровне не буду разговаривать. Они не компетентные люди, безграмотные, они не понимают, какие это стихи, какая в них образность, что на ними стоит. Если один из заместителей начальника главка говорит, что ему противно слушать песню про инвалида, что по его воспоминаниям это пьяные обрубки, которые хрипели и орали, – то что это такое?! Как он смеет, этот чиновник так говорить о людях, которые проливали за него кровь на фронте! Это кощунство, это святотатство! Поэтому разговора с ними быть не может, и я с ними разговаривать не буду.

Н. Н. Губенко – заслуженный артист РСФСР.

Ситуация действительно странная. Но не будем говорить о спектакле.

Я хочу сказать о потрясающе неискренности, когда Ануров на похоронах Володи говорит над его гробом речь о том, какой это был прекрасный артист, а сейчас отказывается с театром общаться. Я хотел бы уточнить этот момент. Это не личные отношения Юрий Петровича с Ануровым, это отношение ко всем работникам театра, начиная от постановщиков, от электриков и кончая ведущими актерами и директором труппы, директором театра. Это неверное в корне, несоветское, непартийное, небольшевистское отношение к людям, к части народа.

Я не могу до сих пор понять, почему искренность и правда должны у нас превращаться в риск из-за отношения с этими людьми. С семнадцатого года искренность и правда являются законом нашего общества. Партия, если кто-то дискредитировал ее в какие-то моменты, всегда находила в себе силы справиться с этим, указать на гнилость, пакость, урон духовный и физический, если он наносился нашему народу.

Я хочу уточнить, что если тов. Ануров думает, что это Юрий Петрович хочет с ним бороться, то это не так. Это спектакль для нас – спектакль очищения. Мы приходим на этот спектакль, чтобы очистить себя от бытовой мерзости, которая нарастает на нас в каждодневной жизни. Мы имеем право делать такой спектакль, потому что живем в государстве, где существует высокий эталон искренности и правда. Его дал нам Ленин и продолжает утверждать Леонид Ильич Брежнев. И это должен знать товарищ Ануров.

(аплодисменты).

Ю. П. Любимов. Если никто больше не хочет выступить, я благодарю вас.

Председатель Художественного совета

Главный режиссер                                                                          Ю. П. Любимов.