Стенограмма заседания Художественного совета (расширенное заседание от 31 октября 1981 года, посвященное обсуждению репетиции поэтического представления «Владимир Высоцкий»)

На обсуждении выступили:

А. М. Мыльников – народный художник РСФСР

Я. Б. Зельдович – физик, академик, трижды герой Соц. Труда

Ф. А. Искандер – писатель

Б. Ш. Окуджава – поэт, прозаик

В. И. Шубкин – профессор, доктор философских наук

Б. А. Можаев – писатель

А. М. Володин – драматург

Л. Р. Кюзаджан – зам.директора института научной информации по общественным наукам АН СССР, доктор исторических наук

Р. К. Щедрин – первый секретарь Союза композиторов РСФСР, народный артист РСФСР

М. П. Еремин – доктор филологических наук

Б. А. Ахмадуллина – поэтесса

Г. С. Яковлев – журналист

М. А. Швейцер – народный артист РСФСР, лауреат государственной премии СССР

А. Г. Шнитке – композитор

С. Параджанов – кинорежиссер, в настоящее время – сотрудник театра им. Руставели в Тбилиси

Б. И. Зингерман – доктор искусствоведения, профессор

Ю. П. Любимов – главный режиссер театра

Н. Н. Губенко – засл.артист РСФСР

В. Б. Смехов – артист театра

А. С. Демидова – засл.артистка РСФСР

В. А. Шуляковский – артист театра

Ю. Ф. Карякин – член Союза писателей СССР, кандидат философских наук, ст.научный сотрудник Института международного рабочего движения

Ф. А. Абрамов – писатель, лауреат Государственной премии СССР.

(Замечания в скобках принадлежат редактору текста).

(31 октября 1981 года, 12.00. К Таганке не подойти. Народ рвется на закрытый показ. Двери зрительского и служебного ходов блокированы милицией и дружинниками. С трудом проходим мы, приглашенные по пропускам. После спектакля никого не предупреждают о готовящемся обсуждении, но определенный круг о нем знает. В зрительском фойе, где буфет, выстроено десять рядов стульев, за столами отдельно сидят. П. Любимов со стенографисткой, отдельно сотрудник литчасти тов.Леонов. На стульях размещаются приглашенные гости. Среди тех, кто будет выступать, М. Плисецкая, Н. Крымова, артисты театра. Постепенно за рядами стульев и в боковых проходах собирается толпа. Здесь и дружинники, но они никого не собираются разгонять, они пришли послушать. Обсуждение длится с 15.00 до 18.45. По техническим причинам громоздкий по декорациям спектакль – «Дом на набережной» в этот вечер заменяют более мобильным – «Надежды маленький оркестрик».

Зрителей стали пускать в театр только за 15 минут до начала спектакля. В течение всего худсовета барахлил магнитофон, на котором делают запись, в конце, когда выступающие переходят к вопросу о дальнейшем существовании театра, магнитофон, вероятно, по техническим причинам, вообще выключают. Попытаемся после воспроизведения официального текста протокола, который на следующий день был направлен для ознакомления в инстанции, воспроизвести по памяти некоторые детали и реплики, не получившие в нем отражения).

Ю. П. Любимов. Прошу начать обсуждение. Ситуация у нас вокруг спектакля сложная, а времени сегодня немного, поэтому прежде всего предоставлю слово тем, кто торопится.

А. М. Мыльников – нар.худ.РСФСР, академик, лауреат Ленинской премии.

Нет человека, который не любил бы Владимира Высоцкого. Артиста, певца, поэта, ­ – это не вызывает сомнений. Но мне хотелось бы сказать, как художнику, о постановке. Театром найден очень интересный прием, который создал тот накал, ту нить, которая протягивается от поэта к зрителю. Театром создан очень емкий интересный сценический образ поэта. Это большая победа художника Любимова.

Я. Б. Зельдович – физик, академик, трижды герой Соц. Труда.

Принято противопоставлять физиков и лириков. Но есть нечто общечеловеческое, стирающее грань между ними. Творчество Высоцкого одинаково понятно и тем и другим. Общечеловечность творчества Высоцкого сделала его настоящим артистом. В спектакле прекрасно переданы: его мужественность, смелость, цельность, музыкальность, лиричность. Мы очень благодарны коллективу Театра на Таганке за это. Этот спектакль не должен оставаться представлением для немногих. Его должен увидеть народ. Высоцкий – большое явление. Его смерть стала огромным потрясением для всех нас. Трудно думать о том, насколько он моложе многих из нас. Эту боль разделяют многие.

Ф. А. Искандер – писатель.

Это самый яркий спектакль, который я когда-либо видел. Все мы любили Высоцкого – так мы говорим теперь, но в действительности не все его любили. Я знаю эстетов и бюрократов, которые его недолюбливали или делали вид, что его не любят, а сами «втихоря» слушали его. Эстеты считали, что только они умеют думать, бюрократы считали, что только им принадлежит право думать. Но не умеют думать ни те, ни другие. Высоцкий умел думать и умел возвратить народу то, что он думает. Сегодняшний спектакль продемонстрировал мастерство режиссера и всех артистов. Показана вдохновенная прекрасная работа. Высоцкий встал как во весь рост. Я надеюсь, что этот спектакль будет жить долго-долго.

Ю. Ф. Карякин – член Союза писателей СССР, кандидат философских наук, ст.научный сотрудник Института международного рабочего движения.

Прежде всего, я думаю о том, что люди, имеющие отношение к закрытию спектакля, ссылаются в подтверждение своей правоты на мою статью о Высоцком. Крайне благодарен. Но я себя в этой статье понимаю так, что она – в поддержку спектакля, а не против него, и очень странно, что мне разъясняют тó, что я думаю, пишу и говорю. Может быть, мне кто-то будет жену подбирать по чьему-то вкусу? Повторяю, и как автор статьи, и как член худсовета, и просто, как зритель, – я за спектакль. Я видел его несколько раз, но сегодня было чудо. Это был поистине братский спектакль. Люди, сотворившие его, выполнили нравственный долг перед своим братом, перед искусством и перед своим народом. И сами (все мы это видели) сделались лучше, и людей сделали лучше. Нельзя такое косить. Это было бы безнравственно. Почему старики, люди намного старше Высоцкого, почему академик Зельдович, выступающий здесь, почему фронтовики, люди всех профессий, всех слоев и возрастов нашего народа так любят Высоцкого? Вот главный факт. Запрещать его имя, мешать его песням, срывать, в частности, спектакль о нем, – это значит плевать на народ. Это значит идти на конфликт с ним. Как это не понять? Как не понять, что это не политично и не идеологично, что это вредит? Еще одного я никак не могу понять. Все мы смертны и должны быть готовы к ней, к смерти. Я бы хотел спросить так, кто боится воссоединения Высоцкого с народом (а оно – это воссоединение – идет, идет, и ничто и никто ему не воспрепятствует). Вы, что – не смертны, что ли? Неужели вам безразлично, что скажут ваши дети, которые любят Высоцкого и Окуджаву, любят за их правду, за совесть, за талант.

Ф. А. Абрамов – писатель, лауреат Государственной премии СССР.

Мы присутствовали сейчас поистине при историческом событии. Началась посмертная жизнь Владимира Высоцкого на сцене театра. Начало это удачное. К теме Владимира Высоцкого, конечно, будут обращаться не десятилетия, а века. Потому что Высоцкий – поэт вечный, воистину, народный артист, поэт- песенник и, конечно, очень грустно, что не у всех нашлось достаточно ума, чтобы понять это. Горлом Высоцкого хрипело и орало время. Жаль, что не нашлось нужных слов, чтобы сказать о народной скорби. Я узнал о его смерти, когда был в деревни – прочел несколько строк некролога в «Советской культуре». Ничего кроме этого скупого сообщения, в центральной прессе не было. По-моему, это досадный просчет. Когда умер Жерар Филипп, об этом знала вся Франция. Это были национальные похороны. А разве Жерар Филипп занимал больше места в сердцах французов, чем Высоцкий в сердцах советских людей? Очень хорошо, то шествие Владимира Высоцкого по сценам театров началось именно с Таганки. Я думаю, что у работников театра будет не один подход к теме Высоцкого. Театр на Таганке – наш любимый театр, наметил самый действенный, самый человечный путь воплощения Владимира Высоцкого на сцене. Дал заговорить ему самому. Это произведение производит ошеломляющее впечатление. Я не хочу сегодня расхваливать театр и актеров. Но сегодня они работали непревзойденно. Единственное у меня замечание: где-то в середине спектакля надо сжать действие, потому что Владимир Высоцкий – это сам динамизм, сама собранность. Но это первое субъективное мое ощущение. Ясно одно, что сегодня на сцене театра на Таганке со зрителями заговорил сам Высоцкий, и это сделали – весь коллектив театра во главе с выдающимся режиссером современности – Юрием Петровичем Любимовым. (В протоколе не отражено, естественно, что на этих словах Любимов, сидящий лицом к присутствующим, делает характерный жест – рад).

Б. Ш. Окуджава. Я уже выступал на обсуждении этого спектакля. Сегодня я смотрел его в третий раз. Раз от раза он становится все лучше и лучше. Я подумал о том, что Министерство культуры сыграло положительную роль, предоставив театру достаточно времени, чтобы провести большую работу и во многом изменить спектакль к лучшему. Но сегодня мне кажется, что спектакль вполне созрел и может удовлетворить всех, не исключая Министерство культуры. (ред. – выступление Окуджавы, не совсем однозначное, вызывает активную, но не одинаковую реакцию в зале. Многие поняли, что это завуалированная форма критики спектакля. Ю. Визбор кивает, показывая свое полное согласие с выступлением).

В. В. Шубкин, профессор, доктор философских наук. Я очень волнуюсь. Артисты вложили много сердца в этот спектакль. Мне, как социологу, хотелось бы сказать, что мы не вполне учитывали некоторые стороны таланта Высоцкого. В день похорон я понял, как мы ошибались – вся Москва двинулась в сторону театра. Талант Высоцкого глубоко пророс во все слои народа. Его любили интеллигенты, летчики, рабочие. Он великолепно чувствовал наше общество. Он был великим социологом, понимал страты (ред. – т .е. слои), легко входил в любую социальную микросреду и сумел все это отразить в своих образах. До спектакля меня волновала репрезентативность выбора – можно ли выбрать из его наследия материал для спектакля? И можно ведь это сделать неадекватно: можно взять лихие военные, гражданские лирические стихи – он безграничен как жизнь. В моем представлении мой внутренний облик Высоцкого полностью совмещен с тем, что я увидел в театре. Поразителен эффект присутствия Высоцкого в спектакле. Мне все это время казалось, что он где-то рядом, что он сейчас шагнет со сцены в зал. И есть еще одна сторона спектакля, которая для меня, как социолога, представляет собой особое значение. У нас сейчас в некотором роде затаскали, затискали понятие нравственности. Если под этим очень важным понятием нравственности присмотреться к этому спектаклю, то окажется, что он несет для молодежи такой заряд нравственности, что не использовать его – просто грех. (ред. – в протоколе по неизвестной причине не нашла отражения еще одна важная мысль автора. Воспроизведем ее близко к тексту: Сейчас появилась закрытое инструктивное письмо ЦК о необходимости проанализировать, что из современной советской культурной жизни вызывает к себе особый интерес за пределами СССР, в чем социально-психологический механизм восприятия нашей культуры за рубежом, в частности, на Западе. Высоцкого же знает весь мир, и именно в этом отношении спектакль о нем – важное в идеологическом отношении мероприятие, потому что он позволяет «прощупать» и проанализировать, за что же любят Высоцкого «там» и в чем секрет его популярности и доходчивости до зарубежного слушателя и зрителя, и как эту информацию о нашей сегодняшней жизни можно использовать для наших целей).

В. А. Можаев – писатель.

Я не раз видел этот спектакль и говорил о нем. Четыре месяца прошло с того момента, как он создан и видно, что он состоялся, ограничился. Теперь он готов совершенно и должен идти в народ. Сегодняшний просмотр говорит о том, что спектакль получился во всех смыслах. Раскрытие творчества Высоцкого, зрелищная сторона, актерский ансамбль, режиссура, – все говорит, что перед нами необыкновенное произведение искусства. Высоцкий вырос в спектакле в исполинский рост как поэт, песенник, художник. Он уже пришел в народ и вызвал отзвук, необыкновенное понимание. Его отвага, честность говорят о цельности его натуры, о том, что он служил своему народу верой и правдой и еще долго будет служить. Его секрет таится в словах Достоевского – «Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, и оттого служить надо только правде, независимо от тех трудов (вероятно, трудностей – ред). (На полях: «редактор – не знаток ФД), потерь и гонений даже, которые может испытать художник». Этому великому завету следовал Высоцкий и следует театр, поставивший этот замечательный спектакль. Хочется верить, что этот завет примут люди, от которых зависит судьба спектакля.

А. М. Володин – драматург.

В этом театре время от времени происходят поступки. Таким поступком является сейчас поэтическое представление «Владимир Высоцкий». Этого спектакля ждут очень многие. Очень сложно было решиться на такой поступок. Высоцкий создал собственный богатый мир. Придет время, и нашу эпоху будут изучать по приметам его мира, созданных им образов. У него есть истинная трагичность и подлинная веселость. Не смешоки с игрою, а игра с горечью и со смехом. Когда слушали Высоцкого, то слушали его как бы от себя – «да, это про меня», – думал каждый (ред. – Нам не известно, слышал ли А. Володин песню Высоцкого «меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел “Охоту на волков”», песню, которую предполагалось использовать в спектакле, но Любимов все же не решился, и она звучала только на репетициях не будучи включенной даже в направленный на утверждение текст сценария. Однако здесь оратор дословно цитирует текст песни: «Ведь это ж про меня, про нас, про всех, какие к черту волки!»).

Для одного – «постою на краю!», для другого – смешное, для каждого – свое. На своих концертах Высоцкий всегда отделен рампой от зала, – он и аудитория, он кто-то. В спектакле актеры вынесли на сцену то, что было для них личным, – я не могу думать и говорить это от себя, – и Губенко, и Золотухин, и Демидова… А раз для меня это может быть своим, то каждый зритель находит в себе Высоцкого, Высоцкий сливается с залом. Творчество Высоцкого очень метафорично. И ваш театр метафоричен. Пустые кресла на сцене – сильнейшая метафора. Каждый воспринимает ее по-своему. Для меня это стулья, оставшиеся пустыми после войны – на них могли бы сидеть те, кто не вернулся. Артисты вполне могли бы спеть для этого пустого партера – для тех, кто не вернулся с войны.

Мне не нравится, когда называют Высоцкого поэтом-песенником. У меня ощущение, что это высокая классическая поэзия. Такое количество игры слов… Кажется, что невозможно уместить столько рифм. Его трагические стихи сравнимы по глубине со стихами Тютчева. Спектакль раскрывает Высоцкого как поэта. Зрители должны встретиться с поэзией Высоцкого, с чувством, с мыслями…

Л. Р. Кюзаджан – зам. директора ИНИОН (института научной информации по общественным наукам АН СССР, доктор исторических наук).

Я видел спектакль не первый раз. И каждый раз из зала выходил потрясенным, ошеломленным. Сегодня здесь говорят о Высоцком и о спектакле – это трудно разорвать. В этом спектакле полная слитность – монолит спектакля и личности поэта. Если сравнивать поэтические спектакли Театра на Таганке, то последний спектакль, мне кажется, выше спектаклей о Пушкине и Маяковском. У каждого есть свой образ Высоцкого, в этом спектакле есть обобщенный и, на мой взгляд, действительно правильный образ поэта. Театр раскрывает творчество Высоцкого от его первых уличных песен, в которых он начинается как поэт, до проникновенных лирических и гражданских стихотворений, с которыми он подошел к рубежу своей жизни.

Мы историки, социологи, как и писатели, остро ощущаем бумажный голод. К счастью, магнитофонные пленки пока не столь дефицитны. Записи Высоцкого есть практически в каждом доме. Голос Высоцкого в спектакле использован так, что дает единственно правильное представление о нем на сцене. Спектакль театра глубоко нравственен и патриотичен. Но, конечно, это не квасной патриотизм. Это патриотизм человека, жившего одной жизнью со своим народом.

Р. К. Щедрин – нар. арт. РСФСР, первый секретарь Союза композиторов, лауреат Государственной премии СССР.

Я из числа тех, зрителей, кто смотрел спектакль в первый раз, и я не очень был осведомлен о том, что делается вокруг спектакля. Спектакль меня глубоко потряс, взволновал. Высоцкий – это феномен, загадка, магия. Постичь феномен может только высокое искусство. При похоронах Высоцкого мы испытали большое потрясение. Это потрясение испытали многие и многие. Если сравнивать, то на похоронах Шостоковича людей было в десятки раз меньше. Этот феномен Высоцкого пытаются осознать и определить. Мы сегодня увидели замечательно выстроенное театральное зрелище. Замечательные актеры выступают, замечательная рука Юрия Петровича чувствуется. Мне странно, что спектакль не угоден. Такие спектакли могут быть только украшением нашего театра и выражением нашего отношения к тому феномену, который каждый из нас сумел прочувствовать, осознать – каким был Владимир Высоцкий.

М. П. Еремин – доктор филологических наук.

Я хочу говорить про потери. Вот мы говорим, что выросло зерно, и не доехало, – не то, что до стола, а до элеватора, – сгнило, пропало. Зерно ценно, золотое зерно, но оно не уникально, зерно получается не талантом, а трудолюбием, и лучше, если это трудолюбие традиционно, может быть, даже освящено традицией. А вот произведение искусства отличается талантом, оно всегда уникально. А произведение театрального искусства, это вообще странно сказать, – несколько душ, слившихся в одну, создавших в едином порыве НЕЧТО. И приходит человек, совершенно посторонний и этим страданиям, и этому горению, и отрицает это произведение на основании каких-то посторонних соображений, трусости – не перед теми, кто смотрит спектакль, не перед людьми, я даже не знаю перед кем. Спросите его, перед кем он трусит, он не скажет что-нибудь вразумительное. Стыдно говорить об этом, стыдно…

(ред. – отметим, что это выступление было наиболее эмоциональным и даже шумным из всех).

Я этот спектакль видел три или четыре раза и каждый раз с одной и той же реакцией. Перед смертью я скажу, что мне повезло в жизни, что я узнал этот театр, актеров, которые тут работают.

Но вот мы разойдемся, и останутся Любимов и те, кто сегодня, – не скажу «играли», сегодня была не игра, а священнодействие. Театр – храм и сегодня было священнодействие.

Как можно сказать, что это «играли роли»? Демидова играла роль? Демидова исповедовалась, вещала потрясающе. Губенко, Золотухин, все это нечто единое, – говорило, пало, проповедовало… Это высшее, что может дать театр. Это не просто новый шедевр на Таганке, это уже новая, на каком-то другом уровне Таганка. Так вот, мы уйдем, а Любимов с актерами останутся одни. Каждый из нас вернется к своим делам и будет радоваться, что ему удалось увидеть этот спектакль.

(ред. – С явным надрывом, обращаясь в сторону Любимова): Юрий Петрович, может быть сочинить какую-нибудь жалобу, письмо какое-нибудь? Мы в дурацкой растерянности. Ты присутствовал при уникальном, из ряда вон выходящем, стоящем над жизнью, в которой мы мельтишим, и не знаем, кому об этом сказать.

Юрий Петрович, похвалы излишни. В нашей лице всей труппы и всем актерам – нижайший поклон (ред. – кланяется). Если бы миллионы могли бы посмотреть этот спектакль, они со мной согласились бы полностью. Низкий вам поклон!

С. Ю. Лукьянов – физик, доктор физ.-мат.наук.

Я первый раз видел спектакль. Не буду повторять слова, которые уже были сказаны. Да, это было потрясение. Из зала уходишь другим человеком. Слияние, единство театрального коллектива, свидетелями которого мы были, тот образ Высоцкого, который мы знали и ждали, – да, сейчас он сойдет со сцены, – это было чудо. Не случайно вспоминали Достоевского. Необычайно нравственная сила спектакля, необычайно его правдивость, – это сродни Достоевскому.

Я впервые услышал сегодня о всех коловращениях вокруг спектакля. Будет стыдно всем нам, будет горько (а такие пример были), если он отложится в долгий ящик. Юрий Петрович, я хочу верить, что этого не произойдет. Огромное спасибо всему театральному коллективу и Вам.

Б. А. Ахмадуллина – поэтесса.

Этот спектакль – некий художественный эксперимент. Не хочу, чтобы он плохо завершился. Я уже высказывала свое мнение о спектакле. Оно совершенно совпадает с моим обожанием театра, и мое мнение усугублено тем, что совпадает с общенародным мнением (ред. – это логически неверная посылка. Ясно, что мнение «всего народа» о спектакле не сформировалось до сих пор: ведь он почти никому не был показан). Похвалу артистам я могу сказать в другой раз, потому что я с ними встречаюсь. Юрий Петровича я тоже вижу довольно часто и могу сказать, что в последние дни он выглядит более уставшим, чем некоторое время назад. Здесь упоминались какие-то фигуры. Почему я никогда не скрывала своего лица, своего почерка? Где они? Почему не удостоили своим присутствием ни режиссера, ни литераторов, которые пришли, видением своего лица, обнаружением своих фамилий? (ред. – здесь надо пояснить, что, несмотря на приглашение театра, никто из лиц, от которых зависела судьба спектакля, т.е. представителей Гл. Упр. Культуры Мосгорисполкома и министерства культуры ни разу не посетили прогонов спектакля, т.к. не хотели высказывать своего мнения о спектакле, ограничившись общей отрицательной оценкой текста его сценария, см. ниже).

25-летний опыт профессиональных литературных занятий дает мне право на некоторую непринужденность. Эти люди никогда не считались с мнением писателей, нас не спрашивали и очень часто ошибались, не учитывали, что некоторые поэты, которых, благодаря их стараниям, нет уже на свете, более опытны и развиты, чем они. Я не собиралась говорить об этих людях, которые побоялись присутствовать и ответить мне, женщине. Я беззащитна, но кто-то им, наверное, скажет, и я хочу, чтобы они это знали. Я никогда не стала бы говорить с ними о морали, о поэзии или, например, о жалости к человеку, в данном случае, к режиссеру, нервы которого уже подвергли сложным испытаниям. Я говорю только о том, что умно и что неумно, что должно быть более умно, о том, что они причинили безусловный вред себе, принесли лишние волнения. (ред. – В протокол не вошла сказанная в этом контексте фраза о том, что «эти люди» не уважают меня, но пользуются абсолютной взаимностью с моей стороны, и я, мол, хочу, чтобы они об этом знали).

Молодежь была лишена книг поэта. От этого страдал поэт, потому что он хотел видеть свои стихи напечатанными. Народ сетует: где их поэт? В Москве ходят тревожные слухи, что народ лишается уже и Таганки. У нас мало утешений и много трудностей. Театр на Таганке для москвичей и всех, кто приезжает, подлинное утешение на все труды и невзгоды. Поскольку я человек общительный и вижу много народу, и знаю, что народ встревожен… Это вина не театра, не устроителей, а тех, кто ставит театр в такое положение, как будто он совершил не подвиг в отношении умершего товарища, а что-то двусмысленное.

Я хочу, чтобы Юрий Петрович знал, что, если что-нибудь значу с моим писанием и неписанием, что он может всегда использовать мою любовь, дружбу, готовность высказаться, и чтобы он говорил не только от своего лица, но и от лица всех литераторов. Я еще раз благодарю театр.

Г. С. Яковлев – журналист.

Спектакль показал мне Высоцкого иначе и много глубже, чем я себе представлял. Этот спектакль возвращает нам Владимира Высоцкого, приближает к нам и, с другой стороны, отдаляет от нас, когда Высоцкий начинает служить литературным героем, примером. Это спектакль, прежде всего, не о Высоцком, а о гражданине, о праве человека на страсть, на борьбу, на страдание за свой народ, за человеческий дух. Для меня запрещение спектакля – это лишение права общения, права человека на страдание, на борьбу. Это противоречие с основами общества, в котором мы живем.

М. А. Швейцер – нар. арт. РСФСР, лауреат Гос. премии СССР.

Я видел спектакль много раз. Он произвел на меня огромнейшее впечатление. Это явление, меня ошеломившее. Мне думается, что великость этого дела состоит в том, что за короткий исторический срок, не дожидаясь, когда «большое увидится на расстоянии» (ред. – цитата из С. Есенина), театр, в общем, весьма точно и сильно, верно, в верном историческом масштабе, дал представление о том, что такое Высоцкий как явление, как поэт, как художник. Мне думается, вот это существенно. В этом огромная акция, которая сегодня произошла. Такой спектакль не просто должен выйти начать «работать», а должен быть снят на пленку и показан по телевидению, что он в столь короткий срок дает истинное понимание такого явления, как Высоцкий, он вносит в умы, души, сердца миллионов нашего народа очень определенное понимание серьезности и крупности этого явления.

На мой взгляд, такого рода спектакль, такого рода разговор о Высоцком как бы вырывает Высоцкого из объятий пошляков, которые сопутствуют всем слоям общества, показывает всю серьезность этого явления. На меня очень сильное впечатление произвело то, как режиссером задумано это ощущение живого Высоцкого в зале. Как будто Любимов сказал: «Володя, ты сегодня сидишь дома, а мы делаем все без тебя». Ощущение такое, что человек сойдет в зал. Диалог театра, единого человека-театра – с этим человеком создает совершенно особое ощущение реальной живости, значения и надобности в мире Высоцкого, его слога, его души, его живого облика. Вот почему спектакль не только должен сам по себе в этом маленьком зале зажить и задействовать, а двинуться к широкой массе людей. Как я понимаю Высоцкого, и как мне показывает его театр, это то самое, чего многие не понимают в обычной жизни, не понимают открытого патриотизма этого явления, не понимают до той самой поры, когда наступает для страны грозная минута. В такую минуту явления, подобные Высоцкому, оцениваются самым определенным образом и становятся великой силой для огромного количества, для миллионов людей.

А. Г. Шнитке – композитор.

(ред. – Высоцкого и Шнитке, Театр на Таганке и Шнитке давно связывала тесная творческая дружба. Шнитке пишет музыку для этого театра и кино, в том числе для «Маленьких трагедий» Пушкина, где играл Высоцкий. Шнитке принимал участие в спектакле «Владимир Высоцкий», и, хотя как музыкальный редактор постановок Любимова, в том числе и зарубежных, настаивал на том, чтобы в спектакле звучала только музыка, т.е. мелодии самого Высоцкого, все же создатели спектакля воспользовались одной его мелодией, написанной на излеченный из архива Высоцкого и до сих пор неизвестный текст песни – «А мне хорошо!» Эта музыка звучит в спектакле «Владимир Высоцкий». Шнитке – ровесник Высоцкого).

Действительно, прав Щедрин, – феномен – это загадка необъяснимая, тем более, что только после его кончины, мы начинаем сознавать, что это было. Должен признаться, что и я принадлежу к числу тех людей, которые понимали, с кем имеем дело. В подобных случаях, когда только начинается осознание и понимание явления, возникает стремление этот образ канонизировать то есть ограничить его какими-то определенными чертами и утверждать: это и был Высоцкий. В данном случае я имею в виду тех представителей театрального начальства, которых я один раз видел здесь на обсуждении и которые без подробной аргументации сказали, что образ поэта обеднен и взяты только какие-то отдельные его черты. Это сказали человеки, его не знавшие, театру, где Высоцкий работал, где его помнят не только головой и мыслями, а действительно, тень его здесь, здесь его дом. Кто же, как не театр, может сохранить память о нем, увековечить эту память для будущего? Все знают его не только головой и мыслями, его чувствуют, ощущают рядом с собой.

Театру говорят, что это не тот Высоцкий, предлагают какой-то канонический образ. Надо угадать тайный замысел начальства – как оно себе представляет Высоцкого. Ситуация чудовищная! Я мог бы еще, наверное, долго выражать свое эмоциональное отношение к тому, что происходит и солидаризироваться с тем, что я слышал. Но я хотел бы сказать еще только одно. Крупные явления – неизбежно, результат пересечения многих проблем. Это явления не только театральной жизни, это сгусток проблем, ожидавших своего разрешения и в этой точке собранных и получающий разрешение. Здесь говорили физики как физики, я хотел сказать как музыкант. В течение десятилетий я слышу разговоры о создании оперы на современную тему. Пишутся десятки опер. Есть удачи в советской опере, но они неизбежно связаны не с современно тематикой. У нас нет ни единой оперы, которая, действительно, удалась бы на современную тематику. Почему это происходит?

Опера должна быть на интонациях, бытующих в данный момент. В данном случае театр делает один шаг к новому музыкальному театру, к этой новой опере, которая будет не чем-то искусственным, академическим и исполняемой ради современного репертуара, который нужен слушателям. Здесь музыкальный спектакль почти целиком строится на естественных, живых, сегодняшних музыкальных интонациях, уловленных Высоцким-композитором. Я должен признаться, что не понимал значения Высоцкого-музыканта, понимал как приложение к стихам. (ред. – таким было и понимание самого Высоцкого, который под музыкальным сопровождением понимал «усиление ритмической основы стиха». Однако объективно пришел к очень богатой и насыщенной глубоким содержанием мелодике). Сейчас мы видим и слышим, что Высоцкий – явление не только поэзии, но и музыки. Это самый популярный композитор-песенник, если можно позволить себе эти слова.

В спектакле сделан очень важный принципиальный шаг на пути создания современного музыкального театра. Если это не состоится и будет разрушено, то будет разрушен еще один перспективный путь, еще одно перспективное направление не состоится.

С. Параджанов – кинорежиссер.

(ред. – сейчас имя Сершея Параджанова мало что говорит, между тем, он – крупнейший из молодых режиссеров поколения 60-х годов, представитель «поэтического кино», лауреат международных фестивалей – фильм «Тени забытых предков». В последние годы вынашивал идею экранизации «Божественной комедии» Данте, как и Фр. Дзеффирелли, но сейчас лишен возможности работать по своей специальности, фильмы не упоминаются, работает в театре им. Руставели в Тбилиси).

Очень понравилось выступление Щедрина. Да, действительно, происходит чудо, еще одно чудо, которое рождает коллектив Таганки. Театр на Таганке – сейчас – электрокардиограмма Москвы. Я горжусь этим. Я не могу говорить без волнения, – смотрите, как Высоцкий нас поднял, сблизил. Современниками каких удивительных пластов мы являемся! Еще одно гениальное рождение. Потрясающее зрелище, потрясающая пластика. Реквием. Приравниваю вас просто к моцартовскому реквиему. Все, что сделано вами, встреча с Губенко на подмостках вашего театра – потрясает. Спасибо Вам, Окуджава, за Вашу нежность. Все удивительно. Если бояться за спектакль, – так за то, чтобы не рухнули стулья (ред. – речь идет о подвижной конструкции – декорации из стульев, которая служит основным функциональным элементом на сцене. См. подробнее текст сценического спектакля со сцен.ремарками). Я попросил бы убрать куклу Высоцкого (ред. – также см. текст с пояснениями). Она не нужна. Есть дух поэта. Человека. Советского человека.

Должна быть создана книга, посвященная вашему спектаклю. Я захлебываюсь от восторга перед вами и перед вашей честностью. Я поклоняюсь вам. (ре. – В протоколе текст выступления сокращен. Из важных мыслей, высказанных С. Параджановым в этом выступлении, приведем по памяти следующую, не ручаюсь за дословность: Я не знаю, что значит «закрыть спектакль», и кто конкретно мог это сделать. Например, я не понимаю, кто в свое время «закрыл» меня).

Б. И. Зингерман – доктор искусствоведения, профессор.

Мне кажется, этот спектакль – не случайное (явление) на Таганке. Чудо родилось не в этом спектакле, началось не в нем. Я вижу начало чуда в «Трех сестрах». Что сделал Любимов и его актеры? Они превратили «Трех сестер», чеховскую пьесу, в народную драму. Когда мы говорим о народной драме, мы думаем о «Хованщине», которую также ставил Любимов (ред. – имеется факт постановки Ю. П. Любимовым в 1977 – 81 гг. в Италии, в «Ла Скала», в Милане народных эпических опер Мусоргского – «Борис Годунов», 1977, новая редакция 1979 г. и «Хованщина», 1981 г., когда сезон открывался именно русской оперой в русской постановке, с лучшими актерами-певцами из всех стран. Так «Ла Скала» отметила 100-летие смерти Мусоргского. К сожалению, в нашей прессе об этом ничего не говорилось). И он поставил пьесу «Трех сестер», произведение несомненно масштабное, шекспировское, рядом с Мусоргским.

Спектакль о Высоцком – это второй музыкальный спектакль, музыкальная драма, которой не было, она впервые родилась. Я могу только вспоминать о легендах, которые существуют в нашем театре в связи с ранними послереволюционными постановками Вахтангова, о которых с трепетом говорят современники. О чем этот спектакль? Какая у него сверхзадача? Театр говорит о Высоцком, пытается воссоздать его образ во всей полноте. Но важно то, что этот спектакль не только о Высоцком, а о памяти. Он учит памятливости. Айтматов в своем последнем романе (ред. – речь идет о произведении «И дольше века длится день» или «Буранный полустанок») написал, что такое, когда у народа оказывается отбитой память. Очень важно, чтобы у каждого человека была память о своих ушедших товарищах, тем более, о таком выдающемся. Если нет памяти о друге ушедшем, то и нет памяти и о самом себе, соразмеряем свою жизненную повседневность с тем, что происходит с этим удивительным человеком. Память отшибается нашей повседневностью, суетой. Этот же спектакль дает огромный урок нравственности. Он мог бы быть поставлен и не о Высоцком, о другом. Это очень важный урок. Помня о Высоцком, мы вспоминаем и о собственных обязанностях, о том, что надо быть человеком в этой нашей жизни. Мне кажется, что этот спектакль очень обороноспособный, воспитывает обороноспособность у каждого, кто находится в зале.

Для того, чтобы этот спектакль создать, нужно было воспитать определенную труппу. Другой такой труппы нет. Я сидел рядом с одним театральным зрителем, преподавателем высшего театрального заведения. Когда вышли ваши актеры, она говорит: это не актерские лица, посмотрите, особенно на мужчин, за некоторыми исключениеми они не похожи на типичных актеров. Когда Брехт в первый раз привел Берлинский ансамбль, увидели актеров не с актерскими лицами. Брехт, как правило, набирал актеров, тех, кого в другие театры не брали. Он считал, что там существует средний вкус, а он берет тех, кто обладает непригодными для среднего вкуса качествами. Потому в них и нет актерской пошлости. Раньше актеров узнавали по тому, что все были небриты, а они бритые.

Актера с Таганки мы узнаем по тому, что в нем нет пошлости. Если бы она была, то, что ни придумывай Любимов, сыграть такой спектакль нельзя было бы. Любимов – гениальный постановщик, я счастлив, что я его современник, счастлив, что хожу в этот театр, смотрю спектакли. Но выяснилось, что он и замечательный воспитатель. Без всякого поучения он воспитывает зрителя. Тут не храм, не кафедра, это театр воспитывает. Тут нет ни мистики, ни проповедничества, ни циркачества. Это театр, о котором мечтали и Вахтангов, и Станиславский, и Брехт. И этот театр воспитал потрясающих актеров. Как благородно держит спектакль Губенко на тихих струнах. Это потрясение. Все, когда нужно, «форте», а он дает сосредоточенность, цельность, нравственную чистоту, как ни один МХАТовский актер не может дать. Возникает тот режиссерский контрапункт, о котором мы в теории читали у Эйзенштейна. Надо водить студентов учиться у этого режиссера, что такое контрапункт. Он и Шекспира понял, так понял, и Чехова так понял, и Трифонова так понимает.

Вы сделали свое дело втройне не только тем, что выпустили этот спектакль, но и тем, что воспитали такую труппу.

Ю. П. Любимов. Я благодарю всех выступивших. Все, что театр хотел сказать, мы постарались сказать тем, что вы видели. Но одну фразу я еще все-таки хочу сказать. Труппе я это сказал.

Я не считаю возможным существование этого театра и себя в нем без этого спектакля. Это, значит, эпилог, и я хочу, чтобы это было записано, потому что мы вышлем это товарищам самым высоким.

Положение крайне серьезное. Есть товарищи, которые, вместо того чтобы служить своему народу, пытаются приклеить ярлыки антисоветчиков как раз тем, кто своему народу служит: мне, Можаеву, в какой-то мере, Высоцкому. Получается какой-то странный парадокс. Вы знаете, я за гласность. Просмотр этого спектакля запрещен. Мы с директором уже второй строгий выговор имеем с предупреждением об административных выводах. Этот просмотр я просто взял на себя персонально, сказал, что он будет. Значит, нашлись благоразумные люди, которые не закрыли сегодняшний просмотр. Какие будут выводы, я не знаю, но вы сами понимаете, что меня не может не интересовать, будет театр или его не будет, буду я в нем работать или нет.

Я бы лицемерил, если бы сказал, что легко покину эти стены и уйду. Но я твердо решил для себя: если этого спектакля не будет, я не считаю возможным придти в театр и начать репетиции другого спектакля. Я очень переживал за Бориса Андреевича Можаева, даже больше, чем за себя. Это было для меня большой радостью, когда высокая литература сливается с театральной эстетикой и с желанием народа нашего. Я первый раз ощутил это как художник на своем произведении (ред. – речь идет о спектакле театра по повести Можаева «Живой», который Высоцкий в своей анкете 1970 года называет своей любимой постановкой в театре. Спектакль трижды предлагался комиссии, всякий раз ею отклонялся, и был вначале законсервирован, а потом закрыт. Судьбу этого спектакля, как спектакля на сельскую тему, в конечном счете, решала группа председателей колхозов, которые высказались против него). Спектакль закрыли, а я не горевал. Что дало мне силы? Мне дало силы, что при этом закрытии мои товарищи актеры безукоризненно работали при пустом зале, когда сидели люди, которые умертвляют искусство, значит, умертвляют душу своего народа. Мне было весело. И силы мне давало только одно: высокая художественность. То, что в трудные, тяжелые годы артисты стали настоящими людьми, они не унизились, они работали свободно, легко, хотя условия были самые неестественные. И сейчас разговор странный. И на этой странной ноте мы с вами и разойдемся. Если кто-то хочет что-то сказать из моих коллег по театру, я буду очень рад. Может быть, я просто одинок? Поверьте, это не поза. Я действительно не могу придти и репетировать даже Шекспира. Наступает такой момент.

Н. Н. Губенко. Мне очень понравилось выступление Швейцера. Защищаться стало уже закономерностью. Это странно, что мы постоянно должны защищаться. Меня воспитывали (я целиком и полностью государственный воспитанник, так как с шести лет был в детских домах и в школе-интернате, лишенный семьи) на темах честности, искренности, правдивости. Это элементарное, с чего началось наше государство, что привлекло внимание всего мира к идеям нашего государства и что, безусловно, продолжает привлекать к нашему государству новые освобождающие страны разных континентов. И это не должно попираться людьми, которые находятся, я думаю, не на самом высоком уровне. Я думаю, что руководство страны просто не достаточно информировано о том, что происходит с этим спектаклем и вообще с понятиями свободомыслия. Понятие свободомыслия записано в новой, недавно принятой Конституции, – наша способность честно, искренне разговаривать друг с другом вслух, а не у себя на квартире или с самим собой.

Я хочу Юрию Петровичу сказать от всех нас, так как чувствую, что здесь находится больше товарищей и друзей, чем тех, кто будет потом представлять в инстанции, от которых зависит решение этого вопроса, несколько очерненный вариант этого обсуждения. Юрий Петрович правильно сказал: спектаклю инкриминируется антисоветизм. Это ужасно! Я и мои товарищи, все, с кем я по душе, – я довольно новый человек в театре, я здесь около года, – мое поколение, – 40-летних людей, которые начинали свою жизнь не в лучшие годы, в 41-м, говорили о том, что изменяется понятие подвига в жизни.

Театр совершил подвиг». Никакого подвига мы не совершаем. Мы делаем обычное профессиональное дело, это наше ремесло. Подвиг будет потом, если я, не умея стрелять и имея плохое зрение, должен буду пойти в окоп и делать то, что делал мой отец, мать, братья, сестры в период Великой Отечественной войны. Правильно здесь кто-то сказал, что если пройдет страшная минута опасности для страны, ценность таких людей, как Высоцкий, и ценность поступков, которые совершает театр – постановка этого спектакля, – станет ясной и необходимой государству. Я уверен, Высоцкого бы стали петь в окопах, в стратегических пунктах, где нажимают кнопки, если бы грянул этот ужас.

Дорогой Юрий Петрович, мне жаль, что мы все начинаем заболевать какой-то психической трясучкой, чрезмерным нервным напряжением в связи с тем, что происходит с этим спектаклем. Мне очень жаль Вас, потому что Вы несколько старше нас, потому что у Вас маленький сын, которого Вы любите, и молодая жена, которую Вы любите.

Если есть люди, которые поступают так со свободомыслием, которое узаконено в нашем государстве, то это преступление, они или умышленно, сознательно умерщвляютв Вашем лице и нашем – актеров – жизнь и понятие жизненности, честности, справедливости.

Если случится несчастье, и Юрий Петрович, уставши, откажется от театра, труппа незамедлительно пойдет по тому же пути.

В. Б. Смехов. Я выступаю только потому, что для многих присутствующих, наверное, странно прозвучало, что Юрий Петрович как бы не в курсе того, что думают его товарищи. На самом деле все знают, что нет второго или третьего мнения. Было собрание, и было высказано единое желание обратиться с письмом к руководителям государства. Это было сдержаннои, наверное, справедливо. Старались сделать это, естественно, спокойным путем.

Лучшего товарища, чем Высоцкий, мы не знаем. Советское общество почитает Высоцкого своим кумиром, и единственный слой выпадает из этого. Мнение его расходится с единодушным мнением не только всего народа, но в данном случае, и с мнением театра, где спокойно осуществлен как наше ремесло этот спектакль.

Это не простая вещь, это выбор жизни – 18 лет работать в этом театре. Ваш выбор – везение, Юрий Петрович, Ваш выбор – наша жизнь. Другой жизни и лучшей доли нет ни у кого, кто играл большие роли, и кто играл маленькие роли. Худшей роли не будет у тех, кто останется случайно в этом театре после того, как театра не станет. Выводы делайте сами.

Е. М. Кучер – режиссер.

Можно предположить, что лет через сто об этом театре будут говорить, что это театр, где работал Высоцкий. Сегодня выступали блестящие писатели, гордость советской культуры, и у всех, кто выступал, у тех, кто работал на сцене, и у нас, работников театра, которые были за кулисами, у каждого существует свой Высоцкий. Людям, здесь собравшимся, необходимо коллективное прочувствование или понимание этого явления, совместное. Это необходимо всем работникам театра, это необходимо всем работникам театра, это необходимо зрителям, людям, которые живут в этой стране.

Что же делать, если понимание этого явления театром не выходит из Главка? (ред. – имеется ввиду Главное управление культуры Мосгорисполкома). Думаю, что эта слепота временная, какой-то страх, который не является признаком силы, так осознание этого явления на этом уровне действительно необходимо.

Борис Андреевич Можаев говорил о фразе Достоевского. Александр Моисеевич Володин говорил о спектакле-поступке. Вполне естественно, что следующее заявление Юрий Петровича – это тоже поступок. Думаю, что такой поступок совершит каждый из нас, здесь сидящих, в том числе и я.

Л. А. Филатов. Такая нехитрая метафора. Если проходящий человек видит, что избивают женщину, нравственно или безнравственно вмешаться или не вмешаться? Даже если тебя одного избивают шестеро, не защищаться – преступление. Еслиже вас десятеро, а их трое – не защищаться просто безнравственно.

Их меньше, нас больше (я для удобства говорю: они и мы), и мы не должны средь бела дня дать себя избивать. Мнение труппы известно. Независимо от того, закончится или будет продолжаться существование этого театра, я готов разделить его судьбу.

В. А. Шуляковский – актер.

Моя судьба творчески не очень оптимально складывалась в театре до сих пор, но это мое личное дело. В известной степени, это моя судьба, мое творчество. Я могу предъявить какие-то претензии Юрию Петровичу, может быть, даже коллегам, но, в первую очередь, себе. Но когда возник этот вопрос, и я понял сам, что другого пути нет, что можно только защищаться, как сказал Филатов, у меня проблем не возникло. Устроюсь я куда-нибудь или нет, если я уйду из этого театра, но другого пути у меня нет. Так думает большинство из нас. Я специально хотел сказать это от имени несведущих актеров.

А. С. Демидова – засл.арт. РСФСР.

Я завидую железной логике мужчин, которые высказывают свои мнения, предложения. У меня, как у слабой женщины, мысли путаются, я думаю всегда: с одной стороны… и с другой стороны. Я знаю несомненно и точно совершенно, что, если будет заявление об уходе Любимова, то будет заявление и мое, и моих товарищей. Это сомнению не подлежит. Но я хочу обратиться к Вам, Юрий Петрович! Я целиком на Вашей стороне и понимаю Филатова, когда он говорит о борьбе. Я понимаю Вас, что трудно было собраться и говорить: давайте репетировать пьесу, даже самого высокого классика. Я это очень хорошо понимаю. Но с другой стороны, когда писателя не печатают, он волен писать в стол, потому что рукописи не горят. То же самое композитор. А у нас профессия, что, когда мы не работаем, нас нет.

Тут говорят: бороться. С кем? В письма я не верю. Что-то решится и без писем. Если запретят спектакль, мы вольны играть его как вечер памяти нашего друга.

Ю. П. Любимов. Нет.

– Я не понимаю Вас.

Ю. П. Любимов. Я тоже не понимаю.

- Мы же не собираем денег этим спектаклем.

Ю. П. Любимов. Показ спектакля в годовщину смерти Владимира Высоцкого был разрешен благодаря дальновидности государственных людей. Я просто сумел пробиться к тем людям, которые сказали: чтобы вечер был. Надо всегда называть то, как есть, а не говорить, что что-то само образуется. Ситуацию делают люди. Есть хорошая пословица: под лежачий камень вода не течет.

- Насколько я понимаю психологию тех мифических людей, о которых мы говорим, очевидно, им трудно конкретно решать: да или нет. Может быть, могут быть компромиссы?

Ю. П. Любимов. Они предлагают компромисс: из 70 страниц пьесы разрешено только 7. Вот вам компромисс. Пожалуйста, делайте новую композицию, на здоровье, – работайте год, два, три над новым вариантом. Это не годится.

А. С. Демидова. В таком случае мы присутствуем не при гибели спектакля или Вашего поступка, а просто при гибели целого коллектива театра, 20-летней нашей работы.

Д. Л. Дупак – директор театра.

Юрий Петрович, Вы подняли очень серьезный вопрос, и, конечно, он требует разрешения. Вы, Юрий Петрович, призвали высказаться коллег по театру, и, если бы не вышел я, то долго бы, видимо, произносились бы речи, как мы Вас ценим, дорожим Вами, что без Вас не будет театра, что на всем, что делалось за эти годы, ставится крест.

Ю. П. Любимов. Боже упаси!

Д. Л. Дупак. Действительно, ситуация чрезвычайно сложная. У нас еще не было времени рассказать коллективу о событиях последних дней. Мы были приняты зам. Министра культуры РСФСР. Передали ему письмо за подписью треугольника театра и подробную справку, рассказывающую о работе над спектаклем. После этого состоялось еще несколько встреч на высоком уровне. Министерство культуры рассмотрело последний вариант текста нашего спектакля, нам передано письмо с подробным разбором и замечаниями. Составлена редакционная комиссия на высоком уровне, которая должна вместе с театром продолжить работу над спектаклем. Я думаю, товарищи, с которыми мы вошли в контакт, разберутся в сложной ситуации и помогут в выпуске спектакля. Я в это верю. Театр мы любим и обязаны его сохранить. Я понимаю душевные порывы, я понимаю внутреннее состояние здесь сидящих. Но сейчас я бы не спешил делать выводы. Нужно немножечко успокоиться. Сейчас мы говорим на такой ноте, что и струна может лопнуть, и сердце, и мы можем натворить много бед.

Ю. П. Любимов. Нет, нет, все идет спокойно.

- А я волнуюсь за спектакль и за театр. Если не возражаете, Юрий Петрович, я просил бы Вас, как ведущего сегодняшнего заседания, сделать перерыв.

Ю. П. Любимов. Мы вообще прекратим заседание. Пора готовиться к спектаклю. Спасибо всем выступившим и присутствующим.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ХУДСОВЕТА,

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР ТЕАТРА Ю. П. ЛЮБИМОВ.

Ред. Как уже указывалось, эта стенограмма не полна. В частности, требует пояснения реплика Дупака насчет того, что «струна может лопнуть и сердце».

1 – 15 июля, в первые показы спектакля, из-за его запрещения и из-за последовавших за этим выговоров Любимову и Дупаку – у Дупака был серьезный сердечный приступ. Конец стенограммы не содержит упоминания об имевшем место между Дупаком и Любимовым обмене репликами в повышенном тоне, где явно чувствовалось взаимное недовольство и взаимные обвинения. В частности, Дупак сказал, что ему стоит больших трудов уже столько лет работать с Любимовым вместе.

В ряде выступлений сквозит мысль о неясности тех людей или инстанций, от которых зависит судьба спектакля. Между тем, в выступлении Смехова все названо конкретно и поставлены все точки над «И». Он упоминает фамилию Анурова, начальника Главного управления культуры Мосгорисполкома как явного недоброжелателя театра и говорит буквально следующее: «Вот вам единица измерения недоброжелательности к театру – один Анур.

Обсуждение затронутых вопросов продолжалось в кулуарах после окончания заседания, носило очень горячий, напряженный характер. Отредактированная стенограмма худсовета в течение суток после обсуждения была предоставлена в высокие инстанции, но ясно, что она не одна послужила источником информации об этом совете. Так, в протоколе опущена реплика Любимова, что среди присутствующих наверняка есть «осведомители», которые все подробно представят компетентным лицам и организациям, и их задача в том, чтобы все довести до их сведения без прикрас, все, как говорилось. Отметим, что эта реплика вызвала смех и аплодисменты в зале.