СТЕНОГРАММА обсуждения просмотра спектакля «А зори здесь тихие…» от 26 декабря 1970 года

Г. Н. Малькова

В. Н. Виррен

С. Н. Бардин

Р. К. Афанасьев

Н. В. Шумов

Л. Шиляева

И. С. Петров

Назаров

Ю. Н. Прибегин

В. Д. Трубин

Г. А. Иванов

В. Л. Васильев

А. К. Сапетов

Ю. П. Любимов

Ведет обсуждение Н. К. Сапетов

Г. Н. Малькова. Я готова не к выступлению, а к тому, чтобы высказать свое впечатление.

После того, как я видела этот спектакль в первый раз, с момента той генеральной репетиции, на которой мы присутствовали вместе с Л. П. Ивановой, прошло три или четыре дня, и сегодня я испытываю настоящее и истинное волнение. И самое главное, что я должна сегодня сказать, что это очень большая разница между тем спектаклем, который я видела тогда и который я видела сейчас.

После той репетиции было обсуждение Художественного совета, и я слышала восторженные мнения, которые здесь высказывались в адрес спектакля; правда, очень много было высказано опасений относительно технической стороны спектакля, относительно техники – щитов и проч. Опасения были высказаны, тогда это имело основание.

И вот я вижу, что за этот чрезвычайно короткий срок, просто я поражаюсь, как это может быть, щиты эти, если можно так выразиться, удивительно поумнели, и у меня есть сейчас такая же уверенность, что техника в спектакле будет так же подчинена – эта уверенность не покидала тогда главного режиссера, и у меня эта уверенность появилась – что техника спектакля будет к моменту премьеры абсолютно подчинена власти актеров и замыслу режиссера.

Я начала свое выступление с техники, хотя справедливость обязывает меня начинать с самого спектакля, с исполнителей.

Спектакль, мне кажется, очень волнующий, спектакль патриотический, спектакль о тех людях, таких внешне не героических, но людях, благодаря которым советский народ остался победителем после этой страшной войны.

Надо, наверное, начинать с главного исполнителя, с артиста Шаповалова, которого я вижу в центральной роли уже во второй раз, и я вижу, как этот актер очень вырос и становится крупным, большим артистом. Меня он чрезвычайно взволновал, взволновала его правда, его достоверность, и вот эта его большая человеческая правда перекидывается через рампу и передается зрителю.

Но так всегда удивительно бывает на театре, что чем лучше играет актер, тем больше к нему всегда предъявляешь претензий. У меня их почти нет, и все-таки от того решения, от того воплощения образа, которое сейчас есть, мне бы хотелось еще ему добавить очень мало, но кое-где еще есть у него такие нотки школьного учителя, а в его крупном исполнении во второй части они уже не должны быть. Тот Васков Вальяжный, тот Васков, у которого сохранена инерция покоя в первой части, – здесь еще маленькие пробелы, я сейчас просто не могу сказать, в каких это местах – но в общем хотелось бы, чтобы этого, этой монотонности, которая, наверное, будет убрана, чтобы ее не было. А Шаповалов, мне кажется, играет по большому классу человеческому.

На Художественном совете говорили, что в этих девушек нужно влюбиться. Я не знаю, что это значит: «нужно влюбиться».В них уже влюбились, и если к тому спектаклю, который уже намечал разнообразные характеры, добавить страстность и целеустремленность, те самые страстность и целеустремленность, которые Вы, Юрий Петрович, тогда так неожиданно показали на Художественном совете, пытаясь воспроизвести отрывочные воспоминания. Теперь эти пожелания девушкам я снимаю, потому что мне кажется, что спектакль шел подлинно на едином дыхании, и неправды не было нигде.

Несколько слов мне хотелось бы сказать о тишине в спектакле, потому что повесть, по-моему, о тишине, той прекрасной тишине, которой так не хватает людям, о том как противоестественна и чудовищна людям война, и хочется ощутить эту тишину, по-моему, во второй части, хотя это опять-таки у меня реминисценция от первого спектакля, потому что к сегодняшнему спектаклю те паузы, которые мне бы хотелось ощутить в мгновенной передышке во второй части, уже сейчас используются более емко и широко, эти паузы – прекрасный пример тишины, хотя тишина сейчас бывает обманчивой.

Чтобы не задерживать внимания присутствующих мне бы хотелось сказать коротко о том, что меня покоряет в этом спектакле два театра: театр реалистический и театр условный или, если говорить попросту, театр Станиславского и театр Любимова. Мне кажется, в этом сочетании таятся огромные художественные достижения, и то, что очень грустное впечатление – это не то слово, грустное впечатление в конце спектакля, да, трагическое впечатление… Но, мне кажется, годы были трагические, а то, что сейчас мы видим, – это свет той победы, которая сейчас есть, а тогда это были действительно трагические годы.

И в заключение мне бы хотелось сказать, что этот спектакль, по-моему, должен волновать не только тех, кто прошел через эти грозные и трагические годы, а и то поколение, которого, слава богу, эта страшная война не коснулась, и пусть они знают, какие были их отцы и матери.

В. Н. Виррен. Я думаю, всем известно, что повесть Васильева – это в своем роде было событием в нашей литературной жизни. Это очень сильное произведение, которое можно поставить наряду с такими произведениями, как «Звезда» Казакевича. Взят частный эпизод Великой Отечественной войны, мы видим только одного старшину из мужчин, (которые, в общем-то, воевали, главным образом) и остальные – девочки-фронтовички.

В силу известных обстоятельств получилось так, что им пришлось выдержать очень жестокое испытание, и они выдержали его с честью.

Когда мы получили заявку от Театра драмы и комедии, у нас сомнений не было, что это очень хорошее, интересное, патриотическое произведение.

Я смотрел спектакль. Тут разные поколения: и участники Великой Отечественной войны, и молодые люди присутствуют. Я думаю, что мы все, в какой-то степени с волнением смотрели этот спектакль; не то, что представители учреждения, представляющего это произведение, могут что-то анализировать, но просто в этом где-то забывшееся захватывало.

Очень удачны все пять девушек. Все они запоминаются. Удивительные характеры – и близкие, и человеческие. Выбор просто поразительный. Когда шел, я не знал, кто играет – я в первый раз вижу спектакль – но выбор очень удачный.

Очень было, конечно, досадно; видимо, права Галина Николаевна, что в технической части очень много недоделок. Но мы приняли слова Юрия Петровича, что это своего рода прогон еще сырой. Досадно было видеть, как немцы подходят лишними парами, но это все не главное.

Какие у меня замечания?

Об одном образе мне хочется сказать. Это образ майора. Мне кажется, хотя он здорово играет, но играет не то, что нужно. Он излишне шаржирован, он, кстати говоря, очень молод. Когда война начиналась, в этом чине были уже люди постарше. Не знаю, как решать, но этот образ у меня не воспринят, он окарикатурен. Это можно решить в другом ракурсе. Он вызвал у меня такое впечатление… Я на фронте видел очень много и девушек, и мужчин, и видел, как они едят. Все это очень хорошо, лаконично сделано и по-театральному выразительно, но этот образ вызвал у меня неприятие его.

Мне кажется, сама повесть очень трагична, и судьба каждой девушки по-своему

Очень глубоко воспринимается каждым из нас. Но это подчеркивание излишне – после каждой гибели все, словно мученики, они подняты на щиты. И, кстати, песни. Погибла Соня – я понимаю, что нужна какая-то композиция… Это нарочито углубленная трагедия – этот прием, когда они после каждой гибели, как мученики, распяты. И в финале, когда идет очень хороший вальс «На сопках Маньчжурии»… Но хотелось бы другого продолжения, а не этих факелов.

Повесть иначе кончается. Вы все знаете, что там в финале старшина и ребенок этой девушки. Здесь идет реквием. Какой-то перехлест в этом отношении, мне думается, здесь имеется.

О монахе – это народная песня?

(Ю. П. Любимов. Да. Я Вам сборник представлю, подлинный).

Мое мнение, что нужно что-то давать, это несомненно, полностью – что, как и где исполняют…

Но я не буду в это углубляться.

Некоторые замечания более частные. Я не знаю, нужно ли – одна девушка забыла надеть вещмешок…

(Ю. П. Любимов. Забыла…)

У всех треугольнички зеленым цветом покрыты. Звезды красные…

(Ю. П. Любимов.Забыли покрасить).

Это такие детали, которые не бесспорные.

Не очень мне понятно, когда Лиза со свечкою: такое ее решение, нужно ли?

(Ю. П. Любимов.Это чердак).

Все это мелочи…

Но самое главное, с чего я начал, – спектакль очень хороший, патриотический и безусловно будет воспринят всеми нашими зрителями. Это очень большое, интересное, положительное явление.

С. Н. Бардин. Я присутствовал на спектакле, который для меня прозвучал, как сильная поэма. И мне кажется, что этот спектакль будет гореть вечным огнем не только в этом театре, а вообще на театре, в театральной жизни. И то, что уходя после этого спектакля домой и видя вечный огонь – пять вечных огней – и слыша вальс, в то время, когда видишь распятые фигуры девушек, – это мне говорит о том, что наша молодежь, танцуя сейчас вальсы и все такое прочее, должна помнить, что она танцует сейчас через эти большие человеческие жертвы. И мне кажется, что этот спектакль по силе напоминает те времена, когда родился «Чапаев» на экране. По силе этого актера, который играет сегодня старшину… Мне кажется, что даже как-то… Я бы, например, ему бы дал звание народного артиста… если бы это от меня зависело. Тогда Бабочкин сразу получил народного артиста, а этого артиста я бы тоже возвел в такой сан. Это изумительное произведение искусства, и все девушки, которые играли вместе с ним, были вооружены этой необыкновенной простотой, этой необыкновенной правдой.

Здесь кто-то сказал, что это театр условный. Тут есть и условность, и есть Станиславский. Здесь есть только настоящая правда. Никаких условностей здесь нет. И я не хочу сегодня говорить о том, что там где-то гвозди забиты неправильно, или какая-то звездочка зеленого цвета, – мне не хочется сегодня об этом говорить, потому что я уйду после этого спектакля, уйду преисполненным такой любви к этим артистам, которые меня взволновали, потому что я участник Отечественной войны, и я был в школе ШМАС (?),гдеучились эти девушки. Это были радисты-стрелки, потому что фрицы всегда старались поразить огневые точки, и колоссальнейшие жертвы были в среде стрелков-радистов, в боевой авиации.

Уходя после этого спектакля, я преисполнен любви к этому театру, потому что этот спектакль говорит о том, почему советский народ выиграл войну, о том большом, необыкновенно высоком духе советского человека, о той необыкновенной жертвенности советских людей; и правильно горит вечный огонь в этом театре девушкам и старшине.

Спасибо за такой спектакль мне хочется сказать!

Р. М. Афанасьев. Действительно, говорить о каких-то мелочах и деталях, может быть, не стоит – просто подсказать потом. А что касается огромного впечатления, то сказать, конечно, обязательно нужно.

Я в течение десяти дней всегда уносил после спектакля что-то такое, с чем можно спорить, не соглашаться. Этот второй спектакль производит очень целостное впечатление в репертуаре театра, в его творчестве – новой, очень важной линией, по-настоящему героической. И какой-то выход на трагедию здесь происходит через большую простоту. Это, по-моему, огромное завоевание спектакля и театра» действительно, театр как бы вырастает на глазах в этом спектакле… Можно только повторяться и говорить, как действительно играет замечательно актер, по сути становящийся главным героем, – даже трудно сформулировать, за счет чего, но, видимо, за счет чего-то неприметного, незаметного, но за счет внутреннего разворота в человеческую глыбу человека, идущего, собственно, на подвиг. Это по-настоящему образ героя, русского воина, русского патриота, у которого все очень органично и естественно получается. У актера это получается без всякой натуги, и это переходит постепенно в нечто громадное.

Что касается девушек, – может быть, они в первой части со спадом играли, но во второй части они все время набирали, и в общем получился удивительный ансамбль. И два отделения – это полувзвод в первой части – тоже мне хотелось отметить, отметить их отделенную Кирьянову: очень достоверную, узнаваемую для тех, кто действительно воевал и кто, в частности, воевал в войсках, где было много женщин.

Правда, тут есть некоторые претензии, – немножко сбивается в мотивировках, четче нужно определить: я не понял то, что играет Славина, – ее приход в армию добровольцем…

(Ю. П. Любимов. Она после смерти мужа просилась на фронт).

Мне думается, что в первой части, когда они залезают в автомашину, – здесь что-то нужно больше оправдать. Конечно, в этом есть какая-то нарочитость, но потом и с этим соглашаешься.

Важным достижением у исполнительниц является то, что и они все приходят к этой своей финальной точке тоже очень как-то непринужденно и естественно, и очень оправданно тоже вырастают каждый раз. Это тоже завоевание большой техники, мастерства – это самое важное: простота.

Надо сказать еще и том, что большие сдвинутые, какие-то играющие панели, когда старшина… Чувствуется, как он мстит и во весь рост идет на врага, мстя за своих боевых подруг, – здесь какой-то условности не замечаешь, все понимается правильно, и максимально лапидарный штрих, когда он проходит, рыдая, с автоматом, это тоже большое достижение, достижение режиссерского замысла, идущее от литературы, литература здесь не утрачена, а поднята средствами театра, и мне кажется, что все это –очень важное достижение, потому что общий смысл спектакля, представленный ясно, четко, – в этом смысле есть два момента… в конце концов, можно оставить и такого майора, когда он говорит, что нужно не чесать, а делать, и то, что делает его карикатурным и незначительным. Или слова человека с патронташем, – пусть остается, ничего в этом нет.

Мне думается, здесь есть элементы целостности, умения сказать народным языком. Одна только претензия у меня – это слово «обратно».

(Ю. П. Любимов. Чисто армейское. Я восемь лет служил в армии).

Это сейчас какое-то поветрие…

В этом отношении хотелось бы в смысле настоящей народности поздравить театр, открывающий очень важную линию, очень важный раздел в его репертуаре, в его подлинно патриотическом начинании. Я думаю, что театр можно поздравить с большой победой.

Н. В. Шумов. В нашей критике часто можно прочесть такие статьи, когда дебатируются вопросы о правде искусства и правде жизни. Этот спектакль со всеми достоинствами, о которых здесь говорили, в этом смысле и обогатил нашу теорию, поскольку здесь правда искусства и правда жизни слились в подлинное произведение, необычайно волнующее. Я проверял это на себе, на человеке, который был в армии в этот период, но я видел и своих соседей и видел, что все были растроганы, а это, как говорил Островский, дорогого стоит, потому что человеческое волнение, человеческие эмоции – это великая вещь в театре, и вызвать их могут только великолепные мастера, знающие свое дело.

И режиссерская работа в этом театре, и актерские победы дают основание считать, что создан спектакль, о котором будут много говорить и который будет определенной вехой на пути разработки военно-патриотической темы. Мы произносим эту фразу умозрительно, не вдумываясь в ее духовное содержание и большой смысл, но здесь можно сказать, что военно-патриотическая тема получила разработку в великолепных человеческих характерах, и то, что этот спектакль доходит до зрителя, трогает его до глубины души, (интересно посмотреть в зале непрофессиональным работникам театра), – мне кажется, большой вклад театра и в юбилейном году и вклад в период подготовки к съезду.

Трудно обсуждать такой спектакль сразу, по горячим следам, потому что есть в нем недостатки, есть затянутость, повторы, но есть целый ряд сцен, великолепно найденных, идущих, так сказать, по второму заходу, и я думаю, что такой мастер, как Юрий Петрович, недочеты спектакля знает и сам.

Я с радостью присоединяюсь к тем голосам, которые хвалят этот спектакль.

Л. Шиляева. Я тоже присоединяюсь к тем теплым словам, которые были сказаны в адрес спектакля. Мне кажется, что в этом спектакле сильнее, чем в другом спектакле, посвященном этой теме в этом же театре, прозвучала антивоенная направленность. Это очень волнует, трогает, а это, мне кажется, самое главное.

Мы видели, что были, конечно, технические недоработки. Это вполне объяснимо, и недоработки очень легко устранимы. Но самое главное, что в идейном плане, мне кажется, спектакль полностью закончен. Он оставляет впечатление очень цельного, очень четко построенного произведения, и я хочу привести сравнение, которое здесь уже прозучало: он действительно воспринимается как антивоенная поэма. В такой антивоенной поэме очень дороги и особенно удались театру аккорды, где звучат темы мирной жизни. В этом отношении мне понравилась сцена матери и отца Гуревич, сцена Риты и ее мужа. И очень убедительно найдена атмосфера леса. Несмотря на то, что театр абсолютно уходит в сторону от реалистических декораций, воспринимается и лесная красота, и тишина мирного леса, и это звучит особенно жизнеутверждающе, а тем более, что эта атмосфера все время присутствует здесь же, рядом с выстрелами, рядом со смертью. Мне кажется,что это образ прекрасного леса, который даже трудно, какими средствами удалось передать, потому что, казалось бы, все наоборот сделано для того, чтобы реалистическая картина леса не возникала, – этот образ, мне кажется, очень играет на руку, усиливает звучание основной антивоенной темы.

Во многом приходится повторяться, я готова присоединиться к тем, кто об этом уже сказал, – мне представляется очень хорошей игра главного героя Шаповалова. Но и остальные исполнители, мне кажется, здесь наиболее ровно выступают. Здесь трудно выделить кого-то особенно, за исключением этого главного героя, потому что остальные, мне кажется, тоже очень хорошо играют, они предельно естественны, взволнованны и заразительны.

И вот у меня только одно такое замечание, которое, мне кажется, стоит всё-таки сказать.

В финале для меня не прозвучала достаточно убедительно сцена, когда один герой разгоняет немцев, довольно большую группу немцев. Это немножко игрушечно. Я не берусь судить…

(Ю. П. Любимов. Накладка была. Были две грубейшие накладки: десант немецкий не высадился сверху, и финал не получился).

Будем надеяться, что это в других спектаклях зазвучит очень хорошо, и это будет только приятно.

И. С. Петров. Здесь очень много говорили о том хорошем, что получилось, и, чтобы не затягивать обсуждение, я буду говорить только о том, что вызывает именно у меня лично сомнения.

Прежде всего – задача.

Девушки полуобученные, и старшина бросается против немецкого десанта. Что такое немецкий десант? Дело в том, что кто был во время войны, прекрасно знает, знает, как брали в десантники у немцев. Когда узнаешь, что они пошли в лес, неизвестно – по какому пути прошел этот десант, возникает недоверие, и это снимает всю драматургию спектакля, пьесы.

Кроме того, девушки-зенитчицы. Из текста ясно, что там две зенитные установки. Значит, ни их охраняют. Это не просто село в лесу. Что же они там охраняют? Склад, штаб, поисковые соединения, дорогу? Непонятно…

Кроме того, так же хорошо известно, как охранялись дороги во время войны. И то, что немцы идут к дороге, а эти пять человек ушли от связи, бросив зенитную обстановку в лесу, – все это вызывает недоумение…

(Ю. П. Любимов. Там остается много народа).

Но ведь это расчет, ушла часть расчета, и установка не боеспособна.

(Б. Л. Васильев. Это возможно).

Здесь говорили о самопожертвовании и жертвенности. Мне показалось, что сейчас где-то возникает и тема жертвенности. Почему? Возможно, были ошибки, были глупые командиры, были люди, которые, не думая, давали распоряжения, но для того, чтобы послать пять малообученных девушек в лес, майору надо было быть совершенно круглым идиотом. Может быть, есть смысл где-то найти такие слова, что у него нет другого выхода, под рукой нет других солдат. Тогда поход этих девушек будет оправдан.

(Б. Л. Васильев. Там два немца высадились).

Это старшина может думать, что два немца высадились, а майор, который должен связаться со штабом, где есть разведотдел, прекрасно знает, что двух десантников в такой тыл не перебросят. Там прекрасно должны это понять.

Поэтому возникает вопрос, прав или не прав был майор, послав этих девушек, хотя майор должен быть человеком опытным.

Здесь, видимо, можно найти ход, оправдывающий приказ, разрешение майора, – именно то, что у него нет больше людей. Какое-то событие, куда-то ушли другие солдаты, и у него нет выхода, потому он дает такое распоряжение.

Мне казалось также, что где-то снижает эту драматичность очень насыщенный, яркий бег по сцене. Он где-то вызывает улыбку. Не знаю, как тут сделать, что такое ощущение возникло.

Назаров. После такого эмоционального насыщения, которое получаешь от этого спектакля, очень трудно сделать глубокий анализ, и когда немножко подумаешь,, то, может быть, появляются какие-то замечания, к которым, может быть, и режиссер прислушается, и может быть, появятся аргументы более убедительные в защиту спектакля, но во всяком случае мною сейчас руководят эмоции.

Прежде всего – в отношении Шаповалова. Этого актера мы видели не в первой работе, я вспоминаю его работу в «Мокинпоте», и актер показал свою искренность, правдивость и убежденность. Когда читаешь повесть, то повесть, помимо всего, несет лирическое начало, и когда встречаешься на сцене из зрительного зала с Шаповаловым, то все думаешь: как это лирическое начало пройдет? И должен сказать, что в этом глубоком понимании человека, в глубоком желании помочь, в глубоком желании сделать Добро – и есть та великолепная находка и лиричность, которая придает этому спектаклю особо волнующую какую-то эмоциональность.

Шацкая. Я согласен, что все девушки без исключения очень интересно работают, и особенно пятерка, но вот Шацкой можно было бы найти еще какие-то вещи. И все-таки в этом спектакле и режиссер и актриса дали все в норме. Мы видим, что этот человек не только внешне красив, но внутренне красив. Все они внутренне очень красивы…

Можно было бы много сказать добрых, хороших слов, их, наверное, и дальше будут говорить, во всяком случае – очень приятно, и можно поздравить театр с этой работой.

Но, вместе с тем, Юрий Петрович, наверное, есть все-таки, как всегда у Вас бывает, что-то лишнее в отношении техники, о которой здесь говорили. Дело не в том, что Вы ее в конце концов приведете в порядок, – в этом никто не сомневается, но я понимаю, что это спектакль актера, как я его понимаю. Вот здесь говорили: вот приходишь не в лес, а здесь стоят доски, но, тем не менее, настроение леса передается через актеров. И в этом смысле бег сам по себе немножечко не из этого спектакля. Не в том дело, что надо бегать, а уж слишком условно, и за этим ничего не стоит: когда передо мной доска, но ее обыгрывают, что это не доска, – вот в этом смысл.

Мне бы хотелось немножко – не то, чтобы поспорить… Вот здесь говорили: почему послали пятерых? В тексте это есть. Майору сразу сообщают, принимаются какие-то меры, и в конце концов, как мне кажется (это мое личное мнение), искусство, автор пьесы имеют право пренебречь точными вещами. Я не принимал этот спектакль как спектакль об ответственности майора, который послал их на смерть. Это спектакль о другом – о тех людях, которые пошли не на смерть, и именно в тих трудных и сложных обстоятельствах они шли не на героический поступок, но в результате оказался тот героический поступок, который будет в этих фигурах, в этих памятниках, о которых говорит Шаповалов («Здесь поставим памятник»), – ведь это уже с позиции сегодняшнего дня как бы на это смотреть. Ведь мы с е г о д н я создаем такие памятники. И ясно, что это чуть-чуть театрально.

Ю. Н. Прибегин. Спектакль, конечно, очень эмоциональный, очень впечатляющий, и я уверен, что никого не оставит равнодушным в зале. Это самое важное, это самое главное, ради чего создаются спектакли во многих московских театрах и, в частности, в театре драмы и комедии…

(Ю. П. Любимов. На Таганке…)

Пожалуйста, – на Таганке (дабавьте в стенограмму).

Дело не в том – на Таганке или не на Таганке, а в том спектакле, который мы сегодня увидели. И я еще раз хочу повторить: спектакль действительно очень впечатляющий, очень эмоциональный, и те образы, с которыми мы сегодня встретились,, близки и дороги сегодняшнему зрителю, они напоминают нам о людях, которые погибли во имя нашей жизни.

Очень приятно сегодня отметить то, что мы увидели живые лица живых людей, живые, искренние лица. Мы увидели пятерых девушек, – правда, их было больше, но основных – пять. Мы увидели одного старшину, мужчину. И за каждым мы увидели какую-то индивидуальную судьбу…

Мне думается, что пьеса по сравнению с повестью несколько обогащена теми воспоминаниями, с которыми мы встречаемся. Это отнюдь не миная жизнь, это разные судьбы людей в мирное время, в какое они жили, и действительно бывают эмоциональные моменты в жизни человека, когда человек вспоминает саое важное, самое интересное, самое главное, – ради чего он пошел ловить этих десантников.

Мне показалось, что песни после каждой гибели звучат реквиемом каждому персонально герою. Мне кажется, что это закономерно и интересно.

Одним словом, в спектакле много любопытного, много запоминающегося, об этом уже говорили, но мне хотелось бы сказать вот еще о чем.

Мне думается, что этот спектакль может вызвать какие-то очень любопытные мысли. Мысли, как вы понимаете, рождены только что, где-то, может быть, я буду не очень точен в формулировках, но я хотел бы высказать ряд своих ощущений.

Первое. Мне думается, что по тектсу спектакль нуждается в каком-то уточнении. Я, правда, не знаю наизусть целиком всей повести и пьесы, но мне казалось, что некоторая переакцентировка смысловая текста здесь наличествует, прежде всего, в солдатском крепком юморе. Его здесь много. Мне кажется, что спекталкь нужно выверить по этой линии.

Вообще нужно скаазть, что обилие и изобилие выразительных средств не всегда приводит к самому лучшему результату.

Я говорю о своем положительном ощущении и принятии тех псен как реквиема, которой звучит каждой погибшей девушке, а ряд других песен – совершенно излишни. Например, я не понимаю, какой смысл, когда уходит майор и начинает напевать на ходу. Это для меня непонятно и звучит очень нарочито, лобово и не очень в тоне и в тектсе всего спектакля.

Здесь есть ряд мухыкальных моментов. Вообще, спектакль очень обилен с точки зрения музвкального решения. Музыка в целом очень интересна, но есть в спектакле моменты, которые произвели бы на меня более впечатление (дймаю, что и на других), если бы они не были подкреплены еще и еще раз отдельными музыкальными моментами. Посмотрите. Мне кажется, что где-то очень четкий режиссерский глаз должен выверить каждое выразительное средство. Спектакль, мне думается, от этого только выиграет, и будет вытащена еще больше, еще выше зазвучит та тона оптимистической трагедии…

Кстати, – в отношении оптимистической трагедии. Мне почему-то показалось, – и не показалось, я даже убежден, – на меня финал повести произвел впечатление гораздо большее эмоционально и смыслово, чем финал спектакля. В повести старшина, который прошел всю войну, – он не только прошел всю войну, но он еще и пронес через всю войну ту клятву и обещание, которую он дал одной из девушек. И для меня, например, финал повести звучит как цель его жизни: он победил фашизм, и он ради ребенка, который выходит в повести (опять-таки я возвращаюсь к повести), все это сделал. И не толкьо он. Этот старшина для меня звучит очень символично и обобщенно, и когда в спекткле мы видим, что он победил группу фашистов (я не говорю о тех накладках, которые сегодня не дали возможности все это осознать), он, рыдающий, уходит со сцены, и на этом все кончается…

Я еще раз горю: я высказываю свою точку зрения, но просил бы, если сочтут возможным и автор и постановщик спектакля, может быть, еще раз подумать над финалом, потому что в финале мы понимаем, ради чего погибли люди: они погибли ради будущего, ради детей, они погибли ради нас, и это, мне кажется, силами театра и средствами театра может принести еще более точную оптимистическую ноту в спектакль, даже, может быть, более интересную и убедительную, чем эти пять свечей, которые мы видим, выходя из театра.

Я еще раз говорю, что, может быть, не очень точен я в своих формулировках, потому что довольно сложно сразу обсуждать такой емкий спектакль, но мне хотелось бы именно об этом сказать.

Мне кажется, что эолементы карикатуры и в майоре наличествуют. Я не говорю, что так было задумано. Я понимаю, что сегодня – первая встреча со зрителем, спектакль должен еще доводиться” да, извините меня, – не всегда он одинаково эмоционален. Есть моменты, когда начинает подступать к горлу то самое дорогое, ради чего существует театр, а есть моменты, когда начинается провисание, когда я почувствовал, что рядом со мной сидит сосед, и не один, а несколько соседей, то есть все внимание было отвлечено со сцены на что-то другое. Поэтому то большое, ради чего взял театр эту пьесу, это произведение, – мне думается, есть еще возможность доработать, есть возможность поработать по линиии именно усиления и подчеркивания маджорной, оптимистической ноты спектакля. Спектакль в целом довольно темен в свете, очень светлых картин нет, и это еще раз подчеркивает элемент нагнетания, нагнетания, нагнетания и нагнетания. Мне думается, что и в этом где-то нужно поискать меру.

В целом, у меня впечатление от спектакля хорошее. Если что-то сочтет возможным театр почерпнуть из того, что было здесь сказано, – ну, что ж, это будет хорошо, а в целом мое основное пожелание – выверка по количеству выразительных средств и финал.

В. Д. Трубин. Мне думается, что этот спектакль важен и принципиален для театра по двум причинам. Во-первых, этот спектакль, несомненно, – этапный в творчестве коллектива. Мы знаем, что по этим этапам были созданы такие спектакли, как «Десять дней, которые потрясли мир», «Мать», сейчас – равнозначный на другую тему, на тему Отечественной войны спектакль «А зори здесь тихие…». Этот спектакль, несомненно, значительный, колоссальный, на тему о современности, о наших днях.

Это – первое.

Мы знаем Любимова как режиссера большой фантазии, большой выдумки. Этого режиссера часто упрекали в том, что он своими режиссерскими приемами закрывает, загораживает актера, что это театр марионеток…

Этот спектакль еще раз доказывает, что в театре есть интересные актеры и что этот спектакль полностью построен на авторских работах, и именно поэтому он производит такое большое эмоциональное впечатление и доказывает, что режиссер Любимов умеет очень интересно работать с актерами и строить характеры.

И третье.

Спектакль этот, несомненно, построен как поединок очень русского, очень простого человека с группой немецких разведчиков. Это человек, который хорошо знает природу, человек, который хорошо понимает, с кем он имеет дело, и я не очень согласен с товарищами, которые высказывали свои сомнения – как могут девушки противопоставить себя, свое оружие из трехлинейной винтовки, этим вооруженным до зубов десантникам. Очень просто: старшина говорит, что это прошел мужчина, у которого ботинки 44-го размера, а нож поставлен на мужчину. Он очень хорошо представил себе, кто это такой. Но он им противопоставляет не только свою волю, свою любовь к природе, но и своюприродную смекалку, он знает природу, он ходил на медведя, и именно поэтому веришь, что этот человек побеждает в поединке.А гибель этих персонажей, – в этом мы видим истоки патриотизма, этого мужества, и это самое ценное в спектакле.

В спектакле созданы по-настоящему яркие, по-настоящему талантливые актерские работы, и здесь созданы очень эмоциональные, очень запоминающиеся и очень убедительные образы.

Но вместе с тем мне хотелось бы сделать ряд замечаний. Здесь уже говорилось, что здесь не найден пока финал, – может быть, из-за технических накладок, но если этот финал просматривается, то хотелось бы, чтобы он еще что-то прояснял и что-то пояснял… Хотя это уже достаточно сделано режиссером, – когда мы выходим из зрительного зала и видим эти свечи.

Второе замечание. Вначале спектакль загружен бытовыми сценами. Я понимаю назначение этих сцен – показать быт, как из этих простых, неустроенных девчонок вырастают герои, но это что-то перегружено. И повторяемость одного и того же приема, обыгрывание того, что это женщины, – этого слишком много, это можно было бы безболезненно сократить, и это пошло бы на пользу спектаклю.

Г. А. Иванов. Очень много товарищей высказали хорошие впечатления и мнения свои о том, как много удалось театру сделать, и как много получилось в этих намерениях театра и у исполнителей и в постановочном замысле и его осуществлении. И мне кажется, очень интересна работа художника, и как правильно и точно театр решил, взяв эту повесть как повод для спектакль, который мы сегодня увидели. И это все очень правильно, и мы рады за вас.

Я бы хотел сказать, что, на мой взгляд, еще не совсем получилось, что еще осталось как намерение.

Первая часть спектакля – до ухода в лес, – мне кажется, наиболее сделана, поставлена, сыграна, и там, собственно говоря, мы видим, как все это было задумано и осуществлено.

Мне показалось, что во второй части, то есть в самом спектакле (потому что первая часть – это пролог), видимо, смещение ряда обстоятельств, эти накладки где-то во многом сбили все то, что было задумано и как оно должно было быть исполнено.

Сейчас получилось, что этот условный прием правомерен, совершенно правомерен, с этими бортами грузовика и трансформацией их, которая должна была придать стремительность действию, и вот этот замысел, когда в этих поворотах, в стремлении вывести на зрителя актеров, всю эту атмосферу, – вдруг этот условный прием из-за накладок, из-за того, что что-то не получилось, – отяжелел и заслонил актеров. Они должны были вырываться из этого, делать то, что было задумано – и правильно задумано.

Я думаю, что это недостаток генерального прогона, и жалко, что так получилось, потому что многое приходится себе представлять и додумывать, как это будет на самом деле. Мне бы хотелось, чтобы на самом деле было не так, как сегодня, потому что спектакль где-то сел, где-то появилась та громоздкость, неповоротливость в решениях замысла художника и постановщика, и многое из того, что должно было звучать у актеров и по-иному прозвучать, – не получилось сегодня…

Мне кажется, что ретроспектива – это очень точно у автора этой повести, когда говорится, что в смертный час, как молния, пролетает видение у человека. Этого никто не знает, кроме писателя, но актеры убеждают в том, что это действительно так. Здесь получилось то, что это вдруг начинает останавливать действие, причем – пять раз, пять раз возникают эти сцены… Они разные, по-разному размещены и по-разному останавливают действие. Мне кажется, что этим сценам противопоставлен этот реализм, даже переходящий в натурализм, с переодеванием, когда все усаживаются и начинают играть вновь; играется то, что они уже рассказали, причем осмысленно: «А вот посмотрите, как это было».

Мне кажется, здесь есть какой-то просчет – возможно, в замысле, возможно, в его осуществлении, но меня это не убедило, – этот прием и это решение.

Вспомните, как князь Андрей дважды погибал. Один раз – на Аустерлицком поле, и все у него мелькнуло, как видение; и второй раз, – когда он умирал долго и мучительно и очень тяготился своим умиранием.

Мне кажется, что к этому спектаклю скорее подходит Аустерлицкий вариант, чем второй. Мне кажется, но необязательно девушкам переодеваться в те костюмы, в те блузки, когда им что-то вспомнилось. В этом отношении наиболее правильное и точное решение в этом приеме, если ему следовать, – то, что вспоминает Соня Гурнич; видимо, без финала эта сцена, потому что она не видела, как отца и мать скосили автоматные очереди. Она только знает, что они остались в Минске, и наверное, они погибли.

В манере исполнения в этих сценах, особенно в первой сцене, – эта сцена очень хорошо сыграна, но она не отсюда – не в этот момент и не в этом решении, когда девушка тонет в болоте и перед нею все пронеслось… Я не за то, что эта сцена должна быть, но – в чем и как. Мне кажется, что здесь спектакль усаживается и оставляется в действии, – как раз в какие-то моменты, когда он не может дальше задержаться, Здесь должны быть люфтпаузы: потеряли еще одного человека…

Я думаю, что во второй части, – может быть, это опять-таки недостаток сегодняшнего прогона, но световая партитура, мне кажется, недостаточно правильно и точно найдена. Мне представляется многое очень интересным, и в этом художник по свету вместе с художником и постановщиком нашли, но мне кажется, не найден колорит всего этого дела, – здесь не все точно, и в чем-то есть еще возможность поискать.

По исполнителю главной роли. Здесь главных ролей больше, чем одна: это Шаповалов и пять его боевых товарищей. Мне кажется, что все эти шесть ролей и все те эпизоды, которые этому предшествуют, сыграны очень хорошо. Мне это очень понравилось. Мне только хотелось бы тот перелом в отношении, в атмосфере этого человека с девушками, когда Васков говорит: «Знаете что, девушки. Зовите мня не старшина, а Федот или просто Федя», – здесь мне кажется, что Шаповалов, который очень хорошо играет (он мне тоже очень понравился), в этот момент, когда у него произошло какое-то движение, когда он раскрылся, и они для него раскрылись, и он поклялся, когда идет на смерть… Есть такое выражение: – я с таким-то пойду в разведку, а с таким-то не пойду. Вот он встретил таких людей, с которыми можно идти в разведку… Это хорошая сцена, она сейчас исполнена очень хорошо, но где-то здесь небольшой поворот нужен, какая-то грань, которая будет свидетельствовать о каком-то более точном психологическом решении того, что предшествует этой сцене.

И еще о двух моментах – чего нет в повести и что является, на мой взгляд, случайным в этом спектакле, и даже не из этого спектакля.

Здесь, по-моему, два раза Соня Гурвич читает Блока: «Мы дети страшных лет России». Мне думается, что это случайно, это взято для нее как лейтмотив, и она акцентирует на этом стихотворении Блока; в другие годы и по другому поводу Блок это писал…

Мне очень нравится музыкальное решение спектакля. Здесь много народных песен, которые пелись, поются и будут исполняться, но я думаю, что вальс «На сопках Маньчжурии» – это не народная песня. Она написана по определенному поводу – после разгрома русской армии в русско-японскую войну под М(?)унденом, написала этот текст Т. Д. Щепкина-Куперник (?), и он был пропущен цензурой, и тенор Касторский его исполнял, и потом исполнял Вертинский, но этот вальс не из этого спектакля и не для этого спектакля. Это то, что сейчас очень занижает весь финал. Я считаю, что это тоже случайность, это неточно найденная деталь, которую, оказывается, надо отрабатывать, еще раз подумать.

Здесь товарищи говорили о финале. Действительно, повесть вырастает из лирико-драматического, в своем финале она поднимается до большого обобщения и до гражданского звучания. Я думаю, что здесь нужно больше поверить автору и себе, и от этого спектакль только вырастет и станет по своему звучанию где-то более убедительным и убеждающим.

Мне нравится, – наверное, это и будет в спектакле, –– сирена тревоги на начало, приглашающая зрителей, и при выходе – пять вечных огней; только я думаю, что надо будет на этот случай снимать надпись «Буфет». Эти огни – это очень хорошо, они буду провожать зрителя, это то, чем прощается спектакль со зрителем, но это тоже нужно предусмотреть.

Б. Л. Васильев. Прежде всего, я хочу сказать, что я, конечно, буду волноваться и поэтому буду говорить не очень связно, прошу меня извинить.

Прежде всего, я хочу сказать, что испытываю огромное ощущение гордости за причастность к этому спектаклю, за что – моя глубокая благодарность этому театру.

По-разному можно будить память человеческую. Она ведь не проходит, она существует. Но здесь у меня такое ощущение, что происходит со мной лично, когда я в первый раз смотрю спектакль, – у меня грохот потревоженной памяти. Память во мне грохочет. По-моему, это очень дорогое ощущение, очень важное ощущение – грохота тревоги памяти, и я думаю, что я в своем ощущении буду не одинок.

Сейчас такое время, когда молодежь особенно тянется к документу. Огромное количество мемуаров раскупается мгновенно, литература, кинематограф чаще и чаще прибегают к документу. Очень любопытные со мной происходят вещи, – я в этом спектакле вижу документ. Эмоциональная насыщенность спектакля стала для меня правдой. Эта эмоциональная правда искусства перехлестнула через рампу и влилась в зрительный зал, и у меня твердое убеждение, что этому спектаклю люди будут верить, как документу. Это тоже очень и очень дорого.

История – наука, которая учит о том, как надо любить свое отечество. И в этом смысле и здесь – правда документа, правда эмоциональная, правда актерской игры очень важна, потому что она доносит до любого зрителя, до любого возраста ощущение тех в общем страшных лет России.

Ведь перед этими самыми девчонками была возможность, стояла такая возможность: уйти. Я это говорю к тому, что иногда говорят, что легче выполнить свой долг, чем понять, в чем он заключается. В каком-то смысле спектакль и об этом – о том, как люди выполнили свой долг. Ей-богу, никто не осудил бы, если бы Васков увел бы их от боя. Я это говорю к тому, что девушки сознательно выбирают бой, мы здесь имеем дело с зарождением сознательного героизма, что особенно дорого и особенно важно. То есть, иными словами, здесь мы имеем дело с патриотизмом, принятым всем сердцем, патриотизмом, идущим от сердца, от прошлого, от воспитания этих людей. И поэтому мне кажется, что героини уже вырастают из характеров, они уже делаются не просто какими-то девочками, – они делаются как бы представителями разных слоев нашего народа, и поэтому, мне кажется, очень правомерны их реминисценции.

У меня не рождалось ощущения грусти. Настоящая трагедия не должна рождать грусть, и спектакль этот не рождает ощущения грусти, – я уже говорил: он рождает во мне грохот.

Я думаю, что это невероятно честная работа, потому что от вечного огня можно и руки погреть, и прикурить от него тоже можно.

Несколько слов по замечаниям.

Мне кажется, что совершенно неверно представляется ощущение, что девушки брошены против немецкого десанта, и это вызывает недоверие и рождает пессимизм. Девушки брошены не против немецкого десанта, а против двух немцев, и у майора нет оснований не доверять военному человеку Васкову. Здесь соблюдена военная этика.

Что они там охраняют и почему они оставляют свои пулеметы? Пять человек от двух отделений отнять всегда можно, это не представляется особо опасным, тем более, что они уходят на сутки.

Мне кажется очень важным в спектакле сочетание комедийного, даже гротесково-комедийного рядом с трагическим. Я этого не боюсь – наоборот, меня это очень волнует, трогает и по-настоящему мне дорого. Совсем недавно я видел картину Бека и Наумова, в которой есть очень смелое сочетание трагедии с гротесковым, и это смотрится очень интересно. Жизнь не делится на жанры, а жизнь слагается из множества жанров, и этого я бы не стал бояться. Поэтому бег на сцене меня устраивает и помогает мне даже вздохнуть.

В повести Соня Гурвич читает именно эти стихи Блока, здесь нет ничего нового.

И последнее. Да, вальс «На сопках Маньчжурии» родился не в народе, а слова были написаны Щепкиной-Куперник, а музыка написана композитором, но мне кажется, что эта песня стала народной.

(Ю. П. Любимов. Козловский ее пел в войну).

И поэтому мне не представляется необходимым его менять, это национальный русский вальс, и русское звучание в этом вальсе, наоборот, мне представляется очень важным.

Вот чем я хочу закончить. У Георгия Саакадзе было написано: – Счастлив тот, у кого за родину бьется сердце.

В это спектакле за родину бьется сердце, и у меня есть уверенность, что это биение сердец героя и героинь передастся и в общий зрительный зал.

Н. К. Сапетов. Общее мнение всех товарищей – положительное по поводу создания спектакля.

Мне очень понравилось выступление автора. Понравилось потому, что представление о том, что это спектакль о жертвенности, – это неверно. Спектакль не о жертвенности. Мы победили не потому, что мы занимались самопожертвованием, – мы нелюди, которые делают харакири, а победили именно из-за того, о чем здесь говорил автор: прежде всего силою и мощью нашей страны, силою и мощью советского духа, который был воспитан в совершенно другом качестве, чем это было у немцев. И там присутствовали многие, которые воевали, - мне пришлось воевать 4 года на фронте и еще 2 года с бандами бендеровцев, - нам все это очень понятно.

Здесь неправильно сказано: хорошо, что здесь выкинута антивоенная тема. Нам не нужна антивоенная тема, но в памяти – грохот: мне захотелось взять оружие в руки и пойти против тех, кто посягнет на нашу родину. Антивоенная тема – это не наша тема. Да, мы против войны – и мы поддерживаем войну во Вьетнаме, войну вьетнамцев за их родину. Мы поддерживаем войну арабов против израильских экстремистов. Но здесь не антивоенная тема, а там памяти грохот, который должен напомнить, что 25 лет назад была война, и что война идет кругом, во всем мире. Это очень ценно.

И мне кажется, что автор спектакля не ставил задачей жертвенность, хотя какие-то элементы здесь есть.

Вы правильно сказали: спектакль о том, как надо любить свое отчество, как надо понимать свой долг, спектакль о сознательности советских людей, как на наших глазах девушки, которые добровольно пошли в армию, выросли и стали взрослыми дочерьми своей родины, – но Вы, мне кажется, ошибаетесь, когда спектакль кончается вальсом «На сопках Манчжурии», потому вальс «На сопках Манчжурии» – это вальс жертвенности, вальс разгромленной армии, по которой горюет народ. А вся сила этого спектакля в том, чтобы мы ушли не с поникшей головой, а помнили: да, люди погибли, и поэтому держите люди, порох сухим. Видимо, замечание, Юрий Петрович, относительно вальса «На сопках Манчжурии» – правильно…

Что важно в спектакле?

Важно, что Шаповалов проявляется. Да, воевали и люди с низшим образованием и с высшим образованием. Все было. Но человек появился, который может сначала где-то какой-то юмор дать, а потом мы его полюбили, и полюбили его девушки, потому что этот человек оказался человеком огромной русской души во всей широте ее, и отцом по отношению к девушкам, и воспитателем, несмотря на свое на свое низшее образование, воспитателем в большом понимании этого слова. И я его полюбил. И его, настоящего, и режиссера, и самого Шаповалова.

Здесь говорилось по поводу выверки текста. Давайте подумаем об этом. Говорилось на счет того, чтобы подумать об излишестве выразительных средств, в частности, в каких-то бытовых сценах. Говорилось о том, что где-то кончается действие, и начинается иллюстрация. Говорилось об элементах натурализма. Давайте останемся и подумаем об этом подробно, для того никого не задерживать здесь и решить этот вопрос.

Мне бы хотелось закончить следующим.

Вопрос «война и девушка» – это вопрос очень важный. Мы знаем, насколько это тонкий вопрос, которого нельзя касаться грязными руками, и нельзя рассказывать анекдоты, которые после войны хлынули по всей стране. Это очень тонкий вопрос, к нему нужно прикоснуться очень чистой рукой, чистой душой. Эти девушки в глубоком тылу, а мы воевали на фронте с девушками, которые видели врага каждый день, и это очень тонкий вопрос, – простите за грубость, – начиная с уборных, гигиеной женщины, вопросом махорки, спирта и человеческих взаимоотношений («а черт с ним! Все равно пропадем»), – ко всем этим вопросам нужно подойти вежливо, заботливо, и если бы моя власть, я бы поставил девушке воевавшей огромный памятник. И прежде всего патриоты, люди чистые, никакая грязь к ним не прилипла и прилипнуть не может. Нам, мужикам, нужно было воевать, и мы пошли. Я сам пошел добровольцем, это естественно для каждого мужчины. А женщина, когда идет добровольно на войну, надо ей поклониться. Женщин стали призвать на войну с 1943 года. В 1941 году призывали женщин-врачей, имеющих специальное образование связи. И мне кажется, что тема «женщина и война» где-то заботливо выношена и в этом спектакле.

Я еще раз повторяю: мне бы очень хотелось, чтобы в этих сценах с женщинами было поменьше натурализма.

…Разрешите Ваши замечания считать законченными. Слово имеет главный режиссер

Ю. П. Любимов. Мне нечего добавить к тому, что говорил автор, – он довольно точно сказал то, что я думал. Мы работали дружно, текст выверен. Его, может быть, нужно выверить по другой линии, – где-то сократить, выверить ритмы.

Досадные накладки, – хотя здесь люди профессиональные, – сколько ни говоришь, всегда вызывает недоумение. Мне прогоняли этот спектакль, он шел гладко, а сегодня от волнения постановочная часть много накладок делала, сорвался ритм.

А когда мы у вас разрушаем иллюзию, – ее всегда можно разрушить сознательно режиссерским приемом, нарочно сбивать, как часто делает Брехт, – тут эта задача не ставится, и это выбивание вас их круга проблем, вопросов, характеров, судеб человеческих, мешало, как помешал этот десант, который шел под рев толпы, и они разбирали это гнездо, растаскивали, ставили этот лес, в него входили, он заражен тревогой, и в него входили девчонки со старшиной.

Все это выпало…

Выпала сцена, которая всегда шла хорошо, когда он говорит: «Зовите меня Федя», – там не опустился щит. От этого получается ощущение громоздкости. Обязательно, когда это освоено, появляется ощущение нагнетания в зале и у актеров.

С моей точки зрения, актеры вели себя мужественно в таких трудных условиях. Вообще, играть такие просмотры – это ад. Вы знаете, почему мы торопимся, – у нас идут две недели каникул, и последний спектакль остановился.

…Я благодарю за весь разбор. То, что не противоречит нашей с автором и коллективом, с которым мы работали, художественной совести, мы принимаем с глубоким вниманием; то, с чем мы не согласны… я говорю всегда точно – чтó я сделаю, чтó не сделаю. А с чем не согласен, я делать не буду!

Еще раз благодарю вас всех за хороший разбор и за замечания.