Полина Тараторина. Кто чайка?

Удивительно интересная задача - каждый раз интерпретировать интерпретацию, более того, интерпретацию, поставленную на текст далеко не самого ясного произведения Чехова, которое впервые было поставлено в Александринском театре и тогда же с треском провалившееся.

«Чайка» – произведение не совсем стандартное, в нем все основополагающее происходит за кулисами, а на сцене в это время звучат престранные пространные рассуждения. Это пространство интересного сплетения смыслов и подходов, представляющих из себя спираль, не прикрепленную ни к одной твёрдой поверхности; оно позволяет (имея ввиду прописные истины о пьесе, но и имея право на личное восприятие) анализировать постановку Кристиана Люпа немного безумно.
Во-первых, хочу сказать, что выбор именно этой пьесы режиссером мне кажется не случайным, потому что особенности характера главного героя чеховской пьесы Треплева очень созвучны «замашкам» режиссера в молодости: о Люпе говорят, что в годы учебы он раздражал окружающих провакативным поведением и манерами хиппи.

Эти пересечения – основа для игры сценического и реального, использования сцены в сцене, появления режиссёра в режиссёрской постановке, нашедшего себя в герое-режиссере, и так далее… Поди разберись с этим наслоением.
Люпа гениально работает с чеховским подходом «случайное существует рядом с главным и вместе с ним — как самостоятельное, как равное», даже я, решив написать рецензию об одном, не могу параллельно не упомянуть о второстепенном (хотя что здесь главное, а что второстепенно – решить сложно).

Весь спектакль – это вечная попытка перевести внимание, пойти играть в лото или пить чай вместо развязки, попросить воды вместо реакции на признание в любви, и так во всем.
Центральный образ пьесы – чайка, образ избитый, но далеко не однозначный. Принято считать, что она – символ «смятенной и тоскующей души», как лермонтовский «белеющий парус», но в мифологии чайку не редко называют трикстером; использование в нашем случае такого угла зрения кажется полезным. Трикстер воплощает не подчиняющееся общим правилам поведение и, более того, демонически-комическое начало.

А кто в пьесе чайка?

Принято сравнивать ее с Ниной, как с примером некой свободной творческой натуры, мечтательной и обреченной на несчастье. Мне эта интерпретация верной не казалась. То, что Треплев убивает и дарит чайку Нине, а потом после потери ребенка, неудачи с актерской карьерой и несчастной любви, она, придя в дом, не переставая, как в бреду, повторяет: «Я – чайка», не говорит о том, что образ птицы прямо соотносится именно с ней.

В пьесе погибает на только чайка – погибает и Треплев, сравнение его с чайкой помогает почувствовать, каким несчастным, каким свободолюбивым и мечтательным был Треплев.

Но! Кристиан Люпа убирает финальную сцену с самоубийством Треплева, и так начинается новый виток интерпретаций и присвоения образа. Теперь и он, и Нина могут одинаково претендовать на «звание» чайки.

О сходстве героев, как ничто иное, хорошо говорит одна деталь костюма, которую привнёс Кристиан Люпа в их облик. В начале первого действия Треплев появляется на сцене босиком, он, взволнованный постановкой своего спектакля, носится, слегка обезумев, по сцене, а отсутствие обуви хорошо работает на показ его перевозбужденного вида.

Эту босоногость можно трактовать, как моральную и интеллектуальную опустошенность, или, наоборот, уверенность и бесстрашие, или доверие и открытость миру.

Треплев к концу пьесы хоть и продолжает спорить с матерью и не воспринимается большинством героев пьесы всерьез, но уже не бос, уже не выделяется из общей массы обитателей дома, в отличие от внезапно появившейся в доме Нины.

Она входит и, присаживаясь на красный, расположенный на авансцене, диван, снимает обувь. Теперь она нагая, теперь она беззащитная чайка на фоне будто смирившегося с действительностью Треплева.

Оба героя - «одного поля ягоды», один только подтверждает несчастье другого. Вместе они ложатся на сцену – чайка и чайка, потому что бывшей чайкой быть нельзя. Вместе они закрывают спектакль песней J'Arrive A La Ville - Lhasa de Sela, в которой поется: «Это моя жизнь/Я тоже…/Я тоже/я убегаю/я все еще».
Две, не обретшие покоя, души, и для того чтобы понять степень их страдания, не нужно их убивать.

А еще одним аргументом в защиту «трикстерной природы» птицы становится беззаботное лежание Нины и Треплева на животе, сопровождаемое ее покачиванием ногами в наиболее трагический по логике пьесы момент.

Трикстером можно назвать и Машу, - на сцене она появляется лысой. Учитывая то, как тщательно Люпа подбирал актерский состав, можно сделать вывод о том, что происходит это не случайно. Ее нагота передается так, через голову, а не ноги. Более того, в отличие от Нины и Треплева, «переобуться», скрыться она не может.

Тогда Маша - чайка? Не противоречат ли этому ужимки героини на сцене, ее наглый взгляд, прямо направленной на уединенно ведущих разговор Нины и Треплева. Исходя из контекста пьесы, они находятся в другой комнате (и по всем законам театра актёры эту стену должны отыгрывать) – она же сверлит их взглядом, как будто и не является уже рядовой героиней.

А еще Тригорин - лысый. А может, он чайка… Или все они - чайки, и все они любят воду и всех их погубил «от нечего делать» человек, и неважно, сами они это с собой сотворили или им помогли.
Передо мной всегда встает вопрос: спектакль можно назвать хорошим, если он таковым кажется сразу после просмотра? Или хорошей работой может считаться и а, для понимания которой нужно прочесть с десяток уже существующих рецензий и только тогда убедиться в качестве спектакля?
Любой разбор «Чайки» Кристиана Люпы послойно пытается добраться до истины… Только сколько там слоев, скоро ли ядро и не по кругу ли эти слои пущены, минуя ту самую суть, до которой мы пытаемся добраться, не известно. Как очень хорошо написал Вальдемар Ваштыль, «Спектакли Люпы далеко не всегда вызывают восторг. Бывает, что они смущают даже его приверженцев, вызывая раздражение или скуку».
«Чайку» я бы причислила к подобным, ее трудно смотреть, рассуждать о ней можно неустанно, а потом найти тезисы, противоположные высказанным, а все вышеперечисленное – сжечь. Но это ли не прекрасный подход к театру - обо всем сразу, одновременно и на равных.

Гул чаек, в котором не ясно, кто кого перекричит.