Екатерина Цырлина. Страх взросления

Спектакль "Откровенные полароидные снимки" по пьесе британского драматурга Марка Равенхилла был поставлен Кириллом Серебренниковым, на тот момент еще совсем молодым режиссером из Ростова-на-Дону, в 2002 году на малой сцене театра им. А. С. Пушкина. Несмотря на павшие уже более 10 лет назад цензурные оковы театр в то время оставался достаточно консервативным институтом, тяжело пережившим последнее десятилетие прошлого века. С целью как-то нормализовать ситуацию крупные театры приглашали «молодых и перспективных», которые смогли бы привлечь новую аудиторию – продвинутую публику. В рамках своеобразной программы «реновации» Роман Козак, в тот период художественный руководитель театра, пригласил набирающего популярность, но еще не приевшегося столичным театралам, Серебренникова поставить не менее неожиданную и даже можно сказать скандальную пьесу Равенхилла, в которой главными героями становятся нарочито счастливые маргиналы, геи и потерянные уголовники, хотя, казалось бы, чем можно удивить людей, хорошо помнящих (или слишком быстро забывших) пугающую свободу 90-х.

Так в театр приходит «новая драма», затрагивающая темы, которые до сих многие считают неподходящими для театральных подмостков. Пьеса Равенхилла в центр внимания ставит проблемы насилия, наркотиков, положение изгоев, недостатка квалифицированной помощи специалистов, политической несправедливости, умалчивания и в целом всеобщего непонимания того, как жить в этом постоянно трансформирующемся мире, когда сегодняшние ценности уже завтра могут оказаться абсолютной бессмыслицей.

Кирилл Серебренников адаптирует текст британского драматурга к современным российским реалиям. Его Ник, только вышедший на свободу, сел за идеологическое убийство в начале «лихих 90-х», а его бывшая подружка Хелен, которая, собственно, и была его идейным вдохновителем, пытается построить карьеру депутата.

Выбор материала, судя по рецензиям современников, явно многих смутил и даже возмутил. «Предчувствия меня не обманули. В "Откровенных снимках" две фабульные линии, и одна из них чисто педерастическая», –пишет, представляя свое мнение как позицию общественности, один из критиков, кажется, самопровозглашенный. Подчеркивает он при этом, что большая часть зрителей тоже «из этих». Но, очевидно, что постановка совсем не об «этом», и сексуальная ориентация персонажей не имеет никакого значения.

Итак, перенесемся в зрительный зал. Еще до начала действия становится абсолютно понятно, что любителям классического театра тут скорее всего делать нечего. На это намекает и нестандартная сцена, которая не возвышается в торце зрительного зала, а буквально делит его пополам, как подиум на модном показе. Так, усевшись на свое место, зритель упирается взглядом не в занавес или пустую сцену, мечтая найти и сохранить ощущение того, что он тут один и все это только для него, а вместо этого постоянно встречается глазами с такими же растерянными людьми. Это не пропадающее и во время самого спектакля напоминание о присутствии других не дает забыть, что каждый тут будто не на своем месте и подглядывает за действием, для него не предназначенным.

Сцена – пол и колонны – выложена белым кафелем с красными вставками, что одновременно напоминает старую станцию метро, не самый приятный общественный туалет и пугающее своей тишиной больничное помещение. Четырем опорным колоннам с лавочками по периметру, как на вокзалах, вторят четыре металлических шеста, на одном из которых с самого начала закреплен черный полиэтиленовый мешок, где хранится выходная одежда Хелен, и которым Тим будет вынужден воспользоваться позже в связи с печальным, но ожидаемым поворотом сюжета. Вообще практически весь немногочисленный реквизит с самого начала аккуратно разложен на сцене и по мере необходимости вовлекается в действие. Несмотря на относительную пустоту, пространство не выглядит уютным и привлекательным, а вызывает скорее ощущения брезгливости и дискомфорта. Этот эффект усиливается к концу спектакля и становится более выраженным, вероятно, из-за постоянно капающей воды, растекающейся по всей сцене, разбросанных вещей и пакетов и непонятно откуда взявшихся строительных материалов. Все это соответствует внутренним процессам, происходящим в персонажах, отражает постоянно накатывающее на них чувство безысходности, запутанности в самих себе.

При всей своей странности и образной яркости пространство сцены оказывается очень подходящим для разворачивающихся здесь событий и для персонажей. Когда это необходимо, сцена легко превращается из прихожей квартиры Хелен в станцию метро, клуб или больницу.

Не последнюю роль в этих перевоплощениях играют звук и свет. Сценография в целом выдержана в черно-белых тонах, цветные краски появляются только в сценах вечеринок Тима, его дружка Виктора и вечно избитой проститутки Нади. Их отчаянное веселье, всегда «как в последний раз», психоделическая философия и тупая вера в вечное будущее выделяются цветными огнями, яркой одеждой и громкой энергичной музыкой. Однако ближе к концу каждый из них оказывается совершенно неспособным следовать их общему намеченному пути, и на место громкого лозунга «все фигня» приходят страх и звенящая тишина.Определяют пространство и актеры, их движения, пластика и невидимые стены, которые они выстраивают, заставляют зрителя еще сильнее поверить в то, что сейчас они находятся на пороге квартиры, а в другой момент – запрыгивают в вагон подземки.

Теперь подробнее про актеров и их персонажей. Первые, кого мы видим на сцене, – Ник и Хелен. Ник только что вышел из тюрьмы, и единственный адрес, который у него был, — адрес бывшей подружки. Несмотря на типичный спортивный костюм и брутальный вид, он совсем не похож на отпетого и безжалостного бандита, скорее напоминает потерянного подростка, которого резко выбросило во взрослую жизнь, и все вокруг кажется ему чужим и непонятным. За время его отсутствия мир сильно изменился, теперь действуют другие правила и имеют значение другие люди. Он приходит к Хелен в надежде получить ответы, но она лишь пытается скрыть свой ужас, встретив такой сюрприз из прошлой жизни. Она мало говорит и постоянно повторяет: «…я другая, я другая, мир другой», как будто хочет убедить в этом не столько Ника, сколько саму себя. Она надеялась больше никогда не вспоминать о прошлом, начать новую жизнь, построить карьеру, но вместе с возвращением бывшего возлюбленного в ее жизни появляются и другие призраки той жизни, от которых ее мантра уже не способна ее спасти. Поэтому к концу постановки из демонстративно уверенной в себе и сильной женщины, пытающейся искренне верить в свой «труд на благо», она постепенно превращается в потерянную и несчастную девочку, которой не под силу бороться против реальности. Ник, в свою очередь, совершенно не пытается осознать новые условия, он маниакально и отчаянно хочет «просто о ком-то заботиться», вместо того, чтобы найти себе место.

Следующая группа персонажей резко отличается от Ника и Хелен: Тим – больной смертельной болезнью, которая ни разу не называется, но сразу становится очевидной; Виктор – его выкупленный друг из Восточной Европы и Надя – прибившаяся к ним проститутка, постоянно избитая своим ухажером, которого она бесконечно оправдывает: «ему же страшно». Они более пластичны, свободнее передвигаются по сцене и взаимодействуют друг с другом. Несмотря на отчаянность своего положения, вся эта маргинальная компания крайне весело проводит время, безудержно хохочет, размышляет над экзистенциональными вопросами, радуется гамбургерам, употребляет наркотики и практически на последнем дыхании пытается отрицать свой страх. И очень быстро это дыхание действительно заканчивается, герои больше не скачут в шапочках зайчиков как дети вокруг новогодней елки. Тим умирает, оставляя Надю и Виктора один на один с реальностью. Они, как потерянные дети, пытаются бежать куда-то далеко, но все равно остаются всегда на месте. И только несчастный изувеченный, которого когда-то покалечил Ник, к концу постановки набирается сил, восстанавливается и единственный остается на плаву.

С самого начала спектакль очень динамичный, сцены стремительно сменяют друг друга, быстро вводятся новые персонажи и добавляются сюжетные линии, которые, впрочем, практически не пересекаются до самого финала постановки. Только Ник становится связующим звеном между миром мелких чиновников и безудержным весельем маргиналов. Все герои встречаются на сцене только в самом конце, похожем на киношный хэппи-энд, где счастливая пара целуется, и все вокруг восторженно хлопают. Однако эта сахарная картинка напоминает скорее сцену в психиатрической больнице с инсценируемой свадьбой и мальчиками-зайчиками на подтанцовке.

Все персонажи «Полароидных снимков» еще будто недоросли, они остались в переходном подростковом возрасте. Каждый из них совершенно не готов самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность. Некоторые из них прячут эту свою ущербность под маской серьезности, а другие пытаются откровенно насмехаться над всем большим и важным, но получается у них это недолго. Так, вся постановка отвечает актуальной политической и социальной российской ситуации, что во время премьеры, что сейчас. Каждый ведет свою игрушечную борьбу, не желая действительно что-то менять. Этот инфантилизм и страх взрослеть присущ сегодня многим, вне зависимости от внешних признаков.

Преподаватель - Елена Леенсон