Анастасия Удовенко. Оставленная богами

Постановка Юрия Бутусова «Добрый человек из Сезуана» мало кого может оставить равнодушным. Она яркая и громкая, полная контрастов, взрывная, душераздирающая, выходящая за рамки, она может либо восхищать, либо вызывать негодование, но точно не оставит зрителя без эмоций. Я бы назвала её шквалом, который обрушивается на нас со сцены.
С самого начала режиссёр чётко обозначает, что мы пришли не на классическую постановку. Происходящее очень напомнило мне заранее спланированный перформанс художника: один человек в нейтральной одежде выносит мало связанные между собой предметы (вёдра с песком, букет пластиковых цветов, бутыль воды) и начинает очень показательно с ними взаимодействовать. Мне как исследователю искусства это напомнило перформансы Марины Абрамович. Человек, знающий исходный материал, а именно пьесу Бертольта Брехта «Добрый человек из Сезуана», может разгадать в персонаже продавца Ванга благодаря странной бутылке для воды, взятой по всей видимости из кулера. Однако сам персонаж до определённого момента не «выдаёт» себя, он продолжает мини-перформанс. Высыпает на себя песок и начинает  петь на немецком, что сразу сбивает зрителя с толка: вроде бы, речь только что была русской. Режиссёр принял решение не пользоваться переводом брехтовских зонгов, потому что без громкого и резкого немецкого языка теряется их ритмика, а ритм в этой постановке очень важен. После исполнения песни актёр наконец-то «одевается» в своего персонажа, в прямом и переносном смысле. Он натягивает пальто, аккуратно пробует двигаться, как может двигаться совершенно определенный герой (прямо при зрителе), а потом поворачивается к залу уже добродушным, но не совсем здоровым Вангом, продавцом воды. Одежда и мотив переодевания в целом играют ключевую роль в постановке Бутусова, но к этому мы вернёмся несколько позже.
Следующий «удар» по восприятию наносится сразу же: никаких богов, на которых завязывается сюжет брехтовской пьесы, и в помине нет на сцене. Есть одна девушка в аскетично-чёрном костюме, у которой к тому же ни одной реплики в завязке. Создаётся впечатление, что душевнобольной говорит сам с собой, и сердце щемит от жалости. А когда Ванг начинает отчаянно бегать в поисках ночлега для богов и винить себя за то, что «плохо ищет», вообще хочется плакать. Александр Матросов без всякого сомнения прекрасно справился со своей ролью, и лично для меня его персонаж стал любимым в постановке.
А когда зритель наконец видит Шен Те, все остатки какой-либо предсказуемости рушатся. Она абсолютно несуразна: странный чёрный парик, виниловый блестящий чёрный костюм, к тому же помятый. Образ дополняет яркий размазанный макияж, крикливая манера говорить и ломаные движения. Здесь Шен Те действительно проститутка, а не только лишь хрупкая девушка с самой доброй душой, которую рисует воображение при прочтении Брехта. Но с каждой переменой в себе героиня переодевается. Она снимает парик, когда появляются деньги, облачается в красное платье, когда на её пути встречается любовь, в белое, когда влюблена и выходит замуж, и в чёрное, когда чувства оказываются обмануты. В конце она настолько путается в себе, что элементы мужского и женского перемешиваются в её образе: обтягивающее платье с усами, шляпой, пиджаком и потёкшей тушью. В постановке Бутусова переодевание — это не столько про смену одежды, сколько про смену ценностей, внутреннюю трансформацию. Причём костюмы будто перевёртыши: бедняки, просящие помощи у Шен Те, одеты в смокинги, а сама она по мере жизненных испытаний и применённых хитростей из крикливой проститутки всё больше превращается в изысканную девушку в роскошных платьях. Однако растрёпанные волосы и размазанный макияж почти в каждой сцене остаются её атрибутами. Ближе к финалу спектакля из уст Ванга срывается реплика, наиболее точно описывающая данный приём со сменой костюмов: «Потому что чем хуже человек, тем лучше ему живётся».
Актёрская игра местами восхищает своим надрывом и эмоциональностью, например, в сцене встречи Янг Суна и Шен Те, а где-то раздражает гипертрофированностью, например, в образе хозяйки помещения Ми Цзю. Полагаю, Бутусов специально балансирует на этой тонкой грани, качаясь то вправо, то влево. Таким образом режиссёр повинуется брехтовской «теории отчуждения», при которой зритель должен чётко разделять актёра и роль, которую актёр играет. У каждого персонажа есть свой образ, который поддерживается не только манерой игры, но и движениями, музыкой, ритмом, жестами, и разрушается только в моменты накала страстей или резких изменений. Например, когда Ванг разговаривает с богами и защищает Шен Те, у него как будто проходит болезнь; безжалостная Ми Цзю после разговора с Шуи Та начинает рыдать, облачается в чёрное платье и падает на колени; а мать Янг Суна расплетает волосы и неистово кричит, когда её сын наконец-то пробивается в жизни.
Отчаяние в финале спектакля доходит до предела. Александра Урсуляк бесподобно исполняет несколько монологов Шен Те, после которых невозможно оставаться равнодушным. Особенно меня впечатлила сцена, где главная героиня корчится среди сигаретных пачек. Это вновь напомнило мне некую художественную инсталляцию, которая имеет ценность и как отдельный кадр, и как точка накала страстей в разрезе всей постановки. Этот крик, вырывающийся из глубины самой доброй и самой истерзанной человеческой души, пробирает до дрожи. И так хочется услышать «Плохой конец — заранее отброшен. Он должен, должен быть хорошим!» после суда Шуй Та, но зрителя оставляют наедине с душераздирающим финалом, как боги оставляют Шен Те с её отчаянием.­

Майнор «Театр с нуля», преп. Елена Леенсон