Анастасия Удовенко. Частности и целое

Постановку Адольфа Шапиро с первого взгляда сложно назвать новым прочтением классической пьесы. Тот же чеховский сюжет, те же реплики, костюмы соответствуют времени, и всё это зритель уже читал и видел. Однако, всё не так просто. Если посмотреть отзывы на спектакль, они делятся на две диаметрально противоположные категории: «Ужасно, слабо, пошло» и «Завораживающе, невероятно, по-новому». Почему же мнения так разделились, и что такое необычное скрывается в данной постановке?
Думаю, что для начала стоит отметить актёрский состав. Особенно меня впечатлил Андрей Смоляков в роли Лопахина. Этот персонаж в пьесе никогда не вызывал у меня особых симпатий или антипатий, он просто был. Не удавалось проникнуться историей его пути от раба до владельца имения. Здесь же Лопахин невероятно живой, эмоциональный, заинтересованный, ему хочется сопереживать. С ним даже хочется радоваться, что странно, ведь после объявления результата торгов он становится достаточно агрессивным, деспотичным. Чувствуется, что именно этот персонаж — голос разума и рациональности, и что это самая рациональность в конце торжествует. При этом Шапиро не делает Лопахина бесчувственным дельцом, нет, он наделяет его сопереживанием, доброй улыбкой и искренним желанием помочь непутёвой Раневской. Чего только стоит трогательность момента, когда она гладит его по голове, и когда в конце сам Лопахин пытается положить её руку на свою голову в знак примирения.
Естественно, невозможно не упомянуть Ренату Литвинову. Пожалуй, именно она вызывает большинство споров о постановке. Интересно, что инфантильную и даже трогательную Раневскую играет именно она. Несомненно, в Литвиновой тоже есть некоторая инфантильность, образ женщины «не от мира сего», но при этом холодность, не сочетающаяся с привычным образом крайне сентиментальной помещицы. У актрисы как будто единая интонация во всех фразах, её голос не меняется даже на очень трепетных для героини моментах: «Я люблю родину», «Я всё плакала», «Я не переживу этой радости», и всё с одной интонацией.  Даже про смерть собственного сына такая Раневская говорит отстранённо, как будто это было так давно, что она уже и не помнит, а ведь это очень большая трагедия для любой матери. И про своего «больного и умирающего» любовника в Париже она говорит так же: в словах есть жалость, в интонации она абсолютно отсутствует. Возможно, Шапиро хочет показать нам Раневскую не как мать и хозяйку, а как роковую женщину. Роскошную, влюбляющую в себя, но при этом опустошённую жизненными невзгодами, и оттого почти безэмоциональную: «Душа моя высохла». У этой Раневской действительно высохшая душа. К тому же, Литвинова — идеальная актриса для чеховских «диалогов глухих», она как бы вне действия, вне происходящего, всегда в своём мире. В ней будто нет любви, но при этом есть умело скрытая злость и бесконечная усталость. Единственная сцена, где Раневская проявляет яркие эмоции, это когда она в гневе срывается на Петю. Здесь она действительно устрашающая. Представить «книжную» Раневскую в таком амплуа крайне сложно.
Смешанное впечатление в этой постановке после себя оставил Фирс. Во-первых, он одет очень нарядно, и почему-то это вызывает ощущение диссонанса с устоявшимся образом несчастного верного слуги. Однако, когда Николай Чиндяйкин начинает произносить свои реплики, сердце наполняется жалостью и той самой тяжестью, которую Чехов каким-то невероятным образом всегда создаёт в своих произведениях, несмотря на лёгкий тон повествования. «Барыня моя приехала! Дождался! Теперь хоть и помереть». И вот уже кажется, что в финальной сцене придётся пустить слезу под звуки топора, как будто это что-то естественное для любой постановки «Вишнёвого сада», но внезапно зритель видит очень скомканный и невнятный конец. Поместье исчезает вместе с Раневской, занавес закрывается, Фирс выбегает примерно на пару минут и даже не ложится. Быстро бросает в зал последние реплики, как будто куда-то торопится, и сцена скрывает его от зрителя. Не хватило уверенной, тяжёлой точки. Как будто весь спектакль крутился вокруг дворянства, но, как по мне, Фирс в чеховской пьесе являлся одним из важнейших героев, и к его фигуре всегда было больше сочувствия, чем к той же самой Раневской.
Раз уж мы говорим о персонажах пьесы, стоит рассказать об актрисе, словно берущей всё под свой контроль. Это сама театральная сцена. На протяжении всей постановки она поддерживает и символизм спектакля, и движение в нем, и саму жизнь, ее течение. Вроде такой простой приём с вращением пола, а сколько динамики придаётся походке героев в эмоциональные моменты. Например, когда Раневские спешат к поместью. Сцена участвует в каждом диалоге, будто подслушивает и реагирует на реплики героев. Особенно это заметно в тот момент, когда Гаев упоминает столетний шкаф, и предмет мебели моментально показывается из-за занавеса. А когда герои вспоминают что-то или мечтают, плотная ткань чуть приоткрывается, и мы видим чистый, белый свет, как символ утраченного счастливого прошлого. Сад здесь — это что-то неуловимое, призрачное, некоторая ментальная конструкция. Мы слышим разговоры о природе, но при этом не видим её, точно так же с размышлениями о прекрасном будущем. Не понятно, будет оно, или герои сами себе его придумывают. И даже стука топора в финале зритель не слышит, потому что сад символический, а фактура дерева, его звук — это что-то слишком материальное.
Режиссёр захватывает в пространство спектакля и зрительный зал. С самого начала он используется как часть сцены (Лопахин и Дуняша смотрят куда-то вперед, высматривают, не приехали ли Раневские), при этом сама сцена всё ещё скрыта за занавесом. Мы не имеем права увидеть поместье, войти в дом, пока не прибудет хозяйка. И правда, только с появлением Раневской занавес открывается и приглашает нас узнать историю вишневого сада.
В характерах героев этой постановки нет никакой сдержанности. Всё очень ярко, эмоционально, импульсивно. Дуняша без всяких стеснений буквально вешается на Яшу, тот в свою очередь тоже ведёт себя абсолютно неподобающе. Аня пляшет во время серьёзного монолога Пети Трофимова (по крайней мере, серьёзного по его мнению). Шарлотта со своей ноткой безумия даже пугает, она совсем не похожа на свой прототип из пьесы.
Несмотря на простоту декораций, спектакль получился полным символизма. Например, глупость и инфантильность Гаева показывается с помощью детского велосипеда, который внезапно появляется на сцене. А когда Лопахин  произносит монолог о том, что отец его был мужиком и сам герой рос без образования, он встаёт на скамью, и тем самым оказывается выше своих господ. Это символ того, что Лопахин сам, несмотря на статус, возвысился над ними, стал успешнее и мудрее. Забавно, что Раневская, говоря о браке с Варей, пытается за шарф стянуть его со скамьи вниз.
Я заметила, что в спектакле также присутствует цветовая символика. Фиолетовый прочно ассоциируется с заграницей: в первом действии все приехавшие одеты в оттенки сиреневого, а обитатели усадьбы в белый, коричневый и зелёный. Потом Раневская и Аня переодеваются, однако Яша на протяжении всей постановки остаётся в фиолетовом костюме. Ему абсолютно скучно на родине и хочется поскорее уехать, идея о жизни в Париже полностью им завладела. Не меняет свою фиолетовую юбку и Шарлотта, но снимает накидку. Раневская меняет платья чаще всего: она была в фиолетовом, когда приехала, в белом, когда предавалась воспоминаниям о детстве, затем в зелёном, пока ждала решения о торгах, и в конце в сером. Но если приглядеться, можно заметить на её лице сиреневые тени. Таким образом часть Франции всегда присутствует в ней как некоторый заграничный шлейф. Возможно, это привязанность к любовнику или мысли о побеге как о способе забыть о своих проблемах. В сцене сборов и отъезда гипотеза подтверждается: фиолетовый цвет возвращается на сцену. Гуверантка полностью облачается в сиреневый, а Яша бегает за Раневской с фиолетовым пальто в руках. Однако она совершенно не торопится его надевать: не хочет покидать родину, поместье.
Ещё одна интересная деталь: оркестр в сцене об объявлении результатов торгов. Сначала музыка как будто отображает эмоции Раневской, её волнение, и после «приговора» Лопахина купец останавливает музыку и заставляет оркестр играть другое, уже на свой лад. Таким образом на территории вишневого сада происходит смена владельца, смена ценностей и уклада. Грубо, властно, не по доброй воле прошлых владельцев, но что есть, то есть, и с новыми порядками никак не поспоришь.
В целом, спектакль оставляет после себя приятное впечатление, но как будто для действительно сильного эффекта не хватает драмы в финальной сцене. Эта постановка оказалась смешной, неординарной, эмоциональной, достаточно странной, но больше удовольствия доставляет наблюдение за отдельными актёрами и деталями, чем за всей картиной в единстве.