«Тот самый Шекспир». Рецензия Григория Заславского

О новом спектакле Юрия Любимова

Нынешняя премьера на Таганке, как и несколько предыдущих, началась с появления в зале Юрия Петровича Любимова. «Таня! Готова?» — «Готова», — откликнулся голос с небес. «Саша?..» Юрий Петрович Любимов — человек-театр — занял свое место, крайнее справа у прохода, в седьмом ряду. Когда свет погас и в темноте в проходе появился актер с фонарем в руке, Любимов, на правах знатока и распорядителя здешних торжеств, но одновременно и толмача, вынужденного растолковывать, что к чему, вслух поясняет: «Не волнуйтесь, это — стрелочник, который всегда виноват». Пожалуй, это — одна из немногих «актуализирующих», злободневных реплик. Таких в спектакле Юрия Любимова «Хроники» — очень немного. Что даже странно, поскольку Шекспир для такого осовременивания, в любимовском «ключе», — автор как раз подходящий. Так что за вычетом одного, хотя и пространного диалога принца Гарри (Тимур Бадалбейли) с Фальстафом (Феликс Антипов) о национальной идее, с приветствием архипелага гуляк Любимов в новой своей работе — сам не свой.

«Хроники» Уильяма Шекспира — спектакль современный. Это значит — быстрый, четыре пьесы, каждая страниц на сто, удается изложить примерно за час пятьдесят. Конечно, для такого изложения потребовались купюры, но главное — ритм. Играют без пауз и без антракта, в бешеном темпе перелетая от одной пьесы к другой. Перелетая иногда в буквальном смысле: на сцене — система гимнастических брусьев, на которых хорошо тренированные таганские актеры ловко подтягиваются, взбираются по ним, прыгают туда-сюда (художник — Андрис Фрейбергс — из Латвии). По верхам в данном случае — это не только метафора несколько неглубокомысленного прочтения шекспировских хроник. Удачнее всего выходит гимнастически решенный поединок двух Гарри — с растяжками и прямыми углами, свидетельствующими о хорошей танцевальной выучке… Говоря о современности, отметим то, что спектакль вышел энергоемким, технологичным, потому и в костюмах заметно преобладание модных современных тканей — с металлическим отливом (художник по костюмам — Кристине Пастернака, тоже из Латвии).

Как всегда у Любимова, в нынешнем спектакле много блестящих находок, игры с предметами: звуки дождя, извлекаемые мерными ударами по железному решетчатому аванзанавесу. Когда говорят про шум улицы — растворяют двери, которые ведут на сцену: в дальней перспективе они выводят на Земляной вал. Растворяют и окна, и в зал добираются московская сырость и шум Садового кольца. Пиво «получают» из мыльного раствора, разлитого по железным бадейкам. А бутафорские бороды, усы и седины для играющих «в короля» принца Гарри и Фальстафа — из обыкновенной мыльной пены.

Любимову нравится, как играет Антипов. Он назвал его среди лучших в недавнем радиоинтервью и не преминул сообщить об этом вслух во время спектакля: «Хорошо играет!» Действительно хорошо: играет ерника и комедианта. Этот Фальстаф — настоящий таганский герой, при желании можно было бы тут же выстроить все его генеалогическое древо на здешней сцене.

Еще, конечно, из общей актерской массы выделяется Александр Трофимов, который в первой хронике, «Ричарде II», играет короля Ричарда, а в третьей, «Генрихе VI», — Сеффолка. В роли Ричарда ему достается одна большая сцена в тюрьме. Он «выдвинут» на авансцену, прижат к краю железным занавесом, которого то едва касаются, то ударяют — решительно, резко, как в жестяной барабан. Ричард говорит о фальши в музыке и расстроенности в государстве. Это тема, важная у Шекспира, у Любимова возникает еще несколько раз: музыка музыки и музыка сфер, музыка, которая успокаивает и которая сводит с ума. Почти весь вечер не сходит со сцены (встречая зрителей в фойе перед началом) музыкант, наигрывающий, кажется, старинные мелодии (но в программке назван композитор — Владимир Мартынов) на древних «прототипах» гитары (которая, кстати, тоже появляется на сцене как непременный атрибут таганского Шекспира и вообще Таганки)?

Но Ричарду не позволяют углубиться в размышления. Его, мертвого, тут же оттаскивают со сцены.

Другие тоже играют хорошо, но почти не выходят за рамки определенных им функциональных обязанностей. Любимов был и остается мастером батальных — массовых — сцен. (Перед нами хор, из которого вдруг выхватываются любимовским фонариком протагонисты, лица здесь нельзя назвать действующими, поскольку они не таковы: выражение найдено и зафиксировано, законы античного «театра масок» для Любимова, кажется, актуальнее, чем правила елизаветинской сцены.) И, конечно, Любимов остается редким, может быть, единственным мастером поэтической драмы. Только здесь, на Таганке, умеют играть «в стихах» (к слову, раздел Таганки привел к тому, что читать стихи сегодня умеют уже не в одном, а в двух московских театрах).

В интервью радиостанции «Эхо Москвы» Юрий Петрович сказал, что он держится той точки зрения, согласно которой Шекспир — это псевдоним, за которым скрывалась группа аристократов (отблески недавно актуализировавшейся в России дискуссии озарили спектакль). Если судить по спектаклю (несмотря на то что были «приняты во внимание» переводы Пастернака, Елены Бируковой, Анны Радловой и Михаила Лозинского), поставил Юрий Петрович того — другого — Шекспира. Того, которого соответствующие ученые прозвали не Шекспиром, а Шакспером, — необразованного мещанина, который толком-то и расписываться не умел, простолюдина и деревенщину. Того, которого уж точно никогда не было.