«Встретились три человека…» Рецензия Юрия Зубкова на спектакль «Иркутская история»

«Советская культура», 5 января 1960

СПЕКТАКЛЬ продолжается почти четыре часа. Ход драматического повествования прерывает всего-навсего один антракт. Однако длинным спектакль не назовешь. Ни на одну минуту не проникают в зрительный зал бациллы скуки и равнодушия.

История, которую развернули перед нами Алексей Арбузов и Театр им. Евг. Вахтангова, сама по себе довольно банальна. Встретились три человека. Два парня и одна девушка. Бросила девушка одного парня и вышла за другого. Ну и что! Разве есть в этом что-нибудь особо примечательное, выдающееся? Но в том-то и заключается, на мой взгляд, истинное новаторство художника, что оно всегда предполагает взрыв привычного. В самой обыденной истории раскрывается нечто новое, другими не замеченное, необычное.

Девушку зовут Валя. Работает она кассиршей в продмаге. Парни дружат между собой. Виктор — первый помощник машиниста на большом шагающем экскаваторе. Сергей — мастер-машинист на шагающем, начальник смены. Для Виктора Валя — девушка «отзывчивая», другими словами, доступная. «Валька-дешевка», как зовут ее иные. Сергей видит в Вале человека отзывчивого, иными словами, чуткого, душевного, красивого. И Валя, вульгарненькая, бравирующая своей лихостью (Юлия Борисова именно такой и играет ее поначалу), сумела поверить, что она именно такая, какой ее видит Сергей, и становится такой! На наших глазах происходит чудесное душевное преображение.

НEBEPHO было бы сказать о таком спектакле, как «Иркутская история», что это спектакль одной актрисы. Нет, это спектакль целостного актерского ансамбля. Спектакль, полноправными создателями которого являются и актеры, и режиссер, художник, и композитор. Но Борисова утверждает себя в этом спектакле как актриса очень крупная, очень талантливая, как — без преувеличения — актриса выдающаяся.

Впервые о своем великолепном сценическом даровании Борисова заявила, сыграв в спектакле «На золотом дне» Анисью. Затем мы видели ее в ролях многих наших современниц. Это было всегда интересно. Всегда остро. Но, играя Валю, Борисова приоткрыла перед нами неожиданные глубины образа, пробудила и в нас желание более зорко, более внимательно, более пристально смотреть на людей.

…Вот стоит она, Валя — Борисова, на сквозном сибирском ветру. Непримечательная маленькая женщина. Мать двоих детей, оставшаяся в результате нелепой несчастной случайности вдовой. Мы уже многое успели узнать о ней на протяжении спектакля. Но все, что делает Борисова на сцене, для нас неожиданно. Во всем ее поведении нет ничего от шаблона. Все — от жизни. Вроде бы это бывшая кассирша Валя. И вроде бы не она. Перед нами — женщина огромной душевной стойкости. Суровой, непримиримой бескомпромиссности. Человек, нашедший себя и нашедший любовь.

Все это актриса доносит до нас словами роли, молчанием, едва приметным движением рук, выражением глаз, поднятых к собеседнику…

Сергея играет М. Ульянов. Играет сдержанно, просто, без какого бы то ни было актерского нажима, без позы аффектации. Играет человека спокойной и гордой, уверенной силы. Образ, созданный актером, целостен, но не однопланов. Сергею — Ульянову знакомо многое. И тонкий, сердечный юмор в сценах с «батей» — начальником экипажа Сердюком, и не показная мужская нежность с Валей, и трудная, почти отчаянная решимость обнажить душу, быть откровенным до конца — с Виктором.

Характер, созданный Ульяновым, конкретен и достоверен. В сценическом поведении актера все органично, естественно, подкупает правдой обыкновенного и большого человеческого сердца.

Этой конкретности и достоверности, мне кажется, порой не хватает Ю. Любимову, играющему роль Виктора. В пьесе душевный путь Виктора в чем-то подобен душевному пути Вали. Любил ли он Валю раньше, до встречи ее с Сергеем? Может, и любил. Только сам не знал об этом. Видел в ней «отзывчивую» девчонку, но не видел в ней человека, не помог ей стать им, утвердить свое человеческое достоинство. Да, Валя была «дешевкой», но «дешевкой» был и Виктор. Потеряв Валю, встретившись с чужой, но настоящей любовью, он находит себя и к любимой женщине, к людям уже начинает подходить с иной, более высокой меркой — меркой человеческого достоинства. В Викторе Любимова много обаяния, много нерастраченных сил. Но тем не менее артист не дал нам возможности познакомиться с Виктором так же близко, как познакомились мы с Валей и Сергеем.

Есть в спектакле еще один образ, о котором нельзя не сказать. Это Сердюк, воплощенный Н. Плотниковым, немного чудаковатый, немного смешной и очень настоящий, очень душевный человек. Жизнь у него была трудная, бесприютная, одинокая. Как тут не стать смешным и чудаковатым! Но жизнь эта была и героической, наполненной гореньем и борьбой. Сценический образ Сердюка — работа большого мастера, создание таланта человечного, щедрого и мужественного.

Сердечно и проникновенно играет Ю. Яковлев роль Родика, второго помощника машиниста. Точен рисунок у Е. Коровиной, исполняющей роль продавщицы Ларисы — Валиной подружки! Сколько юмора и задора вложено В. Васильевой в небольшую роль бетонщицы Зинки!

ПОСТАНОВЩИК спектакля Евгений Симонов. Художник И. Сумбаташвили. Думаю, что большую долю добрых слов, адресованных актерам, Симонов может по праву принять и на свой счет. Пьеса Арбузова прочитана им умно, тонко. Хочется, правда, пожелать Симонову большей строгости, сдержанности в некоторых эпизодах, скажем, в сцене у родильного дома или в сценах Вали с детьми. Ведь настоящему искусству сентиментальность противопоказана.

И. Сумбаташвили создал  выразительное оформление. Мост через Ангару — это действительно здорово! Только жаль, что сама Ангара, строительство, поселок, где живут люди, созидающие гидростанцию, словно бы спрятаны от нас постоянным, неисчезающим туманом. Мы едва угадываем в этом тумане мощную стрелку экскаватора. А ведь здесь пейзаж должен радовать и глаз, и душу не только величием природы, но и величием человека, ее обуздывающего.

Это пожелания частные. Однако есть в спектакле то, что рождает желание остановить его ход, вмешаться… Что же это? В пьесе и спектакле существует хор. Хор, который, по словам автора, должен в начале спектакля разместиться на сценической площадке «очень свободно и разнообразно — ведь каждый будет погружен в свои мысли».

«Я думаю, — пишет Арбузов, — что кто-то из них в задумчивости будет перебирать струны гитары, но очень небрежно, словно настраивая инструмент. Может быть, сторонкой, еле угаданная, прозвучит мелодия колыбельной, которую дальше мы услышим не раз. Но, повторяю, музицирование это должно быть совсем небрежным. Итак, все посидят несколько мгновений молча, в задумчивости. Затем начнется разговор».

Автор недаром усадил действующих лиц пьесы и хор вместе. Ждешь, что ты встретишься с такими же строителями, рабочими парнями и девушками, которые являются главными героями пьесы. Но перед нами на сцене — четыре элегантно одетых молодых человека, словно бы по ошибке забредших в этот спектакль. Дело не в том, плохо или хорошо играют артисты Г. Дунц, А. Кацынский, Н. Малишевский, В. Шалевич. Дело в принципе. В «Иркутской истории» сии молодые люди представляют собой некое инородное тело. Зачем они?

При чтении пьесы рассуждения хора воспринимались как некие лирические отступления и не вызывали чувства протеста. Театр же подчеркнул их чужеродность и, может быть, даже ненужность. Обращаясь к зрителям, хор говорит в начале спектакля: «...мы не будем лезть к вам с указкой, ведь мы от всей души доверяем вам». Ну, а что хор делает дальше, на протяжении всего спектакля? Разве постоянные разъяснения того, что происходит на сцене, не своего рода выражение недоверия к зрителю, к его способности видеть, слышать, понимать?

Ближе к концу спектакля появляется еще и некий прохожий. И он также комментирует события. Он-то зачем, спрашивается?

Однако здесь следует адресовать свои сомнения и упреки уже и автору, а не только театру — драматург не останавливается на введении хора и прохожего. Он заставляет и самих героев пьесы комментировать свои поступки размышления, переживания: «Он целует меня, а я держу его руки и смотрю на него... Я еще не знаю, что вижу его в последний раз... в последний раз держу его горячие руки в своих, смотрю ему в глаза... Сейчас он уйдет, чтобы никогда не вернуться. Если бы я знала!... Но нет — я только успеваю сказать ему…».

Это говорит Валя. Этот жалостливый самокомментарий неизбежно нарушает логику поступков и чувств героини, ломает тот душевный контакт, который существует между Валей и зрительным залом.

Ради чего это делается? Ради расширения возможностей театра? Но если подобное расширение даже и происходит, театр одновременно проигрывает в глубине, целостности, силе драматизма.

TEATP всегда условен. Такова его природа. Но театр должен заставить меня, зрителя, поверить в совершающееся на его сцене, как в правду. Так зачем же сознательно идти на разрушение сценической иллюзии, зачем ломать высокую правду актерского искусства?

Я отнюдь не хочу перечеркнуть поиски Арбузова и Евгения Симонова в этом направлении. Нет, в пьесе и спектакле есть интересные, органичные для художественного строя произведения «наплывы». Например, появление Виктора в комнате Вали перед свадьбой, появление двух женщин, которых когда-то любил Сердюк. Это — театр. Это — в его природе. Есть немало действительно удачных эпизодов и у хора. Но нельзя не упрекнуть драматурга и режиссера за отступления от театра, за нарушение его природы, его образного строя.

Театр может соревноваться с кино, только развиваясь по своему собственному пути. Спектакль, построенный по принципу кинокартины, неизбежно проигрывает по сравнению с ней.

От всей души поддерживая пьесу и спектакль, вместе со всеми зрителями горячо аплодируя автору, режиссеру, актерам, нельзя все же не прийти к выводу, что есть здесь новаторство подлинное, рожденное острым чувством современности, есть новаторство, лишь кажущееся таковым. Именно в подлинном новаторстве — сила спектакля «Иркутская история». Его сила и его обаяние.