Роман Должанский. Юрий Любимов так и не остановил прогресс

«Коммерсант», 27 апреля 2004 года

Московский театр на Таганке под руководством Юрия Любимова отметил свое 40-летие премьерой спектакля "Идите и остановите прогресс". 

Торжественных заседаний театр не устраивал. На пригласительных билетах просто стояло две даты: 23 апреля 1964 года – премьера "Доброго человека из Сезуана", 23 апреля 2004 года – премьера "Идите и остановите прогресс". Но очередь поздравлявших, как и прогресс, остановить оказалось невозможно. Юрий Любимов вышел на поклоны после спектакля, но так и остался стоя принимать поздравления – московского вице-премьера Людмилу Швецову сменили послы и посольские чиновники второго ряда, Зураб Церетели и вдова немецкого драматурга, представители губернатора японской провинции и мэра греческого города. Язвительный Марк Захаров, которому надоело ждать, когда очередь наконец дойдет до коллег Юрия Любимова, буквально вырвал микрофон у переводчицы одного из зарубежных гостей и выкрикнул поздравления "от всех остальных стран третьего и четвертого миров", а заодно и от всех остальных московских театров. После чего 86-летний Юрий Любимов, неутомимо пританцовывая, радостно увел за собой актеров со сцены через зрительское фойе за кулисы.

А выходили актеры на сцену через большой платяной шкаф у левого портала. В двери шкафа настойчиво постучали два человека, синхронно подпрыгнули и хором потребовали: "Елизавета Бам, откройте!" Так что даже те, кто не потрудился заглянуть в программку, сразу поняли, что Юрий Любимов на сей юбилейный раз поставил тексты обэриутов. За дверью оказалась целая театральная костюмерная, из недр которой длинной вереницей, словно на охоту за синей птицей, потянулись молодые актеры Таганки и музыканты ансамбля Opus Posth под руководством Татьяны Гринденко. Потом из многолюдья пестро разряженных комедиантов выделились ведущие, два клоуна на велосипедах, Владимир Черняев и Тимур Бадалбейли. Они названы в программке "Введ." и "Г-н Ха", то есть Введенский и Хармс. В отданных Феликсу Антипову кличках Забо и Круч без труда можно заподозрить Заболоцкого и Крученых.

Юрий Любимов давно не ставит пьес, даже гетевский "Фауст" выглядел у него произвольным авторским коллажем. Вот и сценарий "Идите и остановите прогресс" (так напутствовал Хармса Казимир Малевич) составлен из обэриутских текстов. Под единым названием звучат самые разные фрагменты, известные всем и известные только специалистам. Новый спектакль образует неявную дилогию с предыдущей работой господина Любимова поэтическим бриколажем "До и после". В обеих постановках речь идет об общностях художниках: там – о поэтах Серебряного века, тут – об Объединении реального искусства. Зная Таганку, можно было предположить, что речь пойдет о трагических судьбах творцов, загубленных режимом. Но если в "До и после" эта тема выбилась в одну из главных, то в последнем сочинении Юрия Любимова ее почти нет, разве что вскользь напоминают о трагической гибели репрессированного Хармса. Театр больше не оплакивает невинных жертв советского строя: губителем художников теперь признается сама жизнь.

Впрочем, послушная безликая толпа все-таки присутствует на сцене. Полтора десятка легких скульптур китайцев становятся главным реквизитом и сутью оформления спектакля. Их наклоняют, их кладут штабелями, с ними танцуют, за них прячутся, их боятся. Безымянные фигурки, все на одно лицо, оказываются символами не столько послушного большинства, сколько всеобщей мертвечины, отвоевывающей пространство у свободного творчества. Самые запоминающиеся сцены спектакля те, в которых людей не отличить от кукол: в вышине над подмостками летает синеватый галогеновый глаз-фонарь, и из зрительного зала виден лишь силуэт толпы, отбрасывающей тени, среди которых тень человека не отличишь от тени муляжа.

Должно быть, это та самая звезда, о которой говорится в постановке: "Объединяла их в искусстве звезда бессмыслицы... ситуационная бессмыслица". Из ситуационной бессмыслицы Юрий Любимов выжимает максимум чистой театральности: критики в последние годы стерли немало перьев, удивляясь не только не притупившемуся, но обострившемуся у мастера с годами чувству сценического ритма. Сидишь в зале как на иголках. И не только потому, что боишься пропустить смену картинки или монтажный стык, потому что напряженно соотносишь слово с действием и пытаешься понять мотивы режиссерского высказывания. Но еще и потому, что кожей чувствуешь трагическую безнадежность зрелища: Юрий Любимов ставит праздничный и заводной спектакль о неутомимом карнавале творчества перед лицом смерти, о безумстве игры в преддверии победоносного небытия.