Впечатления до конца жизни. Интервью Ю. П. Любимова телеканалу НТВ (2004)

Вашему вниманию предлагаем интервью Юрия Любимова, которое он дал телеканалу НТВ для проекта « Рождение Победы», приуроченного к 60-летию Победы в Великой Отечественной войне. НТВ покажет лишь фрагменты интервью, а на нашем сайте вы можете прочитать полную версию.

С 1941 по 1946 год Юрий Любимов служил в Ансамбле песни и пляски НКВД, организованном для поддержания духа войск. Программы для Ансамбля ставили С. Юткевич, Р. Симонов, Н. Охлопков, танцы – К. Голейзовский, музыку и песни писал Д. Шостакович, тексты Н. Эрдман и М. Вольпин, руководил актер М. Тарханов. Вместе с Ансамблем Ю. Любимов прошел через всю войну, выступая в роли конферансье, читая поэмы и разыгрывая интермедии порой в непосредственной близости от передовой. Ю.П. Любимов награжден Орденом Великой Отечественной Войны II степени (1996) и медалями и другие… за Ленинград, за Москву и т.д.

- Юрий Петрович, расскажите о самых ярких военных эпизодах?

Первое:

Волею судьбы уже в первый день войны я попал прямо на границу. Мы были в вагоне. В 3-м часу ночи я услышал жуткий шум. Налет… Мессера бомбят. Куда – не разберешь. Я и еще несколько ребят выглянули в окно, а другие даже и не выходили – так крепко спали. Мы были тогда молодыми… Решили так – маневры. И я еще на час заснул. Потом мы выглянули еще, и уже увидели, что зенитка наша стоит и бьет по мессеру. Кругом искры. Как вдруг скатывается солдат и прямо к нашему вагону. Мы выскочили, а у него вся грудь разворочена… Он только прохрипел: «Пить!» - и все. И вот эта Первая кровь, которую я увидел на войне. Конечно, это запомнилось на всю оставшуюся жизнь.

Второе:

Это было стремительное отступление. Наша бригада возвращалась в Москву. Добирались несколько дней. Навстречу шли подкрепления, и это как-то обнадеживало. Они все нас спрашивали: «Ну что там?» А что мы могли им сказать… Обрадовать их мы ничем не могли. Меня послали на паровоз наблюдать в бинокль, когда мессеры будут делать заходы для бомбежки. Тогда поезд останавливался, чтобы сбивать их с прицельного огня. И вот сижу я на паровозе. Рядом со мной – два парня – красноармейца с пулеметом, а в руках у них была буханка. Это психологическая такая штука: Они отстреляются, мессер пролетит, потом они берут буханку и доедают, а сами смотрят, когда следующий заход будет. Это меня тогда поразило: надо стрелять – он стреляет, надо успеть поесть, пока не убили, - он поест. Я тогда еще подумал: «Нет, немцам с нами не справиться». Осталось это у меня…

Третье:

Конечно, очень сильные впечатления от блокадного Ленинграда. Я туда тоже попал. Про него можно врать, что угодно. Страшнее, чем было там на самом деле, - все равно не придумаешь. Бомбежка шла круглые сутки. Мы первые дни немножко вздрагивали. Старожилы не обращали на нее внимания. Идут опухшие от голода тени… Они вообще ни на что не обращали внимания. Это меня поразило.

Четвертое:

Один раз довелось сидеть с «коктейлем Молотова». Это тоже довольно страшно. (Прим.: Не хватало гранат, и пустые бутылки заливали горючей смесью, а потом бросали в танки.) По инструкции нужно было делать так: танк пройдет, а ты ему, извините за грубое слово, в задницу бросишь эти бутылки. И тогда он, по теории, должен вроде загореться. Но бывало и так, что танк останавливался и на одной гусенице начинал тебя растирать. Все, конечно, это знали. Поэтому солдаты должны были обладать большой выдержкой и самообладанием… Иногда просто физически человек не выдерживал, у него начиналась медвежья болезнь… И там я видел, как люди бледнеют. Я смотрю, а он белый становится: пол лица – белого, кровь отхлынула от такого страха. И это помню…

Пятое:

Чувство страха, которое надо преодолеть, а то стыдно потом будет… Когда ноги, действительно, немеют от страха… я испытал на себе. Оно может длиться-то всего одно мгновенье, одну минуту…. чтобы заставить себя не бежать, а встать и пойти обратно, вернуться на линию огня, чтобы взять маленького ребенка, маленькую девочку, которую даже родители бросили, убегая. Трудно совладать с собой, когда все бегут и превращаются в стадо, трудно себя заставить – не убежать, а встать, вернуться, взять и помочь. Перед глазами стоит эта картинка: Ребенок кричит… Грохот… Я подполз… Она вцепилась в меня, да так, что ее ноготки до крови впились в мою шею… Пополз я с ней с насыпи… Вот это страшно…

Шестое:

Еще один штрих такой: шли бои под Смоленском. Наша бригада выступала перед десантниками, которые должны были оборонять Москву. Осень была тогда прекрасная, дни стояли фантастические: «в багрянец золота одетые леса». Я выступал прямо на поляне перед солдатами. Рассказывал исторические анекдоты про Суворова, как он заботился о солдатах. И вдруг в небе начался бой: наш самолет с немецким. Летчик выпрыгнул с горящего самолета. Парашют его застрял между деревьев, а мы его спасли. А что с ним делать? Я продолжил рассказывать, а его посадили прямо на землю передо мною. Его лицо было как смерть, сознание где-то блуждало: то ли он еще бой вел, то ли, выпрыгивал из разбитого самолета. Чудом спасся и попал прямо к своим – поэтому он и был таким. И это мне запомнилось…

Седьмое:

День Победы. Это был, действительно, день, который забыть нельзя. И я с каким-то солдатом на военном джипе поехали на Красную площадь с ящиком шампанского. Как мы проехали? Где раздобыли этот ящик? Я не знаю, но вроде не украли. Красная площадь была полна народа. А мы там начали раздавать шампанское. И все там пили. А потом начали стрелять, у кого оружие было. Мы поехали ко мне. Я тогда жил в маленьком переулочке на Леонтьевском, почти напротив дома Станиславского. Мы залезли на крышу. На Красной площади все стреляли. С крыши мы смотрели салюты, фейерверки, и сами стреляли, но вроде никого не убили. Хаос был полный, неописуемый…

Послесловие:

Мы на Таганке первыми зажгли Вечный Огонь. Это было в спектакле «Павшие и живые». У нас у первых горел, а не у Кремлевской стены. Было это лет 39 тому назад. Только тогда пожарники сказали, что они его затушат, ибо не позволительно, чтобы горело. Хотя, когда задувался огонь, то публика вставала. Я пригласил главного генерала, чтобы тот пришел и посмотрел и решил. И когда он приехал, мы с ним в зрительном зале сзади стояли, и наступил этот момент, когда зажигают вечный огонь, и зрительный зал встал перед огнем павших. Генерал прослезился и сказал: «Беру на себя». Мы с ним выпили коньяку, и он разрешил, чтобы огонь горел на спектакле. Так что пришлось даже огонь отбивать. Или вот еще вспомнил: когда я ставил спектакль «Зори здесь тихие» по произведению Бориса Васильева, то его никто еще и не знал тогда. Они и это запретили, сказали, что надо наоборот: чтобы старшина погиб, а девчонки пусть живут, а то негуманно как-то. Васильев, бедный, тогда только начинал карьеру писателя, а уже и фронт видел, и офицером был, - он растерялся, сидит перед чиновниками в полной растерянности. Но я человек хитрый и запасливый был. В это время уже в газете вышла заметка, что ПУР (Политического Управления Армии) и Министерство культуры рекомендует это произведение для школьной программы. И когда они запретили репетировать спектакль «А зори здесь тихие», то я им очень вежливо эту газету показал. Но председатель правления культуры, был умный, в шахматы играл, и он сказал: «Вот, товарищи, видите, как бывает, вот товарищ Любимов оказался прав». И спектакль состоялся.

27.11.2004