Юрий Любимов: «Меня всю жизнь преследовали скандалы», Беседу ведет Александр Славуцкий

- Юрий Петрович, судя по афишам, в вашем театре грядет премьера «Театрального романа». С чем связано, что вслед за «Евгением Онегиным», который был поставлен прошлым летом, вы обратились к Булгакову?
— Видите ли, я внутренне с Булгаковым как-то очень связан. Ведь я один из первых, если не первый, поставил «Мастера и Маргариту». Этот спектакль идет до сих пор, и публика его любит. А «Театральный роман» собирался поставить очень давно. В 1983-м приступил к постановке, но репетиции были запрещены, а затем меня довольно настойчиво попросили уехать из страны. Так что обращение к этой булгаковской вещи закономерно. Тем более что хочется как-то подытожить свой довольно длинный творческий путь. Я для своих артистов даже придумал такой лозунг: «Танцуем от МХАТа, а смеемся над собой». То есть над всеми своими глупостями, самомнением и нарциссизмом. Спектакль я хочу выпустить к 23 апреля — дню рождения театра.

— Кстати, про «Мастера и Маргариту» вы говорили, что спектакль вышел по недосмотру чиновников.

— Да, так и было, после премьеры «Мастера» чиновники принялись выяснить, кто мне разрешил его поставить, и, пока они разбирались между собой, «Мастер» шел. Самое удивительное, что в спектакле мне не пришлось ничего изменять. Почти всегда меня заставляли по многу раз постановки переделывать, без конца их сдавать, а тут они задавали только один вопрос: «Кто разрешил?»

— «Мастеру» повезло, ну а в чем провинился «Борис Годунов», которого закрыли незадолго до вашей вынужденной эмиграции?

— Чиновники увидели подтекст, эзопов язык. Я руками разводил от того, что приходило в их больные головы. Когда умер Брежнев и пришел Андропов, им показалось, что он и есть Самозванец. На это я мог ответить только: а что, Ярузельский послал армию на Москву? И ее возглавил Андропов? Но спектакль все равно закрыли. Оказалось, черная куртка Самозванца напоминала бушлат, а Андропов служил когда-то матросом. Несчастные люди. Я любил этот спектакль. Это пьеса Пушкина почему-то считалась несценичной: гениальная пьеса для чтения. Все делали реверансы Пушкину, но публика спектакли (в других театрах) посещала плохо. А у нас он идет до сих пор, мы объездили с ним полмира. Была найдена интересная художественная форма.

— Примерно год назад в вашем театре прошла премьера шекспировских «Хроник». Как мне кажется, одной из главных идей этой постановки стало осмысление феномена власти?

— Это так, но только отчасти. Дело в том, что у нас чрезвычайно политизированная страна. Мы все время и во всем, где надо и где не надо ищем политику. Я считаю вообще недоразумением, что еще со времен постановки «Доброго человека из Сезуана» к Таганке был приклеен ярлык политического театра. Но зачем мне создавать политический театр, когда он создан Брехтом? Я же ставлю то оперы, то классиков — Мольера, Шекспира, Достоевского, то наших современников?

— А как, на ваш взгляд, должны строиться отношения художника с властью?

— Желательно никак. Идеальный вариант, когда власть и художник существуют сами по себе.

— Такое возможно?

— Конечно, возможно, почему нет. Правда, у нас в стране все время переходные периоды, поэтому ничего нельзя понять. Что касается лично меня, то когда мне удается сделать что-то приличное на сцене, ощущаю, что живем и не в такие уж плохие времена. Мы привыкли мыслить глобально народами, эпохами. Я же люблю говорить от своего имени и все рассматривать с точки зрения себя. Для каждого из нас идут свои времена. А власть что? Пусть занимается тем, для чего она и существует, пусть создает условия, чтобы ее подданные получали приличную зарплату, жили как люди. Зачем про нее говорить, это же женщина, которая может нравиться или нет, она делает свое дело, а мы должны делать свое.

— Как мне кажется, ваши разногласия с советской властью были, скорее, эстетическими, чем политическими.

— В какой-то мере — да. Им нравилось многое, начиная с[ репертуара и кончая моей режиссурой. Тоталитаристов всех времен и народов раздражает что-то чужое и непонятное. Так же сожгли бедного монаха, который придумал восьмиголосие, и люди, испугавшись, выбежали из храма. Есть отторжение того, что человек не понимает. А люди у нас самонадеянны и агрессивны. Мы заражены этой странной системой. Она удивительно нивелирует всех.

— Как у вас строятся отношения с актерами? Вы за режиссерский театр?

— Я считаю, что это надуманная проблема. Режиссер в театре — это человек, который организует всю работу, осуществляет свой замысел, собирает команду артистов, дает задание художникам, композиторам. Театр представляет фигура режиссера. Иначе не бывает: если нет сильного режиссера, нечего создавать театр. И вообще это разные профессии — актерская и режиссерская. Так же как, предположим, блестящий музыкант не стесняется сказать: я исполнитель и боготворю великих композиторов, которые дают мне возможность выразить себя, но вот почему-то некоторые актеры этого не понимают, причем именно советские. На Западе актеры работают и расспрашивают, если не понимают, а у нас считают, что, поучившись системе Станиславского в театральном институте, уже овладели профессий и чувствуют себя на этом основании наравне с режиссером.

— Юрий Петрович, сейчас вы известны главным образом как режиссер, но вы еще и актер, у вас 30 ролей на сцене Театра Вахтангова, 18 ролей в кино. Остается ли у вас время на актерство?

Должность худрука театра — она, как спрут, высасывает почти все время. И все-таки немного играю. Одна из последних моих актерских работ — роль Сталина в спектакле «Шарашка» по Солженицыну, которую мы поставили в 1998 году к 80-летию Александра Исаевича. Очень хорошо помню, как после спектакля, проходившего накануне юбилея, Солженицын вышел на сцену и отказался от ордена Андрея Первозванного, который на сцене Таганки собирались ему вручить люди, присланные президентом Ельциным.

— В общем, на сцене вашего театра опять случился скандал. А правда ли, что, когда вас выдвигали на Сталинскую премию за роль Олега Кошевого, и там без скандала не обошлось?

— Это был не скандал, а скорее игра случая. Мое имя было внесено в заветный список лауреатов не Вахтанговским театром, а Кукрыниксами, которые явились членами Сталинского комитета. Для этой роли я специально ездил в Краснодон, встречался с отцом Кошевого. Помню, что напугал его до смерти: он подумал, что я представитель комиссии по поводу алиментов. Время было тяжелое, 1951 год.

— Цензуру, царившую в то время и в последующие десятилетия, сегодня сменил рынок. Вы как режиссер и руководитель театра на него ориентируетесь?

— Нет. Я создаю свой мир. Но разумеется, в нем находит отражение все то, что я наблюдаю, мои привязанности, мои разочарования, мои тревоги — все это как-то суммируется, и мне кажется, я своей работой могу это выразить. Когда на Западе у меня спрашивали: «Вы у нас работаете по-другому, чем в Советском Союзе?», я говорил, что точно так же, как и в театре на Таганке. Слава Богу, мне всегда удавалось удержаться от того, чтобы не идти на поводу у публики. Спектакли ставлю, исходя из своего чувства и вкуса, в надежде, что это будет интересно не только мне, но и другим людям. Ведь если меня что-то задевает, то не может быть, чтобы это было интересно только мне одному.

— Говорят, что вы работаете без выходных, по 10-15 часов в сутки. Скажите, как вам удается поддерживать форму?

— Наверное, я человек старой закалки. К тому же я всегда старался заниматься спортом, не так давно даже приобщился на Кубе к подводной охоте. В детстве, когда я учился в ФЗУ (кстати, оно тоже находилось на Таганке), меня наш наставник учил боксу. А здоровье у меня крепкое от деда: он здоровый был мужик, ярославский крепостной крестьянин. Наверное, смекалистый был мальчишка, помещик его грамоте обучил. Потом обзавелся хозяйством, встал на ноги, пока его, тогда уже 80-летнего старика, большевики не выбросили на улицу, а в избе устроили «красный уголок». Я многому научился у своего деда, в том числе «держать удар». А потом, когда много репетируешь, показываешь что-то на площадке, то ведь не только отдаешь свою энергию артистам, но и от них заряжаешься тоже. Сейчас у нас в театре много молодежи, и я, глядя на нее, тоже молодею?