«Юрий Любимов подтвердил свой класс». Рецензия Виктории Никифоровой на спектакль «Марат и маркиз де Сад»

В театре на Таганке состоялась премьера спектакля «Марат/Сад»

Сегодня. — 1998. — 23 нояб. — С. 7

Казалось, сегодня такой спектакль просто невозможен. В новой постановке Юрия Любимова актеры позволяют себе открыто обращаться к публике, не на шутку разгорячившись, обсуждают вопросы текущей политики, без устали склоняют слово «кризис» и поясняют для непонятливых: так в тексте. Так у Вайса. Потом маршируют с красными флагами, а на флагах написано что-то вроде «Даешь всеобщее совокупление!» Отбивают чечетку, воют невнятные русские причитания. И — самое невероятное — добиваются своего. Давным-давно лишившаяся последних иллюзий публика, затаив дыхание, слушает остро политический текст, радостно реагирует на злые репризы и обсуждает проклятые вопросы, давно набившие оскомину. Как будто и не было двадцати лет — именно тогда худрук,Таганки впервые захотел поставить скандальную и великую пьесу Петера Вайса, законного наследника брехтовской традиции.

Вайс, как и Брехт, отличается уникальной способностью видеть любую идею в единстве лжи и правды, политической фальши и элементарной правды человеческого существования. В его «Марате/Саде» пьесу о Великой революции, написанную самым знаменитым пациентом Шарантона маркизом де Садом, разыгрывают умалишенные. Сюжет спектакля, идущего за решеткой — чтобы, не дай бог, не повредить «нормальной» публике, — двоится, троится, полнится ложью и отсебятиной. Марат выглядит то монстром, то героем, убийца Марата Шарлотта Корде — то фурией, то святой. Революцию славят и проклинают, война за правое дело мнится резней, резня оборачивается триумфом разума, разум буйным бредом. Воплотив на сцене подвижное многообразие вайсовской мысли. Любимов нашел новую модель своего режиссерского стиля.

Все ноу-хау Таганки продолжают работать. Мы с давно забытым удовольствием пьем сладкую отраву безнадежности: каждый ход мысли приводит в тупик, каждая ситуация обнаруживает свою неразрешимость. Однако Любимов чуть-чуть смещает знакомые акценты, выстраивая зрелище, актуальное, как выпуск новостей, и впечатляющее, как гроза в декабре. Ровесник Октября, он идеально чувствует сегодняшнюю конъюнктуру и вносит тончайшие изменения в свой фирменный стиль, на ходу приспосабливая его к новой ситуации. Он добивается гипнотического воздействия на публику с помощью самых простых приемов: странная чечетка, которую отбивают пациенты вокруг «Марата», ничего не говорит разуму, но завораживает подсознание.

Он решительно перестраивает сценическое пространство. «Марат/Сад» идет на малой сцене, так что привычные фронтальные мизансцены растягиваются вширь, и зрители следят за действием, вертя головой налево-направо, как на теннисном корте. Но за всем не углядеть. Действие разворачивается на нескольких уровнях сразу. Пока маркиз де Сад (Валерий Золотухин) заигрывает с дочкой главврача на «втором этаже», Марат отмокает в ванной внизу, а Шарлотта Корде, засыпая на ходу, прогуливается по канату. Кирилл Чекасин, расположившийся в середине со своими ударными, еще больше затрудняет обзор и понимание происходящего. Какие-то фрагменты неизбежно выпадают из поля зрения, чей-то придушенный крик остается неуслышанным, чья-то правда непонятой. Нужно сказать спасибо партийным цензорам: запретив постановку «Марата/Сада» 20 лет назад, они добились только того, что сегодня она заиграла всеми цветами политического спектра.

Поставь ее Любимов, как задумывал, 20 лет назад, и она била бы прямиком по Системе. Теперь она хлещет и по левым и по правым, и по либералам, и по консерваторам. «Марат, революцию нашу изгадили!/ Марат, мы с врагами своими не сладили!» — воют люди в серых халатах. Феликс Антипов, мягко усмехаясь, предлагает зрителям пройти курс лечения вместе с «пациентами».

Поставив свой лучший спектакль за последние 10 лет, Любимов вернул Таганку во времена ее расцвета. Конечно, ему подыграла историческая ситуация: качнувшись вправо, жизнь опять, набирая ход, пошла влево, и неизвестно, когда еще остановится. Но история умеет выбирать своих любимцев. Главреж Таганки так внимательно прислушался к тектоническим изменениям эпохи, к еле слышному потрескиванию, предвещавшему землетрясение, что теперь вознагражден редким успехом: ему вновь, после нескольких полуудач, удалось уловить идеально верный тон для разговора с залом. Вернувшись в Россию, Любимов долго не мог преодолеть статус внутреннего невозвращенца. Его постановки по-прежнему поражали жестким профессионализмом, но никак не могли обрести прежнего уровня взаимопонимания с публикой. На какое-то время показалось, что этот театр разучился безошибочно поражать наши болевые точки. Но чуть сместилось время, чуть изменился политический пейзаж за окном, и высокие технологии политического театра заработали вновь.