Элла Михалева. История одной премьеры

«Особо следует остановиться на вопросе о сценических композициях.
Опыт постановки композиций заставляет очень внимательно рассматривать в каждом отдельном случае целесообразность такой работы. История постановок ряда композиций свидетельствует о том, что далеко не все они заканчивались удачей. Так, в Театре имени Ленинского комсомола композиция «Искры, собранные в горсть» была показана 12 раз и снята с репертуара, в Театре имени К.С.Станиславского спектакль в этом жанре «Живым жить на земле» прошёл всего 4 раза, а Театр имени М.Н.Ермоловой, работавший над композицией «Гренада», вынужден был отказаться от её показа.
Поэтому следует с большой требовательностью отнестись к  содержанию  (курсив мой — Э.М.) композиции и её художественному воплощению. Управление театров считает нецелесообразным подготовку многими московскими театрами сценических композиций...»
Эта пространная цитата — фрагмент «Справки о репертуарных планах драматических театров Москвы на юбилейный сезон 1969-1970 гг.» Управления театров Минкультуры СССР от 11 ноября 1969 года, с.6-7.

В 1970 году отмечалось 100-летие со дня рождения В.И.Ленина и, как было принято в те годы, художественные коллективы, как и весь СССР, обязаны были встретить радостные дни великого юбилея новыми трудовыми свершениями, т.е. спектаклями, посвящёнными вождю.
Ряд московских театров предполагал поставить к славной дате не традиционные «Кремлёвские куранты» или «Грозовой год» (вторая редакция «Ленина в восемнадцатом году»), а нечто менее обязывающее к традиции и набившее оскомину. Так, в Театре им.Моссовета ставился «Ленинский концерт» (как следует из той же «Справки», эта композиция была единственной известной чиновникам, но и она «ещё не завершена, автор совместно с театром продолжает над ней работать»), Театр им. В.Маяковского ставил композицию по произведениям Маяковского, Театр на Таганке работал над постановкой «На вопросы отвечает Ленин».
Беспокойство чиновников вполне понятно: текст должен быть утверждён в инстанциях, залитован, проверен цензурой. Литературная основа, рождённая непосредственно в недрах театра, угрожала непредсказуемостью, возможностью явного или мнимого вольнодумства.
И у обоих министерств культуры (союзного и республиканского), и у Московского управления культуры, судя по документам того времени, наблюдается весьма стойкий иммунитет против сценических композиций. Хотя жанр этот (если рассматривать композицию как самостоятельный жанр) отнюдь не нов для театра, именно в конце шестидесятых — начале семидесятых он вызывает у начальства пристальное внимание и множество нареканий. Не будет преувеличением сказать, что во многом это вызвано деятельностью режиссёра и театра, чьи «значительные недостатки в формировании репертуара» отмечались практически в каждом документе, выходившем из-под пера чиновников всех уровней.
В тот период, когда жёстко отслеживалась идейная «зрелость» пьес, постановок, фильмов, песен и мозгов, появление на свет сомнительных во всех отношениях сценических композиций было весьма нежелательно.
Чтобы ощутить вкус тех лет, приведу пример. В 1968-69 гг. с разной степенью хлёсткости «были справедливо подвергнуты критике»: «Доктор Штокман» Г.Ибсена в постановке Б.Львова-Анохина (Театр им. К.С.Станиславского) как «идейно неполноценный, превратно толкующий западную классику» (спектакль снят с репертуара); «Банкет» Г.Горина и А.Арканова в Театре сатиры как «изображающий советских людей в примитивном, оглупленном виде»; «Подросток» (инсценировка М.Рединковича по роману Достоевского), в котором проявилась «нетребовательность к качеству драматургического материала»; признан «идейно-незрелым» спектакль «Счастливые дни несчастливого человека» А.Арбузова в Драматическом театре, отмечен как «художественно-бесцветный» спектакль «Живым жить на земле» А.Матвеева в Драматическом театре им. К.С.Станиславского; «Живой» Б.Можаева на «Таганке» не был принят Главным управлением культуры и признан «политически ошибочным» (спектакль запрещён).

Скорбный список можно продолжать. Характерно одно: ни в одном случае (за исключением разве что невнятной и расплывчатой фразы о «художественно-бесцветной» постановке в Театре им. К.С.Станиславского) ни слова не говорится о художественном уровне спектаклей, зато ярко и во всей палитре присутствуют цензурные мотивы. Разумеется, при таком общем фоне создание композиций, т.е. своего рода литературных ревю, предполагающих большую свободу для исполнителей, было делом затруднительным.
Несколькими годами ранее, а именно в 1965 году, за кулисами Театра на Таганке и в кабинетах множества разновеликих начальников разыгрался почти авантюрный сюжет — история выхода к зрителю спектакля «Павшие и живые» — одной из первых и одной из самых «труднопроходимых» постановок Ю.Любимова.
Работа над спектаклем велась в юбилейный год — год 20-летия Победы. Сам спектакль был основан на поэзии сороковых годов, и, казалось, ничто не предвещало столь драматичного пути к зрителю.
Вопрос о том, идти или не идти этому спектаклю, решался полгода, и всё это время шли беспрерывные обсуждения, прогоны, просмотры, требования «доработать» постановку, но, увидев наконец свет рампы, «Павшие...» продолжали раздражать нервы чиновников ещё не один сезон. А именно в 1968 (т.е. спустя три года!) Главное управление культуры исполкома Моссовета, утверждая спектакли, предполагавшиеся для включения в юбилейную афишу [1] , оговаривает, что постановки Театра драмы и комедии (во всех официальных бумагах уточнение «на Таганке» отсутствует как неутверждённое) — «Павшие и живые» и «Послушайте!» (премьера в 1968 году) могут быть включены только «после переработки». Из данной ремарки явствует, что круги расходились долго и прецедент для нешуточного беспокойства перед композициями был создан серьёзный.
Премьера «Павших...» состоялась 30 ноября 1965 года. История любимовской «Таганки» исчислялась всего одним сезоном. Репертуар ещё не сложился, наравне с постановками нового главрежа, которые можно было пересчитать по пальцам одной руки в самом буквальном смысле, продолжали идти постановки, доставшиеся в наследство и в приложение к обживаемому театральному дому. Было крайне необходимо наращивать собственный репертуар, решать проблему занятости актёров, выполнять финансовый план.
Незадолго до этого, подхлёстываемый именно финансовыми соображениями («Когда б вы знали, из какого сора...»), театр выпустил «Антимиры», спектакль-концерт, моментально ставший хитом этой сцены. Поэтому идея поэтического представления о войне казалась вполне логичной: постановка продолжала начатую поэтическую линию, не требовала больших материальных затрат, была хорошей школой для начинающей складываться труппы и вполне согласовывалась с контекстом художественных ориентиров.
Так казалось на первый взгляд, реальность оказалась куда сложней и жёстче.
Несколько лет назад в печати появились документы, касавшиеся истории запрета постановки «Владимир Высоцкий». Переписка, протоколы худсоветов и коллегий — всё вкупе составило целую документальную повесть. Мало кто знает, что подобные «преамбулы» могли бы сопровождать львиную долю любимовских постановок. Одной из первых ласточек подобного рода были «Павшие...»
Проблемы начались на стадии создания литературной основы. Вот выдержка из докладной записки на имя начальника Театрального управления Минкультуры РСФСР Ф.В.Евсеева за подписями директора театра Н.Л.Дупака и главного режиссёра Ю.П.Любимова:
«1. Сообщаем, что сделаны такие дополнения и изменения: в пролог вставлены стихи В.Маяковского, Н.Асеева, М.Светлова.
2. Включены стихи К.Симонова «Жди меня» в новеллу о народном ополчении.
3. ...
4. В новелле о Ленинграде стихотворение О.Берггольц «Завещание» заменено её стихами о героической обороне Ленинграда: «В моих стихах глухие их шаги, их вечное и жаркое дыханье».
5. ...
6. В новелле «Дело о побеге» произведено сокращение текста (с.55), вставлены стихи А.Межирова «Коммунисты, вперёд!»
И т.д. и т.п.

30 июня 1965 года Н.Л.Дупак и Ю.П.Любимов обращаются к начальнику Главного управления культуры Родионову: «После просмотра поэтического представления «Антимиры» группой выдающихся советских писателей (К.М.Симонов, К.Г.Паустовский, В.П.Катаев, А.Н.Арбузов) возникла идея поэтического представления о судьбах писателей в годы Великой Отечественной войны. Это было горячо поддержано секретариатом СП СССР (2 февраля состоялось решение военно-патриотической комиссии СП СССР об активной поддержке этого начинания)» [2] .
Приведенные выдержки из обширной переписки театра с чиновниками — лишь малые крупицы колоссального материала, предшествующего появлению как «Павших...», так и множества других постановок. Схронологированные, сведенные воедино, они могли бы составить полную драматизма летопись этого театра.
По свидетельству Н.Л.Дупака, бывшего директором Театра на Таганке более четверти века, получить окончательное разрешение на текст спектакля «Павшие и живые» удалось чудом. День за днём, месяц за месяцем шли изнурительные обсуждения, прогоны, результатом которых являлось неизменное решение инстанций: спектакль требует значительной доработки, текст должен быть скорректирован. Единственной победой, которую одержал в те горькие дни театр, было то, что постановку не закрыли совсем, хотя бесконечно оттягивать премьеру было невозможно.

В роли Гитлера — В.Высоцкий

Секрет столь негативного отношения властей к спектаклю был прост: постановка ярко и талантливо повествовала о судьбе интеллигенции сороковых годов в частности и о судьбе интеллигенции в нашей стране вообще. Комментируя статью Е.Евтушенко «Не до ордена — была бы Родина», написанную поэтом в защиту «Павших...», редакция газеты «Советская культура» с чарующей откровенностью «выдала» официальные претензии: «Трактовка поэтических и жизненных судеб поэтов-воинов в отдельных эпизодах, пожалуй, грешит некоторой односторонностью, мрачноватостью колорита».
Ещё бы! В новелле о трёх поэтах шёл эпизод о Всеволоде Багрицком, сыне Эдуарда Багрицкого, и Ведущий (была в спектакле такая роль) сообщал: «В двадцать лет он потерял отца. Ему было пятнадцать, когда арестовали его мать». Далее цитировалось подлинное письмо юного поэта, написанное в лагерь матери, и среди прочего там была фраза: «Очень хочется, чтобы никакие чиновники нам не мешали».
Имея в виду именно подобные эпизоды, «Советская культура» подытоживала: «Несправедливым было бы видеть и отображать жизнь этих людей только как полную трудностей и преград». Вот так-то! К слову заметить, приведенная цитата из подлинного письма Багрицкого была заменена на вполне лояльную (ту, которую мне самой приходилось слышать в этом спектакле): «Мама, очень хочется  победить немцев » (курсив мой —  Э.М. )
Театр был вынужден идти на уступки, резать спектакль по живому в надежде его спасти. Трудно сказать, как сложилась бы судьба постановки, не поддержи её широкий круг творческой интеллигенции. В защиту «Павших...» высказывались М.Дудин, К.Симонов, О.Берггольц, М.Алигер, И.Шток, Г.Бакланов, А.Вознесенский и многие другие.
Сохранилась стенограмма заседания коллегии Минкультуры СССР, состоявшегося в начале ноября 1965 года. Приведу лишь два коротких фрагмента, представляющих позиции противоборствующих лагерей. Первая принадлежит Ю.Зубкову, тогдашнему редактору журнала «Театральная жизнь». Он отметил, что в спектакле «отсутствует чувство Родины», не слышно «голосов Шолохова, Алексея Толстого, Всеволода Вишневского, нет их правды, нет героического образа...» Ему впрямую оппонирует М.Алигер: «Меня спектакль сильно взволновал. Я совершенно не понимаю и не признаю навязчивой тенденции Зубкова, сказавшего, что в спектакле нет «чувства Родины». Он соткан из этого острого чувства... В спектакле есть свет, есть правда о том, как это было на самом деле...»
Они говорили на разных языках, потому что преследовали разные цели и служили разным ценностям: первые изо всех сил выказывали благонадёжность и лояльность по отношению к идеологии, вторые — радели за творчество и исскуство.
Та коллегия результатов не принесла, и вскоре последовало заседание худсовета уже в Театре на Таганке. Столь же драматичное, непримиримое и безрезультатное.
И вот однажды Н.Дупак и Ю.Любимов были приглашены в Репертком [3] , что располагался в Китайском проезде. Продержав директора и главного режиссёра театра некоторое время в предбаннике (видимо, «для порядка»), их пригласили на заседание. И тут, как вспоминает Н.Л.Дупак, и произошло удивительное. Комиссия «обсудила» текст и вынесла вердикт: в таком виде играть спектакль нельзя. Директор театра попросил уточнить замечания по этой постановке. Ему вежливо и твёрдо указали на пять мест в тексте, которые вызывают нарекания. Дупак попросил экземпляр текста и, вычеркнув все пять сомнительных мест, поинтересовался: «Ну, а теперь, играть можно?». Такого подвоха никто не ожидал и, воспользовавшись возникшим замешательством, директор получил разрешение на спектакль.
Премьеру назначили на следующий же день, несмотря на то, что в театре был выходной. Понимая, что власти могут опомниться и отыграть ситуацию назад, и режиссёр, и директор сочли за благо не появляться в театре до самого последнего момента, а чтобы быть вне досягаемости для начальства, с утра пораньше отправились на выставку в Сокольники.
Приехав в театр за час до премьеры, они узнали, что приезжал М.С.Шкодин и потребовал разобрать декорации. В течение всего дня на «Таганке» разрывались телефоны: звонил Родионов, звонила Фурцева. Судьба премьеры вновь висела на волоске. Дупак принял решение не подходить к телефону и отдал распоряжение немедленно монтировать декорации. Через полчаса декорация была готова и последовала команда пускать зрителя и начинать спектакль.



На сцене - В. Высоцкий и В. Смехов

...На следующий день, когда в театре ждали «разборок», царила неожиданная тишина: ни звонков, ни вызовов на ковёр не последовало. Власть потерпела поражение сокрушительное и окончательное. Это была сказка с хорошим концом. Такое на «Таганке» тоже случалось...

Автор выражает благодарность Николаю Лукьяновичу Дупаку за материалы, из его личного архива.

[1] Приложение № 2 к «Справке об итогах театрального сезона 1968-69 гг. и о репертуаре театров Главного управления культуры исполкома Моссовета на новый сезон».

[2] РГАЛИ, ф.2485, оп.2, ед.хр.8, с.34
Цит. по рукописи неопубл. книги театр. критика, друга «Таганки» В.Фролова «Моя мятежная Таганка».

[3]   Если я не ошибаюсь, это была организация непосредственно при КГБ. Для прохода в здание Реперткома нужен был специально выписанный пропуск. — Э.М.