МОЛОДО, СМЕЛО, ТАЛАНТЛИВО!

В. САХНОВСКИЙ-ПАНКЕЕВ

Юность, 1964, №2, С. 101-102.

Трудно попасть на студенческий спектакль?

— Не просто трудно, а почти невозможно.

— Вы шутите! Такого не бывает! С чего бы это на него так уж рвались? Да, конечно, Брехт; «Доброго человека из Сезуана» Москва еще не видела. Но ведь студенты! Брехта им не осилить. Да еще такую пьесу — сложнейшую, истинно философскую. Нет уж, лучше просто перечитать «Доброго человека». По крайней мере ничто не помешает насладиться энергией мысли и остротой формы.

Вдоволь запасшись скепсисом, я все-таки отправился на улицу Вахтангова…

… Три бога спустились на грешную землю с особо важной миссией: «У многих, и даже у нас, богов, возникло сомнение — существуют ли еще на свете добрые люди?» Немало дорог им пришлось исходить, прежде чем удалось найти такого человека — бедную проститутку Шен Те. И, нарушив установление «неба», боги дали ей денег, чтобы она могла покончить с нуждой. Наконец-то Шен Те получила воздаяние за свою горемычную жизнь, наконец-то она — счастливая обладательница маленькой табачной лавки — может позабыть о нищете, унижениях, вздохнуть полной грудью!.. Может ли? Можно ли быть счастливым, когда вокруг тебя океан несчастья, когда чужая нищета врывается в твой дом, когда на каждом шагу унижают других? Доброта в страшном мире, изображенном Брехтом, равносильна самоубийству; попытайся поднять другого — пойдешь на дно. Добро бессильно. Чтобы не сгинуть окончательно, не расточиться, оно вынуждено кликнуть на помощь зло. И Шен Те приходится «обзавестись» двоюродным братом. Жестокий, неумолимый Шуи Та — каменное сердце — спасет ее от разорения, от нового падения, от гибели!

Трагическая нравственная коллизия, полная глубокого социального смысла, обрела, как это свойственно Брехту, парадоксальное выражение. В пределах пьесы Брехт не разрешает эту коллизию — ведь разрешить ее может лишь сама жизнь. И поэт-революционер верит: разрешит!

Попробуйте для доброго найти

К хорошему — хорошие пути.

Плохой конец заранее

отброшен.

Он должен,

должен,

должен быть хорошим!

Этими словами, которые хором произносят участники спектакля — студенты театрального

училища имени Щукина, — этими словами, которые приветствует весь зал, захваченный необычным зрелищем, заканчивается спектакль, поставленный заслуженным артистом РСФСР Ю. Любимовым (режиссер-педагог — А. Буров, художественный руководитель курса — А. Орочко).

Одна особенность — на первый взгляд внешняя — отличает этот спектакль: актеры играют без грима, только кое у кого положены два-три резких штриха. И от этого мы с особой остротой ощущаем двойственность восприятия подлинно брехтовского спектакля; напряженно следя за перипетиями действия, за судьбами героев, мы ни на минуту не забываем, что перед нами не безработный летчик Янг Сун или столяр Лин То, а актеры, изображающие их. Здесь не показывают жизнь, а рассказывают притчу о жизни.

Актеры не таят своих симпатий и антипатий. Они дают не только сценический образ, но и отношение к нему — четкое, определенное, с позиций социалистического гуманизма. Так смыкаются Брехт и Вахтангов.

В этом спектакле мобилизованы все актерские ресурсы: движение, мимика, интонация действенно помогают слову. Угловато заломленные или бессильно упавшие руки A. Демидовой повествуют о характере и судьбе госпожи Янг, пожалуй, не менее красноречиво, чем текст. А омертвевшее лицо-маска, на котором живут лишь (и как живут!) глаза — прозрачно-чистые, трогательно-наивные; семенящие шажки, согбенная фигура жены торговца коврами (Л. Возиян).

Подчас жест, мимика как бы отрываются от словесной основы, и тогда в спектакль приходит пантомима (особенно удается она A. Кузнецову — водоносу Вангу, И. Петрову, остро, иронично играющему цирюльника)…

Непростые, очень непростые задачи стояли перед каждым из молодых актеров, но самая трудная выпала на долю 3. Славиной, сыгравшей добрую Шен Те и ее злого «двойника» Шуи Та.

Перевоплощаясь в образ Шуи Та, 3, Славина не прибегает ни к каким внешним ухищрениям: брюки, котелок да тросточка — вот все, что меняется в ее облике. Мы ни на секунду не заблуждаемся: перед нами Шен Те, но... Это она и не она. Холодеют глаза, замедляются движения; голос звучит сухо и решительно — душа словно покрылась ледяным панцирем эгоизма и расчета… Это искусство перевоплощения, целиком подчиненное осознанной идейной задаче.

Молодые актеры превосходно «выучены»; этого мало: в них пробуждена мысль, воля к творчеству, жажда нового.

Ю. Любимов не побоялся развязать творческую инициативу молодежи (а как еще часто — чего греха таить — такая боязнь обуревает театральных педагогов!). Не только режиссерский талант, но и смелость показал он в оригинальности общей концепции спектакля, в хлесткой выразительности деталей.

Чего стоит одно только решение образов богов! (Грех не упомянуть ярко талантливого В. Клементьева, играющего бога-сангвиника, скептика и ворчуна).

Если на оформление этого спектакля было отпущено двадцать рублей, то, наверное, удалось еще немало сэкономить. В наше время лаконизмом, конечно, никого не удивишь. Здесь он доведен до предела; подозреваю, что действовали не только высокие эстетические, но и «низменные» финансовые факторы. Главный элемент оформления — стулья. Их притащили из ближайшей аудитории. В лавке нужны полки. Полок в студенческом обиходе нет. Их заменили столы — длинные, узкие столы, за которыми днем нынешние актеры писали конспекты и играли в «морской бой». (Впрочем, это домысел; не знаю, какие именно игры в ходу у щукинцев во время скучных лекций. А может быть, там и не бывает лекций скучных — такое предположение рождает этот учебный спектакль.)

Я не спрашивал ни у кого и все-таки знаю твердо: он создавался с энтузиазмом, с горячей любовью к Брехту, в него вложено все, что получили ученики от своих учителей, и все, что несут в искусство они сами — от жизни, от себя.

*Брехт хотел, чтоб в его театре люди не просто «сопереживали», a «голосовали». На спектакле «Добрый человек из Сезуана» зрители голосуют против подлости, лжи и лицемерия, против условий, унижающих и уничтожающих человеческое в человеке, голосуют за доброго человека и справедливую жизнь. Голосуют единодушно. Воздержавшихся нет.