Ольга Романцова. Испытание на прочность

«Планета красоты». 2005, № 7-8

Героини, сыгранные Любовью Селютиной, часто оказываются в трагических ситуациях. Но что бы ни происходило, незаурядная душевная сила, которой актриса наделяет сыгранных ею женщин, заставляет зрителей поверить, что, даже потерпев поражение, они побеждают в нелегком поединке с роком.

Борьбу не на жизнь, а на смерть ведут Медея, Анна Ахматова в бриколлаже «До и после» и Шен Те из «Доброго человека из Сезуана».

Когда Медея Селютиной выходит на сиену театра на Таганке, понимаешь, что фраза хора «Никто никогда не знает, откуда приходит горе…» относится только к ней. Селютина играет Медею женщиной, которая не может сдерживать свои чувства: неукротимый гнев уживается в ее душе с предельной доверчивостью. И опустошающим одиночеством, когда Язон ее предает.

Черноволосая женщина в мужской черной шинели мечется в пространстве, ограниченном баррикадой из серых, туго набитых песком мешков, и сгибается от жестоких слов, как от ударов кнутом. Она кажется античной героиней и нашей современницей. Жертвой войны в одной из «горячих точек». Медея верила, что Язон — ее вторая половина, данная богами. Она помогла ему завладеть Золотым руном. Ради него убила родного брата и навсегда покинула родную Колхиду. А Язон женится на молоденькой дочери цари Коринфа и отправляет Медею в изгнание. Но она мстит только потому, что загнана в угол и ей не оставили другого выхода. До последнего момента не может поднять руку на детей, и убивает их так, будто безжалостный античный рок на несколько секунд лишил ее рассудка. Проходя вместе с Медеей ее путь, Селютина играет сильно, открыто и страстно, «на разрыв аорты», создавая на сцене атмосферу античной трагедии.

Премьера «Медеи» состоялась в мае 1995 гола в Греции. Готовить и играть эту роль Селютиной пришлось в экстремальной ситуации. «Когда начались репетиции „Медеи“, я родила дочь. Мне приводилось всю ночь подниматься к ребенку, вставать в шесть и в девять ехать на репетицию. Я отдыхала только в метро, это был мой рабочий кабинет. По дороге в театр учила текст, читала „Мифы древней Греции“, в переходах репетировала, произнося реплики вслух. От этих нагрузок я на репетициях теряла сознание. Скажу какую-нибудь фразу, падаю в обморок. Помреж бежит ко мне с нашатырем… Собирала роль по крупицам. Помню, мне сказали, что на Медею будет пробоваться грузинка. Я после репетиции ползком пробралась на балкон, смотрела на нее, слушала, как она говорит, старалась запомнить акцент, интонации. ..» — рассказывает Селютина. Любимов, пробовавший на роль Медеи разных актрис, решил, что она будет играть на премьере в Греции. А она чем-то отравилась в первые дни после приезда в Грецию, но решила, что ни за что не отступит: «Я написала фломастером на стене гостиничного номера: „Если не я. то кто же?!“ В гримерке на стене написала: „Я сыграю гениально!“ И поставила на столик две фотографии лайки, похожей на волка. (Юрий Петрович говорил на репетициях: „Медея — волчица!“ Вот я и попросила переводчицу принести фотографии волка.) Это было испытание на прочность и на выживаемость…» После премьеры «Медеи» Селютину стали называть актрисой с подлинным трагическим талантом.

Любовь Семеновна попала в театр на Таганке случайно. (Тут самое время вспомнить булгаковскую фразу о том, как причудливо тасует судьба свою колоду карт.) Она закончила Театральное училище им. Щепкина, училась на курсе у Михаила Царева: «Была худая, нервная, играла только характерные роли: героинь Островского, Шукшина, из-за этого не могла показываться адекватно». И пришла в театр на Таганке, чтобы подыграть подруге Лене: Лена показывала сцену Дездемоны и Эмилии из «Отелло», и ей нужна была Эмилия. Стоит ли говорить, что Любимов не обратил на подругу никакого внимания, а Селютиной предложил показаться еще раз. На втором показе она читала пушкинское стихотворение «К морю…» (то самое, что читал Валерий Золотухин в спектакле «Товарищ, верь»), наполняя его неожиданным смыслом: поэт все забыл, только первая любовь навсегда останется у него в памяти, и ее взяли в театр"Меня переполняли радость и счастье; меня выбрали, взяли и театр. «С того момента, как Юрий Петрович сказал, что я буду у него работать, для меня начинается новый отсчет времени», — рассказывает Селютина. Первой ролью стала Соня Мармеладова в «Преступлении и наказании», В том самом спектакле, где Свидригайлова играл Владимир Высоцкий: «Я успела подметить, как он произносит отдельные фразы. Помню его взор, манящий куда-то вдаль. После аплодисментов у меня было желание кинуться ему в ноги. Не знаю почему. Тогда никто не понимал, что это за человек. И только после смерти Высоцкого, когда мы всем театром смотрели его фильмы и записи концертов, мы стали постигать, кто работал вмеете с нами». В хрупкой Соне ощущался трагический надрыв. Он был и в Ирине из «Трех сестер». Фраза «Выбросите меня, я больше не могу!» вызывала у героини бешеный взрыв эмоций. Солдаты хватали Ирину за руки и скручивали, как сумасшедшую. Это внутреннее ощущение трагизма усилили испытания, выпавшие на долю актеров Таганки: вынужденная эмиграция Любимова, приход на Таганку Анатолия Эфроса и раздел театра Николаем Губенко.

«Анатолий Васильевич сказал: „Куда мне еще идти? Я хороший режиссер, а вы хороший театр“. А я смотрела на него, как сквозь какое-то марево, и думала, что он говорит неправду. В душе я всегда верила, что Юрий Петрович обязательно вернется. И оказалась права… Когда Губенко решил поделить театр, я вышла с собрания красная, как помидор, и была в полуобморочном состоянии. .. Ощущение было такое, что квартира, где жили родители и дети, друг превращается в страшную коммуналку. Причем отца выселяют на кухню, а дети начинают занимать все пространство. Потом Губенко позвонил мне по телефону и спросил: „Ты будешь нас поддерживать?“ Я ответила: „Нет“. Он говорит: „Значит, мы все говно, а ты бабочка, которая летает над этим говном, да?“ А я молчу и думаю: „Говорите, что хотите, а я сделаю так, как чувствую“. Я сейчас повзрослела, но все равно не хочу судить Юрия Петровича и всех остальных…»

Услышав, как Селютина произносит на сцене трагический текст, понимаешь, что у нее есть право на эти чувства и эту трагическую высоту. Актриса заслуживает его каждодневным трудом. Он особенно необходим сейчас, когда Любимов ставит спектакли — бриколлажи, составленные из фрагментов разных текстов, а актеры играют несколько ролей. И нужно приложить немало усилий, чтобы зрители сумели узнать герои по отдельным коротким репликам. Чтобы понять, кто есть кто в бриколлаже «До и после», требуется начитанность и минимальные знания о биографиях поэтов Серебряного века. Но стоит Селютиной, одетой в черное платье, выйти на сцену из черного квадрата декорации, как зрители каким-то шестым чувством пони?мают: это — Анна Ахматова. Строчками «Поэмы без героя» она оплакивает погибших друзей и прекрасный мир, рассыпавшийся как карточный домик. Приглашает к себе тени великих поэтов. И потом шутливой фразой встречает племя младое, незнакомое. Благодаря Ахматовой, в спектакле возникает связь времен — поэты Серебряного пека перелают эстафету Иосифу Бродскому. И хотя композиция выстроена так, что роль великой поэтессы временами исчезает в причудливой театральной ткани, заявленные ею темы остаются в памяти. А спектакль превращается в реквием по поэтам, погубленным безжалостной государственной машиной. Увидев Селютину на сцене, с особой остротой понимаешь, что не бывает маленьких ролей, бывают только плохие актеры. После «Фауста» врезаются в память проклятия, которые шлет герою ее Забота. А после «Братьев Карамазовых» вспоминаешь, как смотрит на Ивана Карамазова ее Катерина Ивановна. С этой ролью связан мистический случай. Селютину и ее подругу назначили играть вторым составом Катерину Ивановну и Грушеньку."Мы пошли на выставку в музей Достоевского. Я думаю: «Надо роль брать». И вдруг говорю: «Стоп. Под стеклом на витрине лежит шляпа Достоевского. Если мы сейчас поднимем стекло и прикоснемся к шляпе, и скажем: „Мы будем играть наши роли“, все получится». Подняли стекло (хорошо, что не было поблизости смотрителей), положили руки на шляпу и говорим: «Мы будем играть наши роли. Чур чура». Вскоре подругу вызвали играть Грушеньку. А после первого прогона «Карамазовых» мне позвонил помреж: «Аня Агапова (она репетировала Катерину) уезжает в Лондон. Ты должна играть прогон второго акта Карамазовых». Я говорю: «Карамазовы?! Второй акт?!» А дочка спрашивает: «Мама, а кто такие Каламазовы?» Ее дочери сейчас одиннадцать лет. Ее зовут Соня (Селютина назвала ее в честь первой роли), она замечательно рисует. И пока не собирается быть актрисой: чувствуется влияние отца (муж актрисы — художник)."Когда я очень устаю в театре или, готовясь к роли, худею как щелка, муж начинает возмущаться: «Когда это театральное безумие наконец закончится? Когда ты будешь жить, как все нормаль?ные люди?» — рассказывает Селютина. Но его вопросы пока остаются без ответа. Актриса по-прежнему посвящает себя театру, каждый раз волнуясь перед выходом на сцену. А когда я спросила Любовь Семеновну: «Считаете ли вы себя ведущей актрисой театра на Таганке?» — она ответила: «Никто не уверит меня в том, что это так. Сколько бы я ни проработала на Таганке, я знаю, что никогда не смогу гордо почивать на лаврах».