Мария Седых. 23 апреля Таганка отмечает день рождения: в канун 45 сезона Юрий Любимов построил на своей сцене «Замок»

Свой юбилей Мастер отпраздновал в прошлом году, так что нынешний — рядовой, текущий. Однако, если поиграть цифрами, то и дату 23 апреля можно отмечать как символическую. Режиссерский дебют Юрия Петровича Любимова состоялся в… 45 лет. И на Таганке начнется отсчет 45-го сезона. После «Доброго человека из Сезуана» «молодой» постановщик проснулся знаменитым. Так что премьера «Замка», быть может, завершает какой-то цикл. Долгий, по меркам театральным — беспрецедентный. Возможно, меня заворожила магия цифр, но во время репетиций, в темноте зрительного зала, мне слышалась «перекличка» двух этих спектаклей разных веков. Правда, зонги, тогда будоражившие, бодрившие, сегодня навевали какую-то философскую грусть…

Сделать былью

Если спросить рядового зрителя, не знаю, вспомнит ли он с ходу названия романов Кафки, да и не уверена, что нынешний вообще их читал. Особенно «Замок». Хотя в театре они исправно ставятся. Совсем недавно вышел «Процесс» в «Табакерке», у многих на памяти фокинское «Превращение» с Константином Райкиным. Зато нисколько не сомневаюсь, каждый немедленно отрапортует: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» — бессмертный русский слоган, крылатая фраза, которую мы завещаем потомкам. Из чего следует одно бесспорное умозаключение: в наших пенатах всякий знает, что Кафка и абсурд — синонимы, близнецы-братья. Вполне вероятно, что этого достаточно, чтобы считать публику подготовленной для восприятия столь непростого произведения.

Свой «Замок» Любимов задумал давно. Первая читка на труппе состоялась еще в октябре 2006 года. Начал репетировать в параллель с «Горем от ума». Грибоедовым отметил 90-летие. Отзвучали тосты, и сразу вернулся к Кафке. Не берет мастер творческих пауз. Не его стиль. Думаю, если спросить: «Бывают ли у вас кризисы?» — ответит резко: «Кризисы бывают у ленивых». Недаром Юрий Трифонов писал о нем: «Помимо особого устройства глаза, помимо изобретательности есть еще простое свойство: мужицкая работоспособность. Любимов работает, как крестьянин на пашне».

Весь март «пахали» не меньше, чем по восемь часов в день. Утром и вечером прогоны — «грязный» и «чистый». У актеров небольшой перерыв на обед. У Самого — нет. Вот на минутку забежал Рустам Хамдамов — нужно поменять ткань большого платка, которым в одной из сцен укроют Хозяйку. Наконец дождались Владимира Мартынова: согласится ли, что «вставили» фрагменты из Эдисона Денисова? «У меня же столько гениев вокруг. Они на расхват, никого никогда не поймаешь. Но мы поладили…»

А в фойе на паркете уже разложены шкуры, ими пора оживить интерьер замка. Выбрать должен Любимов, ведь он автор и оформления. Пристально вглядывается в каждую: «Как распятия. ..» Вообще именно здесь, в фойе — не нарядном, гостеприимно-вечернем, неожиданно понимаешь, как живется Таганке после раздела-уплотнения. В вестибюле стрекочет швейная машинка, в углу что-то приколачивают, пилят. Все подсобные помещения — за каменной стеной, у «Содружества». «Ну и теснотища у вас, Юрий Петрович». В ответ молчаливое пожатие плечами и жест рукой в известном направлении. Хочешь не хочешь, вспомнишь, с какой холодной брезгливостью реагировал профессор Преображенский на алчущих уплотнить его «жилтоварищей»…

Перерыв закончился. Помреж объявляет готовность. Мастер возвращается за режиссерский столик. Начали. Сегодня он ворчлив. Или притворяется. Реплики то бросает в микрофон на весь зал, то себе под нос бурчит:

— Как бездна тянет их старый провинциальный театр…

— Не годится, не годится здесь житейский театр, здесь театр образный…

— Финальный зонг о свободе не должен быть песенкой. Свобода — синяя птица. То мелькнет, то исчезнет…

Честно говоря, Любимову сейчас не до интервью. Но воспитание обязывает, раз уж впустил на репетицию: «Спрашивайте!»

— Вы замысел «Замка» долго вынашивали?

— Да, он очень давно в голове вертелся. Казалось, что этот роман непереводим на язык сцены. Кафка писал его урывками, не закончил, вся «ткань» рваная. А когда задача трудная, ее непременно хочется решить. Вот сидит такое внутри тебя озорство или азарт. Ну неужели ничего нельзя сделать? В Иерусалиме я дружил с человеком, который учился в университете у однокашника Кафки, и тот ему рассказывал, какая у них была веселая студенческая компания.

— Что же этот весельчак романы такие мрачные писал?

— Это к его чести. Жил весело, а предвидел нарождающееся время.

— Да уж. В «Замке» полный набор тоталитарных примет: замкнутость, бюрократический формализм, строгий контроль, доносы, шпионство и резкое неприятие всего, что приходит извне. В данном случае «пришелец» Землемер. Поскольку финал не написан, его и трактуют по-разному. По-вашему, кто в этом столкновении вышел победителем?

— По-моему, судьба Землемера — в словах Дамы, Хозяйки, взявшей и Двор, и Гостиницу. Точно Лопахин в финале «Вишневого сада», она говорит: «Придешь, куда ты денешься». А как, собственно, с ними воевать? Они же хозяева.

— А что вам важнее было представить: «замковую» систему или попытку ей противостоять?

— Да Землемер и не очень сопротивляется. Когда случайная спутница ему предлагает уехать, он ведь отказывается. Все время сомневается: мол, столько бродил, пора обосноваться… Да и выбрал в конце концов буфетчицу.

— Если переводить на сегодняшний язык, за этим, по-вашему, желание вернуться в стойло?

— Горько говорить, но это так. Мы очень покорные. Молчим, подхалимничаем, смиряемся быстро. Холуи-с. Человек должен иметь свою волю и сам строить свою жизнь. А не зависить от того, в какую обойму его вставят.

— Кафка и сам с печалью смотрел на человеческую природу.

— Так ведь и наш Александр Сергеевич порой суровые приговоры выносил: «На всех стихиях человек — / Тиран, предатель или узник». Человек всяким бывает. Если мы снова начинаем восхвалять сталинщину, если нам плевать на миллионы загубленных, то кто мы?

— Вы думаете, зрителю сегодня это интересно?

— А мне плевать. Извините за выражение. Я этой позиции всегда придерживался. И здесь, и там, на Западе. Откуда я знаю, кому продали билеты. Кто в зале — рассуждения из области советской мифологии. Чаплин знаете как работал? Он все проверял на собаках: вот здесь они мои трюки не принимают, надо новые придумывать. Артисты, правда, ворчат. Но они у нас дурно воспитаны, не понимают, что исполнители. Все считают себя полными соавторами.

Сколько бы ни бранил Любимов своих артистов, сколько бы ни писала критика, что они «винтики», марионетки в его мироздании, это тоже оказалось из области мифов. Сколько открылось на Таганке больших артистов. Пусть исполнителей — зато каких! И нынешняя труппа работает как часовой механизм. Но в хоре есть протагонисты. В этом спектакле — Любовь Селютина, Владимир Черняев, Мария Полицеймако, Виктор Семенов, Александра Басова, Полина Нечитайло, Роман Стабуров.

Томас Манн увидел в «Замке» выражение «благословенной обыкновенности». Пожалуй, на Таганке ее не благословляют, а констатируют, обозначают. Символ «обыкновенности», обыденности — пиво. Да-да, живое, настоящее, пенящееся, льющееся в кружки прямо из бочонка. Так что этот спектакль можно измерять в литрах или, как в некоторых странах, в метрах кружек. Тот, кто на разливе, — рангом повыше, тот, чей бочонок, — почти при власти. Ну а большинство — те, кому наливают. Это они, куда бы ни шли, всякий раз проходят через вращающиеся турникеты. Сцена пуста — иди любой дорогой. Но нет, так надежнее. Не собьешься с пути, не заблудишься. Главное, не выпускать замок из поля зрения. Они и не сводят глаз с таинственной мерцающей конструкции, медленно проплывающей к сцене над головами зрителей, то туда, то обратно, заставляя и нас, задрав подбородки, опасливо на нее (на него) поглядывать. В ее постоянной переменчивости что-то манящее. Перефразируя известное выражение, можно сказать: «Если дорога не ведет к храму, то она ведет к замку». К храму она одна, а к замку, замечает Юрий Петрович, они постоянно меняются, главной неожиданно может стать та, что еще вчера была обочиной.

Как и у Кафки, время и место действия в спектакле не обозначены. Здесь и сейчас. Везде и всегда. Зонги-баллады на стихи Иосифа Бродского и библейские тексты.

Любимов вспоминает, да и сама я как сейчас помню, когда почти полвека назад на сцене Щукинского училища студенты запели в «Добром человеке…»:
«Шагают бараны в ряд, бьют в барабаны. /
Шкуры для них дают сами бараны», — зал неистовствовал, топая ногами и требуя повторить. В инсценировке «Замка» перед последним зонгом ремарка «стоп-кадр», ну, вроде «народ безмолвствует». Его поют так, что нужна звенящая тишина в зале, иначе не расслышать слова:
«Ах, свобода, ах, свобода.
/ У тебя своя погода.
/ У тебя — капризный климат. /
Ты наступишь, но тебя не примут».

Действительно, какой-то жизненный цикл завершился.