Татьяна Шах-Азизова. Встречное движение: Любовь Селютина и Таганка

Сначала я ее не узнала. Да и как узнать в этой фурии с искаженным злобным лицом ту, что была Ириной из «Трех сестер», и пушкинской Татьяной, и величавой Анной Ахматовой?
Но это была она, Любовь Селютина, на сей раз — в облике Клитемнестры в «Электре», порочной, жестокой царицы.
Облике неожиданном, как бы к ней не идущем — и все же убедительном, словно приросшем к ней, хотя такой мы ее и не видели, и не предполагали увидеть.
Без малого 30 лет Селютина в Театре на Таганке. Послужной список ее велик и разнообразен, преобладает в нем классика — Пушкин и Гете, Достоевский и Чехов, Софокл и Еврипид. И классика ХХ века — Пастернак, Ахматова, Брехт.
Большая литература, фундамент любимовской Таганки; завидная актерская судьба.
Селютина играла много, разнообразно. Но часто казалась д р у г о й рядом с коренными таганковскими актрисами — на фотографии из «Трех сестер» рядом с Машей — Аллой Демидовой и Ольгой — Марией Полицеймако это видно. Не лучше, не хуже — другая, иной творческой и женской природы, сродни тургеневским и чеховским девушкам.
Казалось также, что предназначена она была для другого театра, традиционного, психологичного, достоверного; что обострение, отчуждение, остранение — не для нее. Что ее актерский и человеческий стиль более всего явлен в чеховской Ирине или в Тоне из «Живаго (Доктора)», серьезных и нежных, со спрятанным, сдержанным драматизмом.
Впрочем, спрятанным до поры — он мог прорваться и захлестнуть сцену, как было с той же Ириной. Помимо того редкого свойства, что Чехов называл «грацией» (имея в виду чувство меры и такт), Селютиной даны был сильный, но управляемый темперамент, и чувство формы, и столь же редкое трудолюбие.
Здешние условия игры она принимала и выполняла исправно. Была Сонечкой Мармеладовой — и двойным персонажем Шен Те-Шуи Та в возобновленном «Добром человеке из Сезуана». Играла целостную, большую роль — или, наравне со всеми, по нескольку ролей в спектакле, а то и без ролей — разные грани, разные моменты существования. При этом умела «собрать» образ, вычленить из переменчивой массы, предъявить как личность, узнаваемую,особую. Такой вспышкой узнавания, остановленного мгновения была сцена письма Татьяны в «Евгении Онегине» — с пером в руке, с лицом, озаренным каким-то радостным вдохновением — вдохновением любви.
Ее женственность, красота, обаяние ясности и гармонии переносились на ее героинь, а если искажались жестоко, то виной тому была жизнь.
Не случайно главной ролью, определившей ее судьбу, стала Медея, сыгранная с опасным погружением в ее душевный ад, в ужас и мрак, созданный ею и навязанный ей. При этом актриса добивалась не прощения, но понимания (простить детоубийцу нельзя) и вовлекала зрителей в этот кошмар, восходящий к безумию, давая им то, что древние называли катарсисом — очищением души, через страх и сострадание.
Даже у Клитемнестры, сыгранной в спектакле Судзуки в стиле японского театра, за злой, страшной маской чудится какой-то объем, второй план, что заставляет не только отторгать от себя это яростное чудовище, но вспоминать ее прошлое — смерть дочери, предательство мужа, ожесточившие ее; задумываться о причинах.
Селютина не может играть просто знаки и маски, — ее создания полнокровны. В последней премьере Любимова — «Замке» Кафки — ей выпало быть Хозяйкой гостиницы в странном мире, похожем на дурной сон, с людьми функциями, с четким автоматизмом происходящего. Здесь Хозяйка, властная, грубоватая женщина с роскошными формами, — едва ли не самая живая, из плоти и крови, с какой-то непроясненной подоплекой во всем, что она делает и говорит. Она напоминает горьковских героинь — то Василису в «На дне», то Вассу Железнову; во всяком случае, из этого ряда.
Среди условных людей и действий такая героиня может выглядеть диссонансом. Но, во-первых, абсурд смешан у Кафки с реальностью, и в том — его завораживающая сила. Во-вторых, У Любимова все не случайно. Вероятно, такая натура актерская теперь нужна ему, оттого и стала опорой.
Нужна ее особость (но не отдельность), равно как контраст между нею —и другим, и другими; контраст, оттеняющий смысл. Нужны ее женственность и человеческое тепло, как прежде нужны были стихийная страстность Славиной и интеллектуальный темперамент Демидовой. Любимов вырастил в ней мастера, универсального, как истинные актеры Таганки,не подавляя ее натуру. Он дал ей современные ритмы и форму, бесстрашие, отход от себя привычной. Она одушевляет и согревает его многосложные композиции, наполняет их жизнью.
Словом, они нужны друг другу.
Впрочем, может быть, это — всего лишь моя версия?