Майя Туровская. Любимец судьбы [Das Talent zum Glück]

В тяжелые советские  годы Давид Боровский работал в декорационном цехе театра. Там он познакомился с западной культурой, которая тогда еще была под запретом. Но, как театральному художнику, Боровскому пригодились эти, приобретенные еще в юности, знания, и сейчас он умело использует их для создания работ, которые обретают мировую известность. 

Театрального художника Давида Боровского можно без преувеличения назвать гражданином мира. Реквизиторы, бутафоры, портные и другие сотрудники театров в Милане, Будапеште, Париже, Амстердаме и других европейских городов лично убедились, как высоки требования художника. А он, зная об отечественных и европейских театральных течениях не понаслышке, как настоящий профессионал, умеет держать все под контролем. Интересно, что понятия «творческий подход» и «изобретательность» не входят в словарный запас Боровского, хотя это те качества, которые он больше всего проявляет в своей работе.

Мировую известность в числе прочих работ мастера приобрели декорации к спектаклю «Гамлет» в московском Театре на Таганке. По сцене свободно двигался грубый вязаный занавес, закрывал ее то полностью, то частично, разделял героев и управлял ими, сметал с исторических подмостков короля, двор и самого Гамлета, иными словами, этот занавес был полноценным действующим лицом. Правильней всего было бы указать занавес в программке наравне с другими актерами, дав его герою имя «Судьба», «Рок» или, по крайней мере, «Время» (некоторые даже предлагали ставить этого «героя» до имен Юрия Любимова и Владимира Высоцкого). Помню, как уменьшенная модель этого вырезанного из мешковины занавеса, висела в домашнем кабинете режиссера Юрия Любимова. Портал сцены в этом спектакле состоял из беленых стен домов, типичных для Стратфорда-на-Эйвоне, стены заканчивались деревянными балками, старыми и обветшавшими, как и сама Дания. Эти декорации создавались около четверти века назад, но уже тогда Давид Боровский был широко признанным художником с опытом работы за рубежом. Он не занимался «оформлением», как тогда говорили, но делал сценическое пространство осмысленным, создавал художественный «хронотоп».

Очарование улицы

При этом у Боровского нет высшего образования. Его детство выпало на годы войны: он пережил первые бомбардировки, эвакуацию с матерью и сестрой из Одессы в Сталинабад (ныне Душанбе), куда позднее приехал раненный на фронте отец. В Одессу семья так и не вернулась. По дороге в родной город Боровские оказались в Киеве да так там и остались. Немецкие военнопленные еще разбирали руины, а мальчишки ― как и большинство мальчишек того времени ― носились по улице мелкими преступными бандами. К счастью, у Давида рано проявился талант к рисованию, и поэтому в пятый класс он пошел в художественную школу. Давид в те годы, конечно, ощущал очарование улицы, но и радовался учению, ибо рисовать ему очень нравилось, и учился он самоотверженно. Но вскоре умер отец, а мать вынуждена была мотаться по больницам с его сестрой-инвалидом, и поэтому вместо учебы Давиду пришлось думать о заработке. Отец друга служил заведующим склада в украинском театре и пытался туда пристроить Давида, но из этого ничего не вышло. Зато после того как в Театре русской драмы имени Леси Украинки кто-то увидел школьную чертежную папку Боровского, его взяли туда подмастерьем. Давиду повезло, потому что театр как раз переживал период расцвета. А закончить среднее образование Давиду Боровскому пришлось уже в вечерней школе для рабочей молодежи.

Вот так судьба порой распоряжается жизнью более разумно, чем сам человек. В тяжелые годы позднего сталинского периода Давид, как и многие его сверстники, не смог получить высшее художественное образование из-за «неправильной» национальности, а те, кому все же удавалось устроиться, наносили неизгладимый ущерб соцреализму. В эти самые годы Давид по-прежнему работал в декорационном цехе театра. «Весь мир – театр» – справедливо так же и обратное: театр ― это целый мир. Из практических соображений люди театра хранили редкие дореволюционные журналы и даже книги по западноевропейскому искусству, ведь в то время путь к подобным изданиям им был закрыт (стоит напомнить, что даже импрессионизм считался в те годы антиправительственным). Один из друзей Боровского владел доставшейся по наследству коллекцией оперных пластинок (Шаляпин, как эмигрант, тоже был под запретом). Тем не менее шаг за шагом Боровский овладевал ремеслом и позднее, уже в период оттепели, прошел путь от подмастерья до главного художника театра. Приглашение в Москву не могло быть случайностью. Здесь, в Москве, помогая знакомому режиссеру, который оказался в критической ситуации, Боровский решил чрезвычайно сложную постановочную задачу (в таких вещах он мастер). Потом ему предложили место главного художника в Московском театре имени Станиславского. Но судьба опять решила всё за него. К этому моменту у Боровского уже была семья, сын. Но мать много болела, и он часто ездил к ней в Киев. Поэтому  пришлось отказаться от хорошей должности в театре, и как «свободный художник» он шагнул в неизвестность. И опять ему повезло: Боровский работал в самых разных театрах, с лучшими режиссерами. На протяжении десятилетия он ежегодно оформлял спектакли в Венгрии. А может быть, как говорится в пословице, дело не в удаче, а в таланте, которому если не счастье, то несчастье помогает?

Звездный час

Когда Давид Боровский познакомился с Юрием Любимовым и его театром, звездный час пробил для обоих. Сегодня Таганку шестидесятых годов часто называют «разрешенной оппозицией». Но Таганка никогда не была менее оппозиционной или более разрешенной, чем сейчас, когда все решают деньги. Впрочем, речь не об этом. Со стороны видно, что в театре экспериментировали не только с разрешенными постановками, но и с декорациями, хоть концептуализм в те времена и был запрещен. Так, в спектакле «Обмен» по повести Юрия Трифонова Боровский разместил на авансцене мебель разных времен (речь в спектакле шла об обмене квартиры); на какой-нибудь выставке эта мебель сама по себя могла бы стать экспонатом под одноименным названием. За ней, в глубине сцены, располагался каток, где люди той поры могли проводить свободное время (кажется, в Русском музее впоследствии все же использовали эту идею для выставки). А в спектакле «Пристегните ремни!» по Григорию Бакланову Боровский использовал кресла из старого самолета, чтобы воссоздать интерьер салона. Как никто другой он умеет использовать на сцене вещи из жизни.

Когда в миланском оперном театре "Ла Скала"  Юрий Любимов и Давид Боровский ставили оперу "Борис Годунов", Боровский использовал вышитую вручную шелковыми нитями икону Владимирской Богоматери, а по сторонам, рядом с боковыми образами, поставил хор со свечами в руках. Лучшей декорации для знаменитой оперы я не могу себе даже представить.

Случались и скандалы. Так, однажды Любимова и Боровского сначала не пустили в Милан для постановки Луиджи Ноно, а потом не разрешили въезд в Париж, где они должны были показывать оперу «Пиковая дама» (в работе над оперой помимо Любимова и Боровского участвовали Альфред Шнитке и Геннадий Рождественский).

В годы эмиграции Любимова Боровский был предан ему; разлад произошел, как это часто бывает, нежданно-негаданно, когда после возвращения Любимова возникла новая Таганка. Тогда два мастера разошлись, сделав предварительно громкие публичные заявления, как это заведено в России.

Сегодня Боровский работает в Малом драматическом театре Санкт-Петербурга с выдающимся режиссером Львом Додиным, впрочем, статус свободного художника позволяет ему сотрудничать и с другими великими мастерами. Его семейная жизнь необычайно гармонична. Сын тоже стал театральным художником, в Москве его известность едва ли не больше, чем известность отца, чьи работы чаще можно увидеть за границей, чем на родине. Сам Давид Боровский почти не изменился: роскошь его как не интересовала, так и не интересует, тщеславия тоже не прибавилось, чего не скажешь о чувстве собственного достоинства. Раньше он, рыжеволосый, широкоплечий, напоминал одесского грузчика; сегодня же, высокий и угловатый, скорее похож на Дон-Кихота. Как настоящий работающий руками мастер, он все так же носит свитера ― памятный «реквизит» с Таганки. Он давно мог бы уйти на пенсию или стать профессором, но сцена его не отпускает. Он говорит, что после того, как трижды придумал сценографию к трем разным постановкам оперы Шостаковича «Леди Макбет из Мценского уезда», он ставил бы ее еще и еще, и каждый раз по-новому, ведь многие варианты художественного оформления сцены еще им не испробованы.

Перевод с немецкого Екатерины Назаровой,
студентки образовательной программы НИУ ВШЭ «Иностранные языки и межкультурная коммуникация» (проект «Зарубежные театроведы о русском театре», руководитель Е. И. Леенсон)
[Обратный перевод. Перевод на немецкий Роземари Титце (Rosemarie Tietze)]