Элла Михалева. Директор «Таганки» Николай Лукьянович Дупак

«Вагант», 1999, № 10-12

— Ах так? Враньё, — воскликнул Кот, и все подумали, что он начнёт протестовать, но он только тихо сказал: — История рассудит нас.

М.А.Булгаков.  «Мастер и Маргарита».

10.11.1968. Зайчик сказал, что днём звонил Высоцкий, просил отменить спектакль — совершенно без голоса. Потом что-то переменилось — спектакль состоится. И вот вечер. Володя приходит: «Спектакля не будет, нечем играть». Поднимается шухер. Врачи. Шеф, Дупак, вся труппа ходят и вспоминают «лошадиную фамилию» — что может пойти взамен. Ничего: то того нет, то другого. Предлагаю «Тартюфа». Звонить начальству и просить разрешения. Что делать — в театре несчастье, а публика уже в буфете. На меня, как на сумасшедшего: непринятый спектакль, завтра всех увезут, шефу снимут голову и т.д. После всех передряг Дупак решается (Венька предполагает, он дозвонился всё-таки перед этим из своего кабинета; весь шухер был за кулисами): «Семь бед — один ответ, пусть идёт «Тартюф». Дупак выходит к зрителям. Зрители в зале. Он выводит Высоцкого. — Дорогие наши гости... Мы должны перед вами глубоко извиниться... Все наши усилия, усилия врачей, самого артиста В. — исполнителя роли Галилея, восстановить голос ни к чему не привели. Артист Высоцкий болен, он совершенно без голоса, и спектакль «Галилей» сегодня не пойдёт. (В зале крики: пить надо меньше, петь надо больше — какая-то чушь). Вместо этого мы покажем нашу новую работу — «Тартюф», которую ещё никто не видел. (Аплодисменты, крики восторга). Для того чтобы поставить оформление «Тартюфа» и разобрать «Галилея», мы просим оставить зрительный зал на 20 минут. Через 20 минут начнётся спектакль господина Мольера «Тартюф».

В.Золотухин.  «Дребезги».

Как ведь бывает в «нормальных» театрах: директор — это хозяйственник, администратор, организатор театрального дела. Должность и хлопотная, и ответственная, но, в общем, не вреднее для здоровья, чем любая другая. Директор же Театра на Таганке — профессия совсем особенная, с привычным театральным директорствованием имеющая сходство весьма относительное.
На этом посту требовалось обладать нервами укротителя, выдержкой снайпера, ловкостью эквилибриста и, при наличии известной гибкости спины, одновременно уметь вовремя проявить норов, огрызнуться и настоять на своём.
Десять лет назад Николай Лукьянович Дупак подал заявление об уходе из Театра драмы и комедии на Таганке, театра, где он был директором более четверти века. Сам Николай Лукьянович уверяет, что ушёл без обиды, поскольку «обида — чувство не конструктивное», а неконструктивных эмоций Дупак не признаёт. Но было бы легкомысленным предполагать, что он покидал театр с лёгким сердцем.
В 1989 году обстановка вокруг директора сложилась гнетущая: были и закулисные интриги, и открытые выпады, в кулуарах гулял даже специальный «термин» — нужно «выкорчёвывать дупаковщину». Словом, всё шло к тому, что директор должен покинуть свой пост. Дупак не стал дожидаться, когда над ним грянет гром, и сам положил на стол заявление об уходе. Может быть, надеялся, что повторится история, уже один раз произошедшая с ним в стенах «Таганки». Однажды, а именно в 1976 году, Дупак уже уходил из театра. В тот раз, как и в 1989-м, между ним и главрежем «Таганки» Любимовым, как говорят в таких случаях, «пробежала чёрная кошка». Дупак ушёл на полтора года директором в Театр на Малой Бронной. Постепенно втянулся в жизнь этого театра, затеял ремонты, реконструкции, взялся за организацию гастролей. Потекли обычные будни директора театра. Но через 500 дней после его ухода с «Таганки» и начала работы на Малой Бронной в его кабинете раздался звонок. Это был Юрий Петрович Любимов. Он попросил Николая Лукьяновича о встрече, а встретившись, предложил Дупаку вновь вернуться на «Таганку». Дупак согласился, хотя и не без колебаний, попросив предварительно время на раздумье.
Раздумывать было о чём. На одной чаше весов были нормированный рабочий день (то, чего у Дупака никогда не было на «Таганке»), стабильный трудовой график, в срок и сразу сдаваемые премьеры, гастрольная жизнь, большие планы по реконструкции театра и талантливое окружение (труппа Театра на Малой Бронной состояла из звёзд первой величины: Козакова, Дурова, Сайфуллина, Петренко, Даля, Любшина, Кореневой). На другой чаше весов была «Таганка», а значит, — незавершённое строительство нового здания, которое совсем угасло с его уходом, ершистая, но родная труппа, блистательные любимовские постановки, ни одна из которых не прошла начальственный кордон с первого раза, толпы зрителей, ежевечерне штурмовавших кассу маленького уютного зала, вмещавшего всего 600 человек. Как известно из истории, Николай Лукьянович вернулся на «Таганку», где ему устроили неожиданно триумфальную встречу — с цветами, здравицами и всеобщим ликованием. К слову сказать, дирижировал церемонией вторичного вступления в должность сам Шеф — Юрий Любимов.
Наверное, в 1989 году у Дупака где-то в глубине души теплилась искорка надежды, что-де поулягутся эмоции, перемелется и переможется и устроится по совести и справедливости. Увы — другого раза не было. Хотя нет, был!
Через некоторое время, года через полтора-два, он получил письмо от Содружества актёров «Таганки», возглавляемого Николаем Губенко, за множеством актёрских подписей. Среди подписантов были и те, кто не так давно рвался «выкорчёвывать дупаковщину». Письмо содержало просьбу вернуться в театр директором. Н.Л.Дупак поставил единственное, но жёсткое условие: перешагнуть через распри, объединить расколовшуюся труппу и продолжать работать как прежде — единым коллективом, Театром на Таганке. Условие оказалось невыполнимым, и Дупак в театр не вернулся.
В давней книге В.Золотухина «Дребезги», где опубликован среди прочего и его актёрский дневник, довольно часто мелькает фамилия директора театра. И надо сказать, что высказывания в основном весьма нелицеприятные. Чего стоит хотя бы запись, датированная 26 мая 1968 года: «Дупак строит козни нам с Высоцким. Особенно последнему: не подписывает разрешения на съёмку. Ждёт, зануда, чтобы ему что-нибудь предложили сыграть из-за нас, как в «Интервенции».
Подобные записи представляют серьёзный интерес, поскольку являются документом весьма примечательным: слишком часто за годы своей работы в Театре на Таганке Н.Л.Дупак оказывался непонятым совсем или понятым превратно.

Николай Лукьянович Дупак пришёл в Театр драмы и комедии, что на Таганской площади, в 1963 году из театра им.К.С.Станиславского. Ему было в то время 42 года, за плечами остались Ростовская студия Юрия Завадского, где ему было суждено проучиться у блистательных мастеров сцены три года, поскольку выпуск того курса должен был состояться в сорок втором году, а в сорок первом началась война; работа в Таганрогском драмтеатре, где Дупак играл на профессиональной сцене с 16-ти лет; война, тяжёлое ранение, следствием которого была полученная в 22 года инвалидность; около двадцати лет актёрской работы в драматическом театре им.К.С.Станиславского, где Дупаком сыграно свыше 75 ролей. Ему довелось работать с Александром Петровичем Довженко, Верой Марецкой и Юрием Завадским, Михаилом Кедровым и Николаем Хмелевым, Михаилом Яншиным и Борисом Равенских, встречаться на съёмочной площадке с Натальей Ужвий и Борисом Андреевым, Петром Алейниковым и Амвросием Бучмой. В 1963 году коллектив театра им.К.С.Станиславского предложил Н.Л.Дупаку, который всегда вёл большую общественную работу, стать директором этого театра. В те годы на подобные должности утверждали и назначали в горкоме партии. На беседе с первым секретарём Московского горкома Егорычевым ситуация приняла неожиданный оборот: Дупак шёл на заседание, зная, что его собираются назначить на должность директора театра им.К.С.Станиславского, но комиссия, которая проводила с ним предварительную беседу, вдруг принялась уговаривать Николая Лукьяновича возглавить какой-нибудь другой театр. Аргументы были такие: вам трудно будет стать начальником в том театре, где вы столько лет были актёром, как вы будете делать замечания, например, и вообще руководить артистами, если среди них множество людей, с которыми у вас дружеские отношения. В итоге — Дупак, который в общем-то не рвался оставлять актёрскую профессию и согласился на директорскую должность в основном благодаря уговорам коллег из театра Станиславского, оказался назначенным... в Театр драмы и комедии.
Так игрой случая Н.Л.Дупак был представлен труппе Театра драмы и комедии в качестве нового директора. Случилось это 2 сентября 1963 года. Начальство, назначившее Дупака в этот, прямо сказать, далеко не лучший театр, погрязший в склоках, не имевший приличного репертуара и обитавший на периферии театральной Москвы, дало новоиспечённому директору полный карт-бланш («Делайте, что угодно, но измените ситуацию в театре, где на сцене больше людей, чем в зрительном зале» — сказали Дупаку), он и не подозревал, чем это обернётся в самое ближайшее время.
Как известно, судьба вмешалась в этот жизненный сюжет ещё раз. Проведя ремонт в зрительном зале, частично реконструировав сцену, — это были первые ласточки тех преобразований, на которые подвигло Дупака руководство, — директор не переставал ломать голову над тем, как изменить творческую ситуацию в театре. Друзья пригласили его в Дом кино, где с успехом начинал свой путь спектакль «Добрый человек из Сезуана», поставленный Ю.Любимовым. Это было именно то, что нужно. Дальнейшее для Дупака оказалось, что называется, делом техники: знакомство и встреча с Юрием Петровичем, которого нужно было убедить, что Театр драмы и комедии — это именно тот вариант, который устраивает обе стороны, хлопоты в инстанциях за назначение Любимова главрежем, весьма непростая ситуация с труппой, отнюдь не горевшей желанием видеть своим худруком Любимова (как свидетельствуют многие, за это назначение сразу и безоговорочно выступил только блистательный комик Готлиб Ронинсон, амплитуда настроений всех остальных колебалась от недоуменного пожимания плечами до резкого неприятия).
Удивительно, но факт: в те годы, когда без разрешения инстанций нельзя было ступить шагу, руководство согласилось на это назначение. А ведь Юрий Любимов в то время даже не считался режиссёром — актёр театра им. Е.Б.Вахтангова, зав.труппой, режиссёр-педагог Щукинского училища. Даже коллеги по театральному цеху были склонны расценивать успех «Доброго человека из Сезуана» скорее как случайность: Олег Ефремов, возглавлявший тогда «Современник», весьма скептически отнёсся к предложению Любимова поставить спектакль в его театре. Вероятно, партийное и театральное начальство полагало, что Театру драмы и комедии этот эксперимент с главным режиссёром не повредит и, как знать, может быть, надолго и не затянется. Но...
За то время, что Н.Л.Дупак и Ю.П.Любимов проработали вместе, и несмотря на то, что их взаимоотношения претерпевали разную степень единомыслия и отчуждённости, можно тем не менее смело утверждать: у директора и главного режиссёра сложился прекрасный тандем, воочию подтверждавший классический постулат диалектики о «единстве и борьбе противоположностей». Долгие годы они шли в одной упряжке, но, пожалуй, всегда расходились в вопросах стратегии и тактики достижения цели.
Такой простой пример. Николай Лукьянович очень хотел, чтобы постановки Любимова были сняты на плёнку. Сегодня действительно жаль, что большинство спектаклей безвозвратно кануло во времени и воскресить их может только память зрителей и далеко не богатая литература о «Таганке». Разумеется, тогдашние власти не горели желанием тиражировать постановки опального режиссёра, но зная Дупака, находившего обходные пути для решения и гораздо более сложных проблем, можно говорить уверенно — многое из поставленного Любимовым могло быть отснято. К сожалению, сам Юрий Петрович не был сторонником этой затеи. Его позицию тоже можно понять: любая видеоверсия стала бы тенью тени того сценического чуда, которое воочию видели пришедшие в зрительный зал. Пожалуй, трудно найти на театральных подмостках аналог любому, даже самому аскетичному по сценическому решению спектаклю Любимова, который был бы столь мало подвластен фиксации на кино- или видеокамеру. Ни один монтаж не справится с причудливой пластикой пространства, чередой актёрских крупных планов, гаммой нюансов, уловимых лишь при непосредственном восприятии, — со всем тем, что и составляло чарующую ауру этих постановок. Видимо, поэтому Юрий Петрович был по обыкновению категоричен: «Лучше пусть останется легендой».
Любимов относился и относится к своему театру с позиции ревнивого, а потому подчас эгоистичного отца. Дупак, обладающий редким даром предвидения, держится более уравновешенной и философской точки зрения на вещи. Именно поэтому Николай Лукьянович, за свою жизнь немало походивший по «властным» коридорам и начальственным кабинетам и хорошо знавший принятые там условия игры, предпочитал политику малых шагов в решении конфликтных ситуаций и сложных вопросов.
Ю.Любимов всегда боролся за каждый из своих спектаклей, как за последний, отстаивая каждую реплику, каждую мизансцену, часто выдвигая чиновникам ультимативное: или будет так, как задумано, или не будет вообще. Учитывая, что ни один из поставленных им в те годы на «Таганке» спектаклей не взял с ходу цензурный барьер — а среди них были и своего рода рекордсмены, например, «Павшие и живые», которых не могли выпустить на зрителя целый сезон, — совершенно очевидно, что угроза закрытия театра была очевидной реальностью. Проще говоря, каждый последующий спектакль после «Доброго человека из Сезуана» (исключая разве быстро сошёдшего с афиши «Героя нашего времени») мог оказаться последним.
Любимов взрывал общественное мнение, не подчинялся, требовал, грозился «дойти до Политбюро», Дупак в это время соглашался на уступки, «вербовал» поклонников театра из числа власть предержащих, уговаривал самого Юрия Петровича: «Ну сняли они несколько реплик — пусть! Мне, что ли, вас учить, как это делается? Первые два-три спектакля говорить не будем, потом, как бы случайно, — скажем... Актёрам, разумеется, выговор дадим, а там, глядишь, пойдёт...» Директор, как никто, понимал, что запрет постановки равносилен закрытию театра и всеми средствами вытягивал ситуацию, зарабатывая неудовольствие и чужих и своих, поскольку его мнимая уступчивость претила радикально настроенным умам.
Для достижения целей и подготовки почвы на будущее у Н.Л.Дупака в запасе был огромный арсенал средств — от отчётов о проделанной работе (шефской, гастрольной и пр.), наглядно подтверждавших, что «Таганка» очень нужна трудящимся массам, до затеянного им строительства нового здания театра.
Новое здание Театра на Таганке — особая глава и в жизни этой сцены, и в биографии самого Николая Лукьяновича. Это была почти безумная затея, учитывая, что строительство театра фактически не финансировалось государством, а где-то в середине периода стройки СССР, как тогда выражались, — «в связи с новым витком международной напряжённости», вообще прекратил финансирование каких-либо возводимых объектов, кроме оборонно-стратегических. Затевая это нелёгкое дело, Н.Л.Дупак исходил из двух соображений: во-первых, «Таганка» действительно остро нуждалась в новой сцене, поскольку доставшееся театру здание было в весьма плачевном, несмотря на непрекращающиеся ремонты разного порядка, состоянии; во-вторых, это была дополнительная подпорка под регулярно оказывающийся в ситуации неустойчивого равновесия коллектив. Дупак понимал, что прикрыть театр как таковой и прикрыть строительство, особенно учитывая, что новые театральные здания возводятся в Москве крайне редко, — это вопросы разного порядка.
Парадокс, но несмотря на то, что саму стройку прикрывали шесть раз, макеты и проекты возводимого театра, вовремя и кстати предоставляемые Н.Л.Дупаком, не раз выручали «Таганку» на бесчисленных активах и коллегиях, помогая снять напряжение и увести разговор в другое русло. Увы, и эта подвижническая деятельность директора обернулась против самого Дупака.
Ю.П.Любимов, поначалу с большим энтузиазмом встретивший идею сооружения новой сцены, открывавшую множество блестящих творческих возможностей (нужно заметить, что проект планировался во многом «под Любимова» и давал простор для его режиссёрской фантазии, поскольку не только создавал ещё одну игровую площадку, но и предполагал использование колоссальных технических средств — трансформацию сцены и зрительного зала, расширение или уменьшение игрового пространства и зрительских мест и т.д.), со временем стал терять вкус к строительству.
Многие вспоминают, что слышали от Юрия Петровича такую примерно фразу: «Мы свой пик уже прошли. Новый театр может влить в нас свежую кровь, а может и выпустить старую». Так или иначе, но через некоторое время стройка, по выражению одного острослова, превратилась в «хобби Дупака». Это «хобби» требовало тем не менее титанических усилий. Учитывая, что здание возводилось в старом, а потому густо застроенном районе Москвы, помимо обычных и отнюдь не простых хлопот заказчика, свалившихся на Дупака, директору приходилось писать бесчисленные письма, наносить визиты в инстанции, приглашать на спектакли нужных людей, чтобы добиться права на снос нескольких зданий, вставших на пути строительства. Дупак добился, к примеру, отселения жильцов из двух жилых домов. Учитывая, что «квартирный вопрос» является самым больным вопросом для нескольких поколений граждан нашей страны, директору следовало бы отлить памятник хотя бы за то, что несколько десятков московских семей получили новые квартиры. Эпизод со сносом здания «Кулинарии», находившейся как раз на том месте, где планировался вход в театр, вообще является историей, достойной крутого боевика.
Дело в том, что власти никак не давали разрешение на снос этого здания, ссылаясь на то, что жителям района крайне необходим магазин. Тяжба затягивалась, затягивалось и возведение нового театра. Дупак принял решение самостийно: заручившись формальной «поддержкой» кого-то из десятых замов, он глубокой ночью подогнал к магазину технику, — и «Кулинария» была снесена. Наутро последовало дознание, разборки и, как водится, оргвыводы, но снесенное не восстановишь... и дело замялось.
Подобных драматических моментов было множество. У свидетелей тех событий остался в памяти и эпизод со старой сценой театра. В первоначальном проекте её сохранение не предполагалось, но, как уже сказано выше, Любимов, постепенно охладевавший к новому зданию, решил непременно сохранить и старую «Таганку». Начальство смотрело на эту идею крайне отрицательно — зачем опальному режиссёру сразу два театра? В глазах руководства это выглядело непозволительной роскошью. И вновь Дупак обивал пороги, писал письма, подключал к ситуации друзей театра, ссылаясь на то, что данное здание является памятником истории, так как в нём в 1920 году выступал В.И.Ленин, о чём свидетельствует мемориальная доска. В итоге старое здание осталось в целости и сохранности, составив с новой сценой единый ансамбль.
К сожалению, прекрасно, даже по мировым меркам, оснащённое здание из красного кирпича, без которого сегодня невозможно представить облик Таганской площади, театр, возведенный с таким трудом и ценой таких нервов и усилий, — и после завершения строительства оказался в эпицентре конфликта. В этот раз — уже внутритеатрального. Это случилось тогда, когда новая сцена стала яблоком раздора между Ю.Любимовым и его актёрами.
Околотеатральная публика, зрители, даже из числа завсегдатаев, редко знают фамилии директоров театра, практически не знают их в лицо и уж совсем не имеют о них представления как о людях.
Это нормально, поскольку должность театрального директора отнюдь не из ряда публичных.
Н.Л.Дупак был исключением из этого правила. Его фамилия в те годы была на слуху не меньше, чем фамилия Ю.П.Любимова, он регулярно выходил на сцену, правда, чаще по далеко не радостным поводам, как, например, в цитированном выше случае с экстренной заменой спектакля «Жизнь Галилея» премьерой ещё не принятого комиссией «Тартюфа». О количестве выговоров и инфарктов, полученных им за годы работы на «Таганке», по Москве ходили легенды. Но только хорошо знавшие Дупака по работе люди признавали на сегодняшний день вполне очевидное: «если бы директором был не он!»
Если бы директором был не он, на «Таганке» сегодня не было бы нового театра и неизвестно, каким сроком исчислялась бы история того удивительного художественного явления, которое мы знаем как «театр Любимова». Если бы...
Закономерно и естественно, что драматические события настигли этот театр, когда директор и главный режиссёр были вдали друг от друга: Любимов лечился и работал в предместье Лондона, а Дупак вместе с труппой «Таганки» находился на гастролях в Омске.
Окажись Николай Лукьянович поблизости в тот момент, когда произошли роковой конфликт между сотрудником советского посольства и Любимовым и все последующие события, как знать, может быть, и удалось бы спустить дело на тормозах. Но Дупак узнал о случившемся даже не по передачам западных радиоголосов, а по звонку из Москвы, последовавшему ему в номер омской гостиницы. Вмешиваться было поздно: Любимов пошёл вразнос и ситуация стала неуправляемой.
К слову сказать, прежде удавалось загасить и не менее серьёзные конфликты, чем выступление Юрия Петровича по Би-би-си и его отповедь советским властям по поводу сбитого «по ошибке» корейского пассажирского самолёта. Например, в день похорон В.Высоцкого в кабинете Дупака между Любимовым и инструктором то ли горкома партии, то ли Управления культуры произошёл весьма серьёзный инцидент.
Пожалуй, никто в Москве: ни власти, ни театр, ни родные и близкие Владимира Высоцкого — не могли предположить, что похороны артиста и поэта выльются в столь многолюдное шествие. Ещё накануне, когда возник вопрос о том, что нужны люди для охраны порядка на церемонии прощания с телом Высоцкого, Любимов на полном серьёзе ответил, что театр вполне обойдётся своими силами, имея два десятка спортсменов. Именно по этой причине Н.Л.Дупак, в свою очередь, предлагал сделать местом захоронения Новодевичье кладбище — самое престижное кладбище Москвы, чтобы отдать дань уважения и оказать пусть посмертные, но заслуженные почести Владимиру Высоцкому. Никто не мог предположить, что поток людей к гробу и к могиле поэта будет столь огромным.
В день похорон церемония прощания затягивалась (в том смысле, что власти определили конкретные временные рамки, а поток людей всё не иссякал). Получивший строгие указания «вовремя» завершить печальное мероприятие сотрудник управленческого аппарата торопил руководство театра и беспрестанно дёргал и без того издёрганных и ошарашенных случившимся горем Ю.Любимова и Н.Дупака. Николай Лукьянович, по своему обыкновению, пытался разрешить ситуацию миром и в пользу естественных нравственных норм: «Не торопите! На собственные похороны опоздать невозможно — пусть всё идёт своим чередом». Взрывной и резкий Юрий Петрович не выдержал и после очередного указания — скорее сворачивать панихиду — не стерпел и съездил инспектора по физиономии. Случилась потасовка...
 Разумеется, этот эпизод тоже стал одной из тех крупиц, которые подтачивали и размывали хрупкое равновесие между Театром на Таганке и тогдашними властями. Власти не забывали ничего. Последовавшая за этим обойма запретов на спектакли, прямая травля театра и главного режиссёра — всё это звенья одной цепи, приведшие в итоге к лишению Юрия Петровича советского гражданства. И тем не менее, произошло это не до и не после инцидента в Англии, а именно в то время, когда Любимов был лишён поддержки и спровоцировать его на резкие ответные шаги было легче всего.
Н.Л.Дупак обладает удивительным запасом терпения и выдержки, и ещё — способностью оценивать ситуацию с позиций не сиюминутных, то есть суетных, а просчитывая обстоятельства далеко вперёд. Поэтому в тех случаях, когда, по всем человеческим понятиям, естественней хлопнуть дверью, встать в позу, Дупак предпочитает выждать время и добиваться своего, что называется, в рабочем порядке.
Он не изменил себе и в те дни, когда на многочисленные ходатайства труппы о назначении худруком Николая Губенко начальство ответило назначением А.В.Эфроса. У всех, кто так или иначе был близок театру, подобная акция власти вызвала шок и резкое отторжение: дело было не в личности Анатолия Васильевича Эфроса, а в том, что любой режиссёр со стороны, без всякого сомнения, так и остался бы человеком со стороны, если не хуже. Дупак узнал о назначении Эфроса главным режиссёром «Таганки» вместе со всеми — ни начальство, ни сам Эфрос не сочли, видимо, необходимым предварительно переговорить с Дупаком. Но, в отличие от труппы, приготовившей Эфросу, приехавшему в театр в сопровождении чиновников, весьма «горячую» встречу, директор встретил всех прибывших весьма ровно и учтиво. Трудно сказать, что творилось у Николая Лукьяновича на душе — об этом знает только он сам, — но рискну предположить, что рассуждал он тогда примерно как тот оптимист из старого анекдота, который на реплику пессимиста о том, что хуже некуда, жизнеутверждающе замечает: «Хуже? Будет!». Поскольку назначение главрежа уже состоялось, а факты, как известно, вещь упрямая, — директор предполагал не обострять ситуацию дальше, а действовать в условиях изменившихся обстоятельств. И долгая кропотливая борьба за возвращение Любимова на «Таганку», а «Таганки» — Любимову действительно не прекращалась ни на минуту. А начинать нужно было практически с нуля — большинство спектаклей Любимова оказались снятыми с репертуара, а на программках и афишах тех, что остались, — строго запретили указывать фамилию постановщика. Даже самым мелким шрифтом.
Логично, что позиция директора имела мало шансов снискать себе сторонников. И спустя недолгое время появилась эта странная кулуарная формулировка о необходимости «выкорчёвывать дупаковщину». Такой, с позволения сказать, хэппи энд.
... Событий, пришедшихся на жизнь Николая Лукьяновича Дупака, с лихвой хватит на несколько биографий. Маленькая деталь:
Н.Л.Дупак является инвалидом Великой Отечественной войны с 1943 года, а следовательно, и пенсионером. Так что б о льшая часть бурных событий его судьбы случилась тогда, когда он мог, в соответствии со своим статусом, жить и поживать вполне спокойно. Если бы не одно «но»: «зануда» Дупак (как изволил выразиться Золотухин) совершенно не умеет жить спокойно.
Уйдя из театра, он продолжает работать. Причём, как правило, абсолютно бескорыстно. Помогает то Детской школе искусств, то ещё кому-нибудь, кто нуждается в его участии. И — пишет книгу, с опаской думая о том, что как бы она не получилась похожей на тривиальные мемуары, построенные по принципу «Я в красивой компании».
Давно разменяв восьмой десяток лет, Николай Лукьянович Дупак не теряет ни своего неиссякаемого оптимизма, ни кипучей энергии, продолжая повторять: «Мне всегда хотелось, чтобы людям, которые меня окружают, было хорошо».