«Я проглотил статью Гинзбурга с жадным, ненасытным наслаждением»
1-3 июня 2015 года в Вышке состоится серия открытых лекций Карло Гинзбурга, выдающегося итальянского ученого, одного из создателей
Карло Гинзбург — звезда первой величины в современной исторической науке, один из создателей микроистории — направления, которое изучает не масштабные социальные процессы, а уникальные индивидуальные истории.
Тематика исследований Гинзбурга охватывает исторические, филологические, искусствоведческие проблемы. В 1960-е годы он был среди историков, выступавших за открытие архивов Ватикана для исследователей. Он разработал принципиально новые методы работы с архивными материалами, в том числе описывающими судебные процессы над инакомыслящими на рубеже Средневековья и Нового времени. Например, исторический бестселлер Гинзбурга — «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке» — написан на основе анализа протоколов допросов инквизицией мельника Меноккио, которого сожгли на костре за еретические взгляды. Книга переведена на 26 языков. «Причины успеха книги, как мне кажется, связаны, с одной стороны, с необычной личностью главного героя, Меноккио, а с другой — с кросскультурной привлекательностью тем, которым она посвящена — это оспаривание власти, политической и религиозной, и анализ того, как письменная культура воспринимается культурой устной», — говорит сам автор.
О том, как складывалось творческое сотрудничество с итальянским ученым, рассказывает переводчик его работ профессор Школы филологии Сергей Козлов.
Мое знакомство с текстами Карло Гинзбурга началось в 1993 году, когда мне в руки попал сборник статей Гинзбурга, в Италии вышедший под названием «Miti, emblemi, spie», а на русском впоследствии изданный в моем переводе под заглавием «Мифы — эмблемы — приметы». До этого я не читал ни одной работы Гинзбурга. Я знал лишь, что он получил известность своими работами о судах над ведьмами и что он пользуется признанием в США как один из самых оригинальных европейских исследователей народной культуры раннего Нового времени.
Я открыл оглавление сборника, и мое внимание сразу привлекла статья, которая называлась «Приметы: уликовая парадигма и ее корни». Я проглотил эту статью с жадным, ненасытным наслаждением — точно так же, как ее читали сотни читателей до меня и сотни читателей после. Точнее всего будет сказать так: это была именно та статья, которую я всегда мечтал прочитать. Дочитав ее до конца, я сразу уселся переводить ее на русский — безо всякого заказа извне. К счастью, мне было где напечатать мой перевод. Я предложил его главному редактору «Нового литературного обозрения» Ирине Прохоровой. На следующий день она позвонила мне в том же состоянии восторга, в каком пребывал и я сам, читая «Приметы». Перевод был напечатан вместе с моим предисловием в 8-м номере «НЛО».
Это был 1994 год. В это время Гинзбург был ординарным профессором UCLA, а одним из участников его семинара в Лос-Анджелесе был Михаил Гронас, ныне — профессор Дартмутского университета, автор книги «Cognitive Poetics and Cultural Memory» и один из приглашенных преподавателей Школы лингвистики в Вышке. Гронас и был тем человеком, который рассказал Гинзбургу о моем переводе. Гинзбург через него передал мне просьбу связаться с ним. Так началась наша переписка, переросшая в многолетнее сотрудничество и настоящую дружбу.
Я написал о Гинзбурге две статьи, обращенные к русскому читателю. Первая — «Методологический манифест Карло Гинзбурга в трех контекстах» — предваряла перевод «Примет». Вторая — «Определенный способ заниматься наукой: Карло Гинзбург и традиция» — была напечатана как послесловие к русскому изданию сборника «Мифы — эмблемы — приметы». (Сборник вышел в «Новом издательстве» в 2004 году. Издательским редактором был Михаил Велижев, ныне — один из ведущих преподавателей Школы филологии в Вышке).
Эти статьи рассматривают значение работ Гинзбурга в двух разных перспективах. В первой статье я писал о Гинзбурге как филолог: я попытался объяснить, в чем ценность статьи «Приметы» для русской филологии. В 1993 году в Тарту умер Лотман, и это означало конец целой эпохи для русской филологии. Одной из главных сверхзадач для меня в это время было стремление более адекватно понять подлинную оригинальность и ценность метода Лотмана, выйти за пределы самоописаний и коллективных деклараций, использовавшихся в борьбе с официальным советским литературоведением. Принципом московско-тартуской семиотики была методологическая интеграция литературоведения и лингвистики в рамках единого идеала «строгой научности» — литературоведение должно было уподобиться лингвистике. Однако все эти боевые декларации начисто игнорировали тот факт, что в реальности научность литературоведения и научность лингвистики — это два принципиально разных типа научности. Статья Гинзбурга как раз и ставила со всей возможной остротой на широчайшем историко-культурном материале вопрос о двух этих принципиально разных типах научности, позволяя, как мне казалось тогда и кажется до сих пор, понять подлинную оригинальность научного вклада Лотмана, идущую поверх любых деклараций и ярлыков.
Во второй статье я подошел к творчеству Гинзбурга уже скорее как историк, стремясь понять оригинальность исследовательской позиции Гинзбурга в контексте исторической науки в целом, а особенно в контексте итальянской историографической школы. Здесь главным оказалось выявление глубоких изначальных связей Гинзбурга с итальянской традицией «истории историографии», восходящей к Бенедетто Кроче и Арнальдо Момильяно. Не менее важным мне показалось подчеркнуть связи Гинзбурга с особым духом итальянских гуманитарных исследований первой половины XX века. Своеобразие этого духа определялось сочетанием филологизма с идеализмом крочеанской закваски: здесь принципиально важным оказывался принцип Кроче «Говорить можно лишь об индивидуальном». Выявление этого латентного крочеанства позволило объяснить и совершенно особую позицию, занятую Гинзбургом в таком научном направлении, как итальянская «микроистория»: Гинзбург выступил одновременно и как основоположник этого движения, и как «белая ворона», одиноко выделяющаяся на фоне общего группового тренда «микроисториков». Гинзбург ответил мне письмом, в котором и поддержал мои выводы, и в то же время сформулировал некоторые ограничения для них: в послесловии я процитировал это письмо.
А о том, в чем я вижу особую актуальность творчества Гинзбурга для гуманитарных наук в их сегодняшней ситуации, я постараюсь коротко сказать в моем вступительном слове перед первой лекцией Гинзбурга в Вышке — в понедельник 1 июня.
Расписание остальных лекций Карло Гинзбурга можно найти здесь.
Новостная служба ВШЭ