Третий воркшоп по семантике и прагматике
Первый день конференции открыл приглашенный лектор Манфред Крифка (Центр имени Лейбница по общему языкознанию, Берлинский университет имени Гумбольдта) докладом “Types of Polar Questions in Commitment Spaces” («Виды полярных вопросов в пространствах обязательств»). В докладе рассматриваются два основных направления в пополнении и конкретизации теории семантики и прагматики вопросов: интеграция коммуникативной функции вопросов в теоретическом моделировании и репрезентация различных подтипов вопросов, помимо полярных, специальных вопросов и вопросов-альтернатив. Докладчиком также было показано, как коммуникативные функции и различные типы искажений (biases) полярных вопросов могут быть естественным образом представлены в концепции Commitment Spaces (Krifka, 2015). Исходным пунктом рассуждения докладчика стало понятие общего фона разговора (Common Ground) – общей для собеседников информации (Stalnaker, 1978), которая постоянно меняется в ходе динамического процесса коммуникации. Простейшая модель общего фона разговора состоит из наборов контекстов или наборов возможных миров {w1, w2, …}. И в то время как ассерция вводит обязательство говорящего в общее основание, а также саму пропозицию под влиянием коммуникативных импликатур, вопросы ограничивают развитие общего фона разговора, требуя обязательств со стороны адресата. Поэтому после задания вопроса обновление общего фона разговора посредством высказывания ϕ зависит от реакции слушающего и может принимать три возможных конфигурации: a) s2 не высказывает определенного мнения о правдивости высказывания (not responsible) и высказывание ϕ является частью вывода, b) s2 полагает, что ϕ, и ϕ является частью вывода, c) s2 полагает, что ⌐ϕ, а s1 полагает, что ϕ, и тогда ϕ не представлена в выводе. Модель Commitment Spaces, введенная докладчиком, отражает набор возможных состояний обязательств (commitment states), конфигурация которых зависит от вариантов ответа s2, а способы их соединения между собой являются возможными путями обновления общего фона разговора. Докладчиком было замечено, что моделирование различных типов вопросов предполагает разную структуру модели. В частности, обычные полярные вопросы (Is it snowing?), вопросы с отрицанием (Is it not snowing?) и вопросы, подразумевающие альтернативу, предполагают дизъюнкцию вариантов обновления общего фона разговора. При этом вопросы, вводящие альтернативу (Did Max arrive or did Suea rrive?), и биполярные вопросы (Did Max arrive or not?) подразумевают такую дизъюнкцию, в которой оба варианта обновления равновероятны, а монополярные вопросы выделяют такое обновление, при котором истинно ϕ или ⌐ϕ, в зависимости от того, присутствует ли в вопросе отрицание. Ответ, противоречащий ожиданиям, принять сложнее, так как он заставляет нас вернуться к корневому состоянию. К тому же для положительных монополярных вопросов возможна биполярная интерпретация. В докладе также рассматривается предвзятость вопросов с отрицанием, располагающихся высоко в синтаксической структуре (Isn't it snowing?), которые моделируются как проверка гипотезы о том, что адресат не привержен высказыванию, содержащемуся в вопросе (⌐s2ⱶϕ). Модель для двух типов переспросов: matching tags (It is snowing, is it?) и reverse tags (It is snowing, isn't it?) предполагает конъюнкцию ассерции и вопроса для первого типа, предъявляя гипотезу о верности высказывания, и дизъюнкцию ассерции и вопроса для второго типа. Декларативные вопросы (Max has already arrived?), сочетающие грамматические свойства ассерции и просодические свойства вопроса, в модели представлены как предложение конкретного типа обновления. Дискуссионные вопросы (deliberative questions) (I wonder whether Max has arrived ) предполагают создание множественных корневых состояний в модели, представляющих заинтересованность s1 в вопросе. Частный вопрос (Who did arrive?) предполагает введение равновероятных альтернатив с помощью экзистенциальных кванторов (например, who). Из-за данных различий видов вопросов относительно убеждений говорящего они также имеют разную приемлемость, в зависимости от того, какие свидетельства дает контекст.
Первые две сессии были посвящены формальной семантике и формальному дискурсу. В докладе Хедде Зейлстра (Гёттингенский университет) "Existential Positive Polarity Items" («Экзистенциальные единицы позитивной полярности») приводятся свидетельства в пользу того, что Условие Не-следования-не-существования (Non-Entailment-of-Non-Existence), лексически закодированное в единицах и являющееся прямой противоположностью Условия Не-следования-существования (Non-Entailment-of-Existence) по Lin (1997, 1998), лежит в основе экзистенциальной позитивной полярности для таких единиц, как somewhat или some. Согласно подходу Lin, экзистенциальные Wh -phrases в китайском языке могут употребляться только в неверидикативных контекстах, из которых не будет следовать существование референта, удовлетворяющего описанию, и которые задаются пропозицией с оператором сферы действия, в которой они находятся, как самой широкой сферы действия. Докладчиком высказывается предположение, что экзистенциальные единицы позитивной полярности, ровно наоборот, всегда могут вызвать экзистенциальный импорт и не могут употребляться в контекстах, которые влекут несуществование референтов, удовлетворяющих данному описанию. Поэтому экзистенциальные единицы позитивной полярности, в частности, находящиеся под операторами Anti-Veridical (AV) или Anti-Additive (AA), не приемлемы, но хорошо встраиваются в контексты DE. Более того, согласно идее докладчика, применение Условия Не-следования-не-существования к экзистенциальным эпистемическим модальным глаголам, которые являются PPIs (might, may), может привести к естественному различению эпистемических PPI и деонтических полярно-нейтральных употреблений, а также объясняет их поведение относительно сферы действия отрицания. Находясь под действием условия, модальные глаголы ведут себя как PPI, когда используются эпистемически, и являются полярно-нейтральными, когда оттенок модальности другой. Поэтому, так как использование might ограничено эпистемическими употреблениями, оно всегда ведет себя как PPI (Iatridou & Zeijlstra, 2013); may же, предположительно, ведет себя как PPI, когда его использование эпистемическое. В то же время другие модальные глаголы, например could, не подчиняются условию Не-следования-не-существования, и поэтому могут иметь сферу действия под отрицанием.
Доклад Дарьи Поповой (НИУ ВШЭ) "Speaker commitment and attitude predications" («Предикации отношения и приверженности говорящего») посвящен исследованию различий в обязательствах говорящего относительно вложенной пропозиции в зависимости от того, идет ли речь об обычных вложенных клаузах (Pavel thinks that Valentina is a linguist) или о парентетических конструкциях (Valentina, Pavel thinks, is a linguist / Valentina is a linguist, Pavel thinks). Согласно докладчику, корпусные исследования (de Marneffe et al., 2012) показывают, что при предикации парентетического отношения вложенная пропозиция считается более правдивой (Asher, 2000). Действительно, по результатам эксперимента, проведенного докладчиком, тестирующего интуиции по поводу противоречий, возникающих в предложениях типа “Valentina, Pavel thinks, is a linguist, but I think Pavel is wrong ” и не возникающих в предложениях типа “Pavel thinks that Valentina is a linguist, but I think Pavel is wrong ”, показали, что с парентетическими конструкциями действительно возникает больше противоречий, чем с обычными вложенными клаузами. Докладчик приводит свидетельства о том, что разница в приверженности может исходить из различий в дискурсивном поведении рассматриваемых конструкций. В отличие от обычных конструкций, парентетические конструкции не могут перетягивать на себя фокус обсуждаемого вопроса (question under discussion), а также к ним нельзя задать вопрос в последующих итерациях. Докладчиком также была предложена формализация различий в терминах контекстуальных обновлений: обычная вложенная пропозиция отношения вносит новую информацию, которая может быть предметом переговоров, то есть такое обновление общего фона разговора, которое может быть оспорено (импозицию по AnderBois et al., 2015), в то время как пропозиция в парентетической предикации вносит неоспоримую новую информацию, то есть прямое информативное обновление общего фона разговора (предложение по Farkas and Bruce, 2010).
Доклад Дмитрия Дундуа (Оксфордский университет) "Perspectives, imperfectives, and narrative" («Проспективы, имперфективы и нарратив») сконцентрирован вокруг известной особенности имперфектива в нарративе: они служат для передачи перспективы восприятия событий героем. В частности, рассматриваются прагматические аспекты этого феномена. Докладчик применяет дискурсивную модель ведения очков (scorekeeping по Brandom, 1994; Farkas & Bruce, 2010, and Hess, 2019), где при переходе к каждой новой пропозиции в нарративе отмечается количество индивидуальных публичных выражений обязательств со стороны героев нарратива и автора. При этом атрибуция обязательств – отменимый процесс, зависящий от подсказок (cues по Harris, 2014), предоставляемых нарративом. Подсказка, стабильно показывающая обязательство автора, – это перфективное прошедшее время; имперфектив же склонен сигнализировать обязательство со стороны не-автора, не продвигая рассказ во времени, но составляя фон основной сюжетной линии (Kamp & Rohrer, 1983), с помощью чего голос важного персонажа может вклиниться в историю. При такой смене перспективы, на прагматическом уровне доска с очками обновляется и значимые выражения приверженности приписываются не рассказчику, а персонажу. По мысли докладчика, (им)перфективное прочтение вызывается некоторым количеством важных черт, помогающим отнести высказывание к рассказчику или герою. При этом определенная аспектуальная форма лишь сильно предпочтительна в определенной перспективе, но не обязательна. Докладчик объясняет интерес данного подхода наличием импликаций для ряда других дискурсивных феноменов, как ‘нарративный имперфект’ в романских языках (Grønn, 2008) и свободный косвенный дискурс.
Второй приглашенный лектор Барт Гёртс (Университет Неймегена, НИУ ВШЭ) в своем докладе "Evolutionary pragmatics: from chimp-style communication to human discourse" («Эволюционная прагматика: от обезьяноподобной коммуникации к человеческому дискурсу»), основываясь на прагматике договоренностей, приводит схему гипотетического развития человеческого дискурса на примере поведения шимпанзе. Исходя из того, что коммуникация как людей, так и обезьян служит для организации совместной деятельности, докладчик выделяет одно важное различие: шимпанзе организовывают только сиюминутные совместные действия, таким образом, что между договоренностью и выполнением действия нет практически никакого временного разрыва, в то время как люди способны планировать совместные действия, которые только намерены совершить в будущем. Действительно, ответом на предложение у шимпанзе скорее всего будет либо наступление этого действия, либо его отсутствие, и это значимое ограничение, так как оно не поддерживает функцию планирования. По мысли докладчика, планирование в будущем требует соблюдения двух основных условий. Во-первых, необходимы языковые реакции, обозначающие договоренность. Средствами могут послужить естественные сигналы, такие как движения головы или ворчание, конвенциональные сигналы (например, “убирайся”) или повторение за говорящим (echoing), возможно, начинающееся с неосознанной эмоциональной реакции-имитации и впоследствии коррелирующее со следующим за этим действием. При наличии языковых реакций небольшое запаздывание действия после соглашения может быть терпимым. Во-вторых, чтобы сохранить договоренность на более длительное время, необходимо нормативное поведение, достаточно ограниченное для шимпанзе и других животных, по мысли докладчика. Базовое нормативное поведение может возникнуть благодаря применению санкций – довольно простому и применимому к шимпанзе типу нормативного поведения, не требующему коммуникативных средств. Более продвинутый тип нормативного поведения – напоминания об обязательстве и извинения – используют коммуникативные стратегии, а именно референцию к абстракции (We have an appointment) или более простой с когнитивной и языковой точки зрения meta-talk (We said we would meet) и, соответственно, требуют лингвистических инноваций. Как утверждает докладчик, в рамках модели речевые акты служат в первую очередь для координации действий в диадах, а атрибуции ментальных состояний, убеждений и намерений выводится посредством импликатур. Докладчик также убежден, что данная модель может оказаться частично применима к детскому развитию и всецело к модели супружеских отношений и групповой охоты.
Иван Рыгаев (Институт проблем передачи информации имени А. А. Харкевича) в докладе "Instructional DRT: A semantic representation which reflects the syntactic structure" («Инструкционная DRT: семантическая репрезентация, отражающая синтаксическую структуру») предлагает расширенную Теорию репрезентации дискурса (DRT). Изначальная DRT – динамическая семантическая теория, использующая семантическую репрезентацию DRS (структуры репрезентации дискурса), которая состоит из референтов дискурса (переменных) и наложенных на них условий (предикатов), а также может содержать подструктуры DRS, чтобы представить сложные предложения. Предлагаемая докладчиком расширенная теория обращается с составляющими, служащими фоном высказывания, образом, похожим на пресуппозиции и анафорические местоимения, которые хранятся в специально отведенной для них подструктуре A-DRS и которые интерпретируются выше в структуре, согласно Принципу Плавучести (The Buoyancy Principle) (Bart Geurts, 2010). А именно, каждая фоновая DRS представляет определенную инструкцию – найти, создать или обновить определенного референта дискурса в главной DRS в зависимости от типа конструкции. A-DRS пресуппозиций ищут дискурсивных референтов, A-DRS спецификаторов создают новых, а A-DRSs конвенциональных импликатур обновляют существующих. Иерархия таких функций формирует дерево, похожее по структуре на дерево составляющих. Докладчик предполагает, что данная теория отражает то, как синтаксическое дерево предстает из ментальных репрезентаций в голове говорящего: намерения предать некую информацию слушающему разбивают ментальное содержание на несколько инструкций, формирующих дерево, затем реализуемое в синтаксическое дерево при произнесении фразы.
Доклад Джереми Паскеро (Университет Суррея, Великобритания) "A unique operator for verbal pluractionality and numeral distributivity" («Уникальный оператор глагольной множественности и дистрибутивности числительных») посвящен разработке семантики множественности, которая сочетается и с глаголами, вызывая эффект множественности, и с числительными, вызывая эффект дистрибутивных числительных. Докладчик предлагает объединенное значение множественности в языке сери (изолят, Мексика) и полный композициональный анализ употреблений соответствующего показателя с числительными и с другими глаголами. Согласно докладчику, анализ верно предсказывает, что числительные и другие глаголы с маркером множественности лицензируются одними и теми же дистрибутивными отношениями, сильно зависящими от контекста, и что дистрибуция не обязана быть исчерпывающей или атомарной (в отличие от ситуации с оператором Ɐ). Таким образом, числительные с маркером множественности, как и глаголы, дистрибутивны, потому что дистрибуция множества является способом индивидуализировать возможности. На основе объединенного анализа докладчик также показал, что этот подход может распространяться на другие языки, в которых глагольная множественность и дистрибутивность числительных выражается одними и теми же морфосинтаксическими средствами, часто в разных семантических категориях. Также подход может согласоваться с асимметрией между сферами действия этих двух явлений: находясь в сфере действия Ɐ-субъектов, числительное с показателем множественности может быть излишним, когда как другие глаголы с показателем множественности – не могут.
В докладе Хедде Зейлстра, Хадил Каравани и Карины Кауф (Гёттингенский университет) "The past is inherently modal" («Прошедшее по своей сути модально») рассматривался вклад прошедшего времени в значение контрфактивных условных предложений и похожих конструкций: во многих языках оно не создает эффект предшествования, но доносит мысль о том, что предикат истинен в мире, отличном от действительного. Существующие два подхода к анализу временной морфологии признаются докладчиками нежизнеспособными. Согласно первому подходу, морфология прошедшего времени выражает исключение либо из времени употребления, либо из действительного мира (Palmer, 1986, Iatridou, 2000, Schulz, 2014, Karawani, 2014). В этом подходе не отражается явная асимметрия между доступностью временного и модального прочтения прошедшего времени: семантика прошедшего времени не подразумевает встроенную преференцию к темпоральному прочтению, и вопрос о том, что же блокирует отсутствие модальной интерпретации для обыкновенных конструкций прошедшего времени, остается открытым. Второй подход подразумевает, что прошедшее время по своей сути темпорально, однако локус времени может быть передвинут в зону вне условного предложения, и в таком случае морфема прошедшего времени реферирует к точке в прошедшем, где антецедент был все еще возможен. Проблема подхода заключается в том, что локус прошедшего времени не совпадает с поверхностно выраженной позицией, и в том, что не каждое контрфактивное условное предложение может не иметь контрфактивной интерпретации в более ранней временной точке (как, например, в предложении "If I were you, I would be thrilled "). Учитывая проблемы двух подходов к анализу прошедшего времени, в предложенном докладчиками альтернативном подходе предполагается лексическое кодирование асимметрии временного и модального прочтений в семантике морфологии прошедшего времени. Морфема прошедшего времени эксплицитно трактуется как модальный индексатор, и референция осуществляется к действительному миру, но не времени высказывания. Предложенный анализ базируется на том, что прошедшее время реферирует к местному времени оценки (local evaluation time) и, соответственно, кодирует относительное время. В введенной докладчиком семантике прошедшего времени ([[PAST]] = λP. λt*.λw.ⱻt.[<w, t> ≠ < w0, t*> & P holds at t in w]), асимметрия между двумя употреблениями следует из того, что в обычных конструкциях прошедшего времени темпоральная интерпретация следует незамедлительно, так как при сравнении пар миров и времен, несовпадение происходит только по времени, а модальная интерпретация возможна, только если целая пропозиция в прошедшем времени вложена в модальный квантификатор (как в случае с условным предложением), аргумент «мир» не совпадает с w0.
В завершение первого дня воркшопа третий приглашенный лектор Наталия Сердобольская (Институт языкознания РАН) выступила с докладом “Clausal agreement, complement extraposition and clausal anaphora: semantics and pragmatics” («Клаузальное согласование, экстрапозиция (вынос) комплементов и клаузальная анафора: семантика и прагматика»). По мысли докладчика, семантические факторы, такие как новизна информации\данность, топикальность, эмфаза, фокус, контрастивность и фактивность, имеют похожую дистрибуцию для объектного выноса и клаузального согласования: данность, топикальность, эмфаза, контрастивность и фактивность вызывают объектный вынос и маркер клаузального согласования, в то время как введение новой информации, фокусная позиция, отсутствие эмфазы, контрастивности и фактивности подразумевают отсутствие местоимения в основной клаузе и маркера согласования на матричном предикате. Объединённый эмпирический анализ двух феноменов в русском, английском, осетинском и мордовском, произведенный докладчиком, позволяет определить релевантные семантические признаки конструкций и обнаружить некоторые другие общие паттерны. Так, для многих языков разница между фактами – ситуациями, которые ментально преобразованы и встречаются в «оболочке» или «информационном юните» ("information unit") и событиями, являющимися частью реального мира, влияет на выбор комплементайзера. Докладчик объясняет это тем, что факты обладают пресуппозицией истины, употребляясь, как вложенная клауза (фактивностью). Пресуппозиция истинности также может возникать из новизны информации (givenness), и поэтому играет важную роль для обсуждаемых конструкций. К примеру, с перформативами, не сочетающимися с комплиментом, подразумевающим пресуппозицию, предпочтительно только субъектное согласование, а условные предложения, часто проецирующие пресуппозицию, принимают в таких случаях объектное согласование. События, в отличие от фактов, оцениваются на основе разделения реалиса и ирреалиса (не актуализированная ситуация), которое важно для выбора комплементайзера (например, что и чтобы в русском языке). Некоторые языки также различают комплементы но основании "ожидаемости события", то есть вероятности того, что оно произойдет в будущем. При этом докладчик отмечает, что различие между четырьмя факторами – данностью, топикальностью, фактивностью и реальностью – сложно, но возможно, так как в пропозиции встречаются разные группировки этих факторов. Важным пунктом доклада также является склонность рассматриваемых в докладе языков показывать разную зависимость клаузального согласования и выноса комплемента от разных семантических факторов. Для английского было показано, что он работает не совсем на базе фактивности, топикальности и фокуса; эмфаза на матричной клаузе имеет большую важность. Русский язык больше зависит от новизны информации и топикальности. Для мокшанского наиболее релевантны фактивность и ожидаемость (для матричного глагола ‘ wait’). Осетинский, по-видимому, зависит от всех названных факторов. Отвечая на вопрос, как же семантически отличаются вложенные клаузы от комплементов-имен, докладчик заключает, что некоторые семантические паттерны, наблюдаемые во вложенных клаузах, «унаследованы» от имен, а именно, данность, присущая именам, с большой вероятностью преобразуется в ожидаемость для событий и пресуппозицию истинности для фактов. Иногда, однако, данность не подвергается трансформации и остается данностью.
Второй день конференции начался с доклада Валентины Апресян (НИУ ВШЭ, Москва) и Александра Орлова (НИУ ВШЭ, Москва) "How to do things with headlines: linguistic mechanisms of creating clickbaits" («Как работать с заголовками: лингвистические механизмы создания кликбейтов»), открывшего третью сессию, посвященную корпусной и экспериментальной семантике и прагматике. Кликбейт определяется докладчиками как заголовок, у которого есть несколько интерпретаций, самая очевидная из которых создает неправильное, приукрашенное ожидание насчет содержания статьи, а основная его цель – заставить читателей поверить, что описываемая ситуация более захватывающая, чем на самом деле, и перейти по ссылке на новостной портал. По мысли докладчиков, хотя кликбейты и сильно различаются по структуре, существует несколько широко используемых стратегий для их создания, одна из которых – создание ложной импликатуры. Докладчиками были представлены описания новых контекстов, вызывающих импликатуры, а также кросс-лингвистические и кросс-культурные различия, влияющие на частоту и способ их встраивания в русские и английские новостные заголовки. В докладе также было приведено исследование того, какие условия должны соблюдаться, чтобы заголовок эффективно привлекал внимание читателя, на материале русского и английского языков. Результаты эксперимента на материале русского языка показали, что для увеличения посещаемости новостной страницы кликбейт должен удовлетворять требованиям релевантности, обнаруженным в классических исследованиях стилистики и прагматики рекламы и устного политического дискурса. В ходе эмпирического исследования новостных агентств, встречаемых в корпусе новостных заголовков из различных российских и американских интернет-медиа, выяснилось, что не все типы медиа получают одинаковую выгоду от кликбейтов. К примеру, их редко используют в новостях с аналитикой, надежными источниками информации или в таблоидном медиа, а чаще всего их можно встретить в честных источниках, не отличающихся оригинальностью содержания и избегающих противоречивых тем. Эти исследования предоставили информацию о способах детального металингвистического описания новостного агентства и позволили выработать подход для предсказания характеристики агентства, основываясь на анализе заголовков.
В докладе Екатерины Левиной (Техасский университет в Остине) "On the Accessibility of Possessions" («О дискурсивной доступности семантической роли обладаемого участника») говорилось о семантике отношений между разными видами обладаемого и о том, является ли посессор по отношению к обладаемому аргументом или же модификатором в именных посессивных конструкциях. Исходя из того, что позиция, в которой может появиться посессор, предписывается уровнем вложенности (embedding) в синтаксическую структуру, а доступность референта отражена в выборе анафорического выражения (чем доступней референт, тем менее информативно анафорическое выражение), на материале большого количества русских посессивных конструкцийдокладчицей было показано, что эти две шкалы могут быть взаимосвязаны. Иными словами, наравне с уровнем синтаксической вложенности, на синтаксическую реализацию может влиять доступность референта, хотя прямой зависимости между семантическим статусом посессора и синтаксической реализацией нет. Как замечает докладчик, поведение русских посессивов в конструкция с внешним посессором свидетельствует о наличии посессора в аргументной структуре обладаемого на семантическом уровне и согласуется с раздельным анализом Partee (1983/97) и Barker (1995).
Елена Вилинбахова (СПбГУ) в докладе "Tautologies with proper names: interpretation, conveyed attitude, rhetorical relations" («Тавтология с именами собственными: интерпретация, передаваемое отношение, риторические связи») приводит анализ именных тавтологий с именами собственными, которым в этом отношении уделялось значительно меньше внимания, чем именам нарицательным. Чтобы понять, как интерпретируются тавтологии, когда в этом не задействовано лингвистическое значение, из корпуса COCA и других веб-ресурсов были собраны тавтологии с именами собственными, относящимися к четырем группам известных личностей (знаменитостям, спортсменам, политикам, и интеллектуалам). Результаты показали наличие в выборке идентификационных тавтологий, или псевдотавтологий, устанавливающих физическую или интеллектуальную идентичность, тавтологий, основанных на импликатуре, указывающих на уникальные свойства референта, и тавтологий, основанных на импликатуре и фокусирующихся на неизменности референта в соответствии с классификацией Bulhof & Gimbel (2011), с преобладанием второго типа. На основе полученных данных докладчик также отмечает, что, относительно роли в дискурсе, тавтология с именами собственными не показывает никаких ограничений на риторические отношения (rhetorical relations) и может быть вовлечена в сравнение, аналогию, повествование, развитиеи объяснение (Jasinskaja and Karagjosova, 2015). Роль тавтологии обсуждаемого типа в развитии мысли показывает, что имплицитное воскрешение в памяти какого-либо свойства не может быть неотъемлемо от тавтологий, в то время как фигурирование в сравнении и объяснении подчеркивает важность силы аргументации. Более того, как замечает докладчик, такие тавтологии не обязательно несут в себе определенное отношение говорящего к референту (положительное или отрицательное).
В докладе Ольги Пилатовой (СПбГУ) "Phonetic ambiguity resolution: quantitative or qualitative nature of nonconscious meaning selection?" («Разрешение фонетической неопределенности: количественная или качественная природа неосознанного выбора значения?») исходным пунктом рассуждения стало то, что в момент восприятия любой осознанной вербальной информации обычно распознается лишь одна интерпретация. Существует два основных подхода к выбору значения: модель активации/подавления, согласно которой из числа всех возможных актуализированных значений (Onifer and Swinney, 1981, Van Petten, 2002), после чего остается актуализированным только наиболее контекстуально приемлемое, а случайно актуализированные нерелевантные значения подавляются (Tanenhaus et al., 1979, Gernsbacher and John, 2000), и качественный подход, согласно которому выбор значения ведет к negative choice других потенциальных значений и предотвращает их осознание во время распознавания контекста, где был сделан выбор. Важная разница двух подходов, отмеченная докладчицей, состоит в том, что согласно качественному подходу, эффект негативного прайминга наблюдается позже не из-за его последующего постепенного подавления, но из-за отложенного выбора значения (Szostak and Pitt, 2013). Для того, чтобы проверить, необходимо ли совершение отрицательного выбора других возможных интерпретаций при восприятии значения с негативным праймингом, был проведен эксперимент с омофонами в Lexical Recognition Task (услышав слово, нужно было ответить как можно быстрее, знакомо ли участнику слово). Результаты показали повышение во времени реакции в целом, что подразумевает независимость выбора значения от количества поступающей сбивающей информации (biasing information). Также было показано, что негативный выбор контекстуально неподходящего значения происходит вне зависимости от его частотности. Результаты стимулов с омофонами в конце высказываний может быть объяснено как activation/suppression-based models, так и the negative choice theory. Результаты для стимулов с омофонами в начале высказывания могут быть проинтерпретированы также в терминах эффекта позитивного прайминга в некоторых случаях из-за того, что границы контекста не всегда совпадают с границами предложения. Однако, так как переход от одного контекстуального поля к другому в рамках одного высказывания не учитывался автором при разработке дизайна эксперимента, эта гипотеза должна быть подтверждена дальнейшими исследованиями. На данный момент, полученные результаты кажутся более согласующимися с теорией негативного выбора (negative choice theory) для выбора распознаваемого значения, так как activation-based approach не предоставляет удовлетворительного объяснения результатов для стимулов в homophone final position.
Четвертая сессия конференции была посвящена постерным выступлениям, включая серию исследований о различных семантических феноменах в кросс-лингвистической перспективе. В докладе Дмитрия Зеленского (МГУ) "Against event coercion" («Против событийного принуждения») предъявляются аргументы в пользу того, что событийное принуждение, подразумевающее смену типа, вводящего тип v (событие), где событие отсутствует (e.g. He began ᴓ War and Peace ), не нужна. Объяснение событийного принуждения состоит в следующем: DP “War and Peace”, изначально неагентивное, сочетается с аспектуальным глаголом, выбирающим события (или предикатами событий), и ситуация вынуждает (coerces) DP рассмотреть другой семантический тип (<v,t>). То, принимает ли глагол в качестве комплемента DP, действительно, не является семантическим свойством. Однако, по мысли докладчика, существует более простой подход, согласно которому предложения типа «He began ᴓ War and Peace» включают в себя недоопределенную проформу переходного глагола, чья событийная интерпретация обеспечивается обычным значением свободных местоимений и чья недоопределенность обеспечивает нулевую фонологическую реализацию. И так как недоопределенность – одна из возможных причин неграмматичности (Heim and Kratzer, 1998), структура без узла V исключается семантическим интерфейсом.
Доклад Алексея Козлова (НИУ ВШЭ, Институт лингвистики РАН) "Russian imenno" («Русское именно») посвящен семантике частицы именно в русском языке. Как замечает докладчик, семантический вклад этой единицы в интерпретацию клаузы часто описывается в прагматических терминах, например, “подчеркивая” или “выделяя” особенно важное говорящему (Levontina, 2004), что кажется верным в контекстах с корректирующим фокусом (corrective focus contexts). Однако, докладчиком было показано, что прагматические эффекты выводятся из двух семантических компонентов: пресуппозиция исчерпываемости (exhaustivity presupposition) и условие данности (givenness). Согласно первому семантическому компоненту утверждения с именно подразумевают, что никакой другой ответ на обсуждаемый вопрос, который при этом сильнее выделенной альтернативы, неверен (Именно Вася пришел. → больше никто не пришел). Следовательно, несочетаемость именно с аддитивной частицей тоже становится ожидаемой. Условие данности (givenness) подразумевает, что значение, находящееся в фокусе, уже обсуждалось ранее в дискурсе (Эту теорему в итоге доказал именно студент бакалавриата → участники разговора уже обсуждали студентов бакалавриата). Поэтому элементы, находящиеся в фокусе и модифицируемые именно, не могут появиться ниоткуда как ответ на специальный вопрос.
В докладе Анастасии Егоровой (МГУ) "Two types of indirect questions: evidence of Poshkart Chuvash" («Два типа косвенных вопросов: свидетельства пошкартского диалекта чувашского языка») обсуждаются причины распределения матричных глаголов, по двум стратегиям построения финитных конструкций косвенного вопроса в пошкартском диалекте чувашского языка (тюркские, огурские), а именно, с использованием комплементайзера teze ( te-ze ‘say-CV_SIM’), в невопросительных предложениях маркирующего speech reports/propositional attitudes и сочетающегося с большинством глаголов, передающих речь и мысли (Knyazev, 2019: 138), или без него. Как утверждает докладчик, подход Lahiri (1991) и Plann’s (1982) к анализу употреблений матричных предикатов с похожим комплементайзером в испанском, согласно которому que являетсямаркером цитирования и может употребляться только с теми глаголами, которые могут самостоятельно вводить прямую речь, не подходит для teze, потому что существуют предикаты, которые не могут ввести цитирование, но все же употребляются с teze ( tërësle ‘check, investigate’, ʂ otla ‘count, calculate’ и ɕ avak / fsʲoravno ‘not to care’). По предположению докладчика, использование teze зависит от интесиональности/ экстенсиональности матричного предиката (Groenendijk & Stokhof, 1984), где предикаты первой группы берут в качестве комплемента весь вопрос целиком, а предикаты второй группы берут в качестве комплемента ответ вопроса (the answers of the question/ the propositions). В чувашском предикаты, употребляющиеся с комплементайзером, являются интенсиональными, а предикаты, не употребляющиеся с комплементайзером, – экстенсиональными. В то же время существуют интенсиональные предикаты, которые употребляются с teze лишь иногда. Возможное объяснение, предлагаемое докладчиком, заключается в том, что teze может требовать в качестве субъекта основной клаузы имени, отсылающего к человеку, так как морфологически является наречием, образованным от глагола речи. Но когда клауза оказывается вложенной, она становится субъектом матричного предиката, и семантический субъект предложения может быть либо опущен, либо может показывать меньше субъектных свойств.
Федор Голосов (НИУ ВШЭ, Москва) в докладе "Semantics of the light verb tək ‘to scatter’ in Poshkart Chuvash" («Семантика легкого глагола tək ‘to scatter’ в пошкартском диалекте чувашского языка») приводит подробное описание и анализ семантики легкого глагола tək‘to scatter’, который был грамматикализован как показатель событийной множественности, а именно оператор внешней событийной множественности, что подтверждается наличием трех наиболее важных свойств внешних событийных операторов: 1) способность обозначать серию событий, разделенных длительными временными промежутками, 2) способность сочетаться с глаголами, обозначающими длящиеся ситуации, не только моментальные события, 3) обозначение сложных предикатов (т.е. сочетаний лексических глаголов с легкими) с tək ситуаций, находящихся в сфере денотации лексического глагола, так что значениепредложения со сложным предикатом влечет за собой значение предложения с соответствующим лексическим глаголом. Это означает, что легкий глагол tək работает с множественностью разделимых событий. Более того, по мысли автора, сложные предикаты с tək имеют лишь предельную интерпретацию (т.е. у описываемых событий есть точка логического завершения). Еще одно важное свойство tək – влияние его множественности на объект. Чаще всего подразумевается множество объектов, но в некоторых случаях разумней говорить о множественном применении действия к одному объекту или множественном результате действия. И наконец, легкий глагол tək обладает некоторыми ограничениями на лексические глаголы и обычно сочетается с переходными процессуальными глаголами, подразумевающими пациентивный объект и плохо сочетается с глаголами, не подразумевающими пациентивного объекта, переходными состояниями, непереходными глаголами с пациентивными субъектами. В докладе также обсуждается возможность анализа, объясняющего все приведенные свойства и избегающего применения ко всей событийной структуре предиката – синтаксиса первой фазы (Ramchand, 2008).
В докладе Марии Черемисовой (НИУ ВШЭ, Москва) "Attenuative Clitic in Kazym Khanty" («Аттенуативная клитика в казымском диалекте хантыйского языка») приводится семантика аттенуативного маркера =šə k в казымском диалекте хантыйского языка. Как замечает докладчик, в грамматиках хантыйского =šə k описывается как опциональный показатель в сравнительных конструкциях (Kaksin 2007: 101), (Nikolaeva 1999: 21), похожий на русское по-. Тем не менее, = šək может также употребляться и вне сравнительных конструкций в аттенуативной функции, обозначая малую выраженность признака, чем похож на русское -оватили английское - ish. Однако, так как для -оватсемантика предполагает, что степень предиката выше, чем стандарт сравнения, но разница достаточно мала, а= šək сочетается лишь с прилагательными открытой шкалы или шкалы, ограниченной снизу, можно сделать вывод, что у них схожая семантика, в то же время, отличающаяся от - ish, для которого степень предиката меньше стандарта сравнения (Sugawara, 2017). Помимо употреблений с прилагательными, = šək употребляется с отрицательной частицей ăn(t) при глаголах состояния, при этом тех, которые имеют оценочную шкалу, т.е. сочетаются с well/badly . Этот тип глаголов не совместим с модификаторами степени как very и much/alittle . Докладчица предполагает, что, аналогично предложенной (Kennedy, McNally, 2005) идее о том, что сочетание прилагательных с well ведет себя иначе, чем сочетания с very и much , и является градуируемым предикатом , только глаголы, которые могут быть модифицированы well , сочетаются с = šək . Для выявления семантики такого употребления докладчик предполагает, что отрицание, модифицирующее целую клаузу с элементом well в пресуппозиции, входит в сферу действия = šək. Отрицание клаузы с пресуппозицией well дает эффект значения клаузыс badly, но так как badly модифицируется клитикой = šək , в результате получается значение somewhat badly . Более того, =šək употребляется с некоторыми инкрементальными глаголами, например, глаголами инкрементального пути, предполагающего конечную точку, что, по мнению докладчика, можно объяснить похожим способом. Из-за отрицания шкала переворачивается, становясь ограниченной снизу. В такой шкале степень предиката находится на расстоянии от конечной точки, но разница невелика, из чего получается семантика близости к конечной точке.
Доклад Степана Михайлова (НИУ ВШЭ, Москва) "Incomplete Events and the “Actionality-as-Polysemy” View" («Незавершенные события и взгляд на акциональность как на полисемию”») посвящен обоснованию того, что типология акциональных классов (Tatevosov, 2002 и последующие работы) предоставляет наглядное свидетельство в пользу незавершенных действий как подхода к анализу имперфективного парадокса, заключающегося в том, что из употреблений глаголов в английском прогрессиве не следует употребления в английском простом прошедшем времени для глаголов акционального класса accomplishment. В терминах классификации Татевосова глагол относится к определенному классу, что выражается в интерпретации в основном перфективном и основном имперфективном употреблениях, что является сильной стороной подхода акциональность как полисемия, при котором глаголы типа tocross обладают двумя значениями:CROSS’ES (в основном перфективном употреблении) и CROSS’P (в основном имперфективном употреблении). Соответственно, первое значение, квантовано и некумулятивно, а второе – ровно наоборот. Такой подход подразумевает, что процессуальная интерпретация (P) глаголов акционального класса accomplishment никак не выводится из интерпретации вхождения в состояние (ES). Иными словами, глаголы класса accomplishment могут включать в себя незавершенные события, не предполагающие вхождения в новое состояние. Тогда неудивительно, что из прогрессивного употребления не следует употребление с простым прошедшим. Докладчик также утверждает, что важно различать процессуальную интерпретацию (Р) в имперфективной форме и интерпретацию “accomplishment” в перфективной форме. В докладе также были эксплицитно сформулированы основные акциональные значения и семантика прогрессива, совместимые с классификацией Татевосова.
Хуэй Ли (Токийский университет, JSPS) в докладе "Formation of compound verbs: Analysis from perspectives of internal and external causation" («Формирование сложных глаголов: анализ с точки зрения внутренней и внешней каузации») рассматривает сложные глаголы в японском как tataki-kowasu (hit-break) и kiri-taosu (cut-knock down), обладающие высокой продуктивностью (Kageyama, 1993; Matsumoto, 1998). Такие сложные глаголы сформированы из глаголов, участвующих в каузативной альтернации (causative alternation) (Hayatu, 1989; Kageyama, 1996), что наталкивает на мысль о роли этого феномена в образовании сложных глаголов. В докладе приводится исследование, посвященное тому, есть ли различие между внутренней и внешней каузацией и влияет ли оно на продуктивность образования сложных глаголов. Докладчик приводит свидетельства в пользу того, что существование агенса каузации также влияет на формирование сложных глаголов. Глаголы с внутренней каузацией представляют событие, случившееся из-за внутренней природы объекта [x ACT ON y], и он эксплицитно появляется в семантической структуре, если конструкция переходная. Напротив, глагол с внешней каузацией представляет событие, которое не происходит без внешнего действия, и оно присутствует в семантической структуре как переходных, так и непереходных конструкций. Что касается семантической структуры сложного глагола, идея докладчика состоит в том, что по причине того, что сложный глагол состоит из более чем одного глагола, он имеет более сложную семантику, и поэтому, чтобы получить структуру типа [x ACT ON y] CAUSE [y BECOME [BE AT z]], структура глагола должна подразумевать слот, куда можно поместить новую информацию. Таким образом, предполагается, что глаголы со слотом для добавления новой информации в семантическую структуру будут более продуктивны в создании сложных глаголов, в частности, глаголы с внутренней каузацией, в котором каузированное событие не выражено эксплицитно в семантической структуре. Для глаголов же внешней каузации продуктивность формирования сложных глаголов затруднена, так как слот для новой информации всегда занят каузируемым событием. Результаты исследования показали, что глаголы внутренней каузации без выражения каузируемого события действительно продуктивны, однако контрпримеры, содержащие глаголы внешней каузации, также следует учитывать. Также докладчик замечает, что рассмотрение глаголов с внешней каузацией, от которых не образуются сложные глаголы, показывает, что существуют некоторые другие ограничения.
Доклад Нэмо Франсуа и Бинена Хорчани (Университет Орлеана, Франция) "A Truth-Conditional Account of the Morpheme/Lexeme and Morpheme/Utterance Relationship" («Подход семантики условий истинности к отношениям морфема/лексема и морфема/высказывание») заполняет лакуну в подходе семантики условий истинности (truth-conditional analysis) – игнорирование морфем. Цель докладчиков – прояснить отношения между лексемами и морфемами посредством описания статуса пресуппозиции, связанной с вкладом морфемы в лексему. Для этого была предложена модель, позволяющая описание условий истинности для морфем и для морфемно-лексических отношений. Рассматривая bound morphemes и морфемы с более широкой дистрибуцией (инфралексической, лексической и суперлексической), как французское /tant/, докладчики показывают, что при определении понятия “истинные условия для морфемных употреблений” возможно предоставить описание в терминах семантики условий истинности и морфем, и лексем. Более того, семантика условий истинности для морфем присутствует в значении всех лексем, в которых была использована морфема, как пресуппозитивный слой значения, к которому привязана ассоциация лексической комплементации. Также докладчики описали, как содержание пресуппозитивных условий истинности морфемы используется для построения альтернативного набора, ассоциирующегося с высказыванием, таким образом формируя обсуждаемый вопрос (QUD). В завершение доклада было приведено сравнение предсказываемых возможностей подхода, берущего за основу лексемы, и подхода, учитывающего лексемы и морфемы, относительно семантической композициональности.
Литература:
AnderBois S., Brasoveanu A., Henderson R. 2015. At-issue Proposals and Appositive Impositions in Discourse. Journal of Semantics 32(1):93-138.
Asher, Nicholas. 2000. Truth conditional discourse semantics for parentheticals. Journal of Semantics 17(1):31–50.
Brandom, R. B. (1994), Making It Explicit. Reasoning, Representing, and Discursive Commitment, Harvard University Press, Cambridge, Mass.
Bulhof, J., Gimbel, S., 2001. Deep tautologies. Pragmatics and Cognition 9 (2), 279-291.
de Marneffe, Marie-Catherine; Christopher D. Manning; and Christopher Potts. 2012. Did it happen? The pragmatic complexity of veridicality assessment. Computational Linguistics 38(2).
Farkas, D. F. & Bruce, K. B. (2010), ‘On Reacting to Assertions and Polar Questions’, Journal of Semantics 27, 81–118.
Farkas, Donka F. and Kim B. Bruce. 2010. On Reacting to Assertions and Polar Questions. Journal of Semantics 27:81–118.
Gernsbacher M. A., John M. F. 2000. Modeling Suppression in Lexical Access. In: D. Gorfein (ed.) On the consequences of meaning selection. Washington, DC: APA Publications, 47–64.
Geurts, B. (2010). Specific Indefinites, Presupposition and Scope. Presuppositions and Discourse: Essays Offered to Hans Kamp, 21, 125.
Groenendijk J. A. G., Stokhof M. J. B. Studies on the Semantics of Questions and the Pragmatics of Answers: diss. – Univ. Amsterdam, 1984.
Grønn, A. (2008), Imperfectivity and complete events, in F. Josephson & I. Söhrman, eds, ‘Interdependence of Diachronic and Synchronic Analyses’, John Benjamins, Amsterdam, pp. 149–166.
Harris, J. (2014), Signaling Non-Speaker commitment in Transparent Free Relatives: A paired Speaker-Hearer judgment study, in V. Rieser & P. Muller, eds, ‘Proceedings of the 18th Workshop on the Semantics and Pragmatics of Dialogue’, Edinburgh, pp. 71–79.
Heim Irene and Kratzer Angelika Semantics in Generative Grammar. – Malden : Blackwell
Hess, L. (2019), Perspective and Word Choice. A Study of Expressives, Slurs, and Narrative, PhD thesis, Radboud University Nijmegen.
Iatridou S. The grammatical ingredients of counterfactuality //Linguistic inquiry. – 2000. – Т. 31. – №. 2. – С. 231-270.
Iatridou S., Zeijlstra H. Negation, polarity, and deontic modals //Linguistic inquiry. – 2013. – Т. 44. – №. 4. – С. 529-568.
Jasinskaja, K., Karagjosova, E., 2015. Rhetorical Relations. In: Matthewson, L., Meier C., Rullmann, H., Zimmermann, T.E. (Eds.), The Blackwell Companion to Semantics, Wiley-Blackwell, Oxford.
Kamp, H. & Rohrer, C. (1983), Tense in Texts, in R. Bäuerle, C. Schwarze & A. von Stechow, eds, ‘Meaning, Use, and Interpretation of Language’, de Gruyter, The Hague, pp. 250–269.
Kageyama, Tarou 1996 Doshi Imiron (Verb Semantics) Kuroshio Publish
Kageyama, Tarou 2011 Doshi no Imi to koubun (Verb semantics and constructions) Daisyu syoten
Kaksin A. D. Kazymskij dialekt hantyjskogo yazyka. [Kazym dialect of Khanty language]. Khanty-Mansi: Poligrafist. 2007.
Karawani H. The Real, the Fake, and the Fake Fake in Counterfactual Conditionals //Crosslinguistically, Utrecht (LOT 357). – 2014.
Kennedy C., McNally. C. Scale Structure, Degree Modification, and the Semantics of Gradable Predicates. Language, 81, 2005. Pp. 345-381.
Knyazev M. Two Say-Complementizers In Poshkart Chuvash: Subject-Orientation, Logophoricity and Indexical Shift under Verbs of Hearing, in: Proceedings of the 14th Workshop on Altaic Formal Linguistics (WAFL14). MIT Working Papers in Linguistics. MIT Working Papers in Linguistics, 2019. P. 137-144
Krifka M. Bias in commitment space semantics: Declarative questions, negated quetions, and question tags //Semantics and Linguistic Theory. – 2015. – Т. 25. – С. 328-345.
Lahiri, U. On embeddedi nterrogativesa nd predicates that embed them. Doctoral dissertation, MIT, Cambridge, Mass., 1991.
Levontina I. B. (2004). Imenno 2, kak raz 1. In: NOSSRYa [New explanatory dictionary of synonyms in Russian]. Yu. D. Apresyan (ed.)., pp. 440—443.
Lin J. W. On Existential Polarity-WH-0Phrases in Chinese //Journal of East Asian Linguistics. – 1998. – Т. 7. – №. 3. – С. 219-255.
Lin J. W. Polarity licensing and wh-phrase quantification in Chinese. – 1997.
Matsumoto, Yo 1998 nihongo no goiteki hukugou dousi niokeru dousi no kumiawase (The Combinatory Possibilities in Japanese V-V Lexical Compounds) Gengo Kenkyu 114: 37–83
Nikolaeva I. Ostyak. Lincom Europa, 1999.
Onifer W., Swinney D. A. 1981. Accessing lexical ambiguities during sentence comprehension: Effects of frequency of meaning and contextual bias. Memory & Cognition 9(3), 225–236.
Palmer, Frank R. 1986. Mood and Modality. Cambridge: Cambridge University Press.
Partee B. 1997. Uniformity vs. versatility: the genitive, a case study //J. VAN BENTHEM & A. MEULEN (éds.). The Handbook of Logic and Language. Amsterdam: Elsevier. – 1983. – С. 464-470.
Plann, S. Indirect questions in Spanish. Linguistic Inquiry 13, 1982. P. 297-312.
Ramchand 2008 -- Ramchand, G. (2008). Verb meaning and the lexicon: A first-phase syntax (Vol. 116). Cambridge: Cambridge University Press.
Schulz K. Fake tense in conditional sentences: A modal approach //Natural language semantics. – 2014. – Т. 22. – №. 2. – С. 117-144.
Stalnaker R. C. Assertion //Pragmatics. – Brill, 1978. – С. 315-332.
Sugawara A. The morpheme -ish is a degree head. In A Pesky Set: Papers for David Pesetsky. MIT, 2017.
Szostak C., Pitt M. 2013. The prolonged influence of subsequent context on spoken word recognition. Attention, Perception & Psychophysics. 75(7), 1533-1546.
Tanenhaus M. K., Leiman J. M., Seidenberg M. S. 1979. Evidence for multiple stages in the processing of ambiguous words in syntactic contexts. Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior 18(4), 427-440.
Tatevosov S. (2002). The parameter of actionality // Linguistic Typology 6 (3). P. 317-401.
Van Petten C. 2002. Lexical ambiguity resolution. In: L. Nadel (ed.) Encyclopedia of cognitive science. London: Macmillan, 867–872.
Manfred Krifka. Types of Polar Questions in Commitment
Bart Geurts. Evolutionary pragmatics: from chimp-style communication to human discourse
Natalia Serdobolskaya. Clausal agreement, complement extraposition and clausal anaphora: semantics and pragmatics
Гёртс Ламберт Бернард Виллем
Голосов Фёдор Валентинович