Максим Кронгауз дал интервью «Независимой газете»

Руководитель лаборатории лингвистической конфликтологии и современных коммуникативных практик дал интервью "Независимой газете", в котором рассказал о внедрении мемов, «тоталитарном» языке и нервном рваном разговоре общества и власти, а также о своем отце, лингвисте и поэте, Анисиме Кронгаузе.

Источник: http://www.ng.ru/person/2017-05-11/10_885_krongaus.html
Автор: Юлия Горячева

В конце 2016 года под редакцией Максима Кронгауза вышли «Словарь языка интернета.ru». О культуре языка и способах лингвистических манипуляций с Максимом КРОНГАУЗОМ побеседовала Юлия ГОРЯЧЕВА.

 

– Максим Анисимович, в какой степени ваш отец, поэт и переводчик Анисим Кронгауз, повлиял на ваш интерес к филологии?

 

– Мой папа со мной очень много разговаривал. Мы гуляли и разговаривали обо всем. Еще он со мной много играл в шахматы. Он хотел, чтобы я стал шахматистом. Но я любил язык, любил сочинять и придумывать. Лет в пять или шесть написал первую книгу, детектив под названием «Что означают следы». Ну и, конечно, я очень много читал, кажется, с трех лет. По семейной легенде, первой книгой, которую я прочел, были «Три мушкетера».

 

– Что вам представляется самым интересным и перспективным в лингвистике?

 

– Я занимаюсь очень разными проблемами. Наверное, можно сказать, что мои интересы сильно менялись, хотя время от времени возвращаюсь к старым темам. Сегодня мне интересны пограничные области лингвистики – социолингвистика и психолингвистика, то есть та проблематика, которая связывает язык и речь с внеязыковыми феноменами: культурой или, шире, цивилизацией, с одной стороны, и мышлением, познанием, памятью, с другой. Говоря о мышлении и памяти, я имею в виду не только индивидуума, но и общество, то есть «психо» и «социо» тут снова вместе. Эти области являются и самыми перспективными, потому что выводят лингвистику в общее пространство гуманитарного знания. Правда, вместо «психолингвистики» в наше время чаще употребляются другие термины, более точные и конкретные. Поэтому назову когнитивную лингвистику и нейролингвистику. Ну и, конечно, компьютерную лингвистику. Тут тоже перспективы огромные. Человечество с энтузиазмом расстается со своими компетенциями, точнее, передает их машине.

 

– В какой степени в эпоху глобализации и расцвета компьютерных технологий меняется русский язык? Каким вы видите будущее русского языка через 5–10 лет?

 

– Это и есть самые важные вопросы современной социолингвистики. Современные речевые практики, связанные в том числе с новыми коммуникативными пространствами, оказывают огромное влияние на язык вообще и русский в том числе. Но именно поэтому лингвист и не может предсказать будущее языка даже на 5 или 10 лет вперед. Изобретение нового гаджета, появление нового коммуникативного пространства могут очень сильно повлиять на язык. За последние десятилетия произошло несколько коммуникативных революций такого рода: изобретение компьютера, мобильного телефона, а потом и смартфона, появление блогосферы и социальных сетей. С другой стороны, не исключено, что время революций завершилось. Ведь ни умные очки, ни умные часы ничего нового в коммуникацию и далее в язык не привнесли. В любом случае компетенции лингвиста недостаточно, ведь причины масштабных изменений языка лежат вне языка.

 

– Каковы цели возглавляемой вами лаборатории в Высшей школе экономики?

 

– Цель простая – понять, как устроена конфликтная коммуникация, и описать ее архитектуру: время, пространство, типовые роли участников, их цели и коммуникативные стратегии. Но это простота формулировки, а проблема настолько сложна, что подбираться к ней приходится издалека. Один из возможных подходов – изучение речевого этикета, который может и защищать от конфликта и агрессии, а может и провоцировать их. К речевому этикету ведь относится не только вежливость, но и антивежливость.

 

– Что надо делать для культуры русского языка? Где надо работать в первую очередь – в школе, других  детских учреждениях или семье?

 

– «Работать» в семье не надо, хотя именно семья оказывает наибольшее влияние на формирование языковых способностей. В семье надо просто общаться, разговаривать не только с ребенком, но и всем членам семьи друг с другом. Собственный пример гораздо действеннее предписаний и указаний. Еще очень важно вместе с детьми читать. То, что семья не дала в смысле общения и языка, можно лишь отчасти компенсировать в детских садах и школах. В любом случае это нужно делать, хотя современная школа такую задачу перед собой пока не ставит.

 

– Верно ли то, что вы противник так называемой защиты русского языка? Объясните, пожалуйста, свою позицию.

 

– Мне просто очень не нравится это словосочетание. Если оценивать ситуацию объективно, русскому языку не грозит умирание. Поэтому слово «защита» провоцирует вопрос «от кого?». И если мы задумаемся, то окажется, что чаще всего призывают защищать язык от его носителей, от нас самих. Ведь не какие-то враги со стороны пришли к нам и «портят» наш язык, а мы сами это делаем. И наконец, все эти слова – «порча», «деградация», «гибель» – это все неправда, потому что язык в ситуации глобальных внешних изменений не может не меняться, если, конечно, мы хотим, чтобы он оставался живым. Русский язык остается живым и меняется. И спасибо ему за это.

 

– Какие курьезные случаи по защите родного языка вы можете привести?

 

– Обычно самые ярые «защитники» языка разоблачают себя сами. Например, знаменитые «граммар-наци», уличая кого-то в ошибке, часто делают это неграмотно с новыми орфографическими или пунктуационными ошибками. Еще один тип саморазоблачения – это официальные тексты в защиту русского языка, написанные чудовищным бюрократическим языком. К сожалению, не избежал этого и «Закон о государственном языке РФ».

 

– Вы являетесь автором недавно вышедшего «Словаря языка интернета.ru». Что вас побудило к занятию этим проектом? Как оценивается успешность подобных словарей?

 

– Я считаю, что изучение языка в Интернете, новой коммуникативной среде, дает лингвистам возможность обнаружить механизмы изменения языка, как язык меняется в зависимости от условий коммуникации. Я давно обратился к этой теме, и словарь стал естественным продолжением моей работы, представленной в книге «Самоучитель олбанского». Но писать словарь одному гораздо тяжелее и, главное, скучнее, чем в хорошей компании. Да и знание сегодняшнего Интернета, которое привнесли мои молодые соавторы, бесценно, за что им весьма благодарен. Успешность словаря определяется в первую очередь количеством людей, которые им пользуются. Но для нас словарь языка Интернета был не только словарем, но и результатом научного исследования. Поэтому нам было важно мнение коллег, и мы рады, что книга вызвала и профессиональный отклик.

 

– Ваша книга «Русский язык на грани нервного срыва» дополнена главой об особенностях изучения новояза. Что вы видите наиболее сложным, но перспективным в изучении этого направления?

 

– Вы говорите о новом издании моей довольно старой книги, ей как раз исполнилось 10 лет. За словом «новояз» в данном случае скрывается не столько классический пример «тоталитарного» языка, придуманного Джорджем Оруэллом, сколько современный политический дискурс, нервный и рваный разговор власти и общества. Тема очень актуальная и вместе с тем вечная – язык как инструмент манипулирования. Кроме теоретического интереса здесь заложен и практический: кто управляет языком, тот правит миром. Но исследование языковых манипуляций нужно не только манипуляторам, но и тем, кем они манипулируют. Осознание самого факта манипуляции и есть лучшая от нее защита.

 

– Так называемые мемы – почему их надо изучать?

 

– Мемы – один из механизмов внедрения в нашу голову. Ведь мемами, по существу, являются и политические лозунги, и рекламные слоганы. Особая роль мемов в Интернете определяется скоростью распространения и охватом. Исследование жизни мемов – от рождения до смерти – и критериев, обеспечивающих их успех, – чрезвычайно важная прикладная задача, в решении которой заинтересованы и коммерческие структуры, и политические.

 

– В одном из интервью говорили об изучении социальных диалектов как об очень важном направлении. Проиллюстрируйте этот тезис, пожалуйста.

 

– То, как говорят люди, сообщает о них много больше, чем они хотели бы нам сообщить. Но современная русская речь меньше говорит нам о месте рождения или проживания человека и больше о его образовании, социальном круге, то есть дает нам прежде всего социальную характеристику говорящего. Изучение социолектов позволяет, в частности, максимально уточнить такую характеристику. Образно говоря, мы по речи человека пишем его социальный портрет.

 

– Ваш девиз исследователя?

 

– Изучать то, что интересно самому. Но, честно говоря, я бы не назвал это девизом, это скорее внутренняя потребность.