• A
  • A
  • A
  • АБB
  • АБB
  • АБB
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Факультет гуманитарных наук

 

Подписаться на новости

Международная конференция "СССР и «западный мир»": репортаж Александра Михайловского

21–22 июня в ИГИТИ имени А. В. Полетаева проходила международная конференция "СССР и «западный мир»: политические эпистемологии и марксизм 1917–1945–1968". Конференция была сфокусирована на специфике политических эпистемологий интеллектуалов (в широком смысле): в первую очередь, ученых, занятых гуманитарными, естественными и точными науками, но также художников и литераторов. Читайте научный репортаж Александра Михайловского.

Октябрьская революция 1917 года провозгласила начало нового общества, основанного на марксистской (марксистско-ленинской) философии. Диалектика, материализм, "пролетаризм" с этого момента доминировали в советских дискуссиях, происходивших в искусстве, гуманитарных и естественных науках. Однако эпистемологические вопросы о границах между наукой, идеологией и политикой; о разграничении науки и искусства, науки и идеологии, могли непосредственно влиять на изменения в законодательстве, образовании и управлении. Кроме того, марксистская эпистемология выходила за границы советских территорий, так как дискуссии о марксизме и его интеллектуальном значении велись от Парижа до Пекина, от Москвы до Мехико. После 1945 года в новых геополитических условиях власть получили определенные центрально-европейские версии марксизма. Очевидно, интеллектуальную сферу характеризовали как преемственность, так и разрывы, которые происходили на личном, социальном, эпистемологическом и других уровнях, влияя не только на Советский союз, но и на весь мир.




Кто производит науку? Каким образом конструируется знание о ней? В каких условиях и под давлением каких факторов? Какие научные практики и практики знания остаются для нас «черными ящиками», нерефлексивными, само собой разумеющимися? Как «эпистемические культуры» циркулируют и взаимодействуют в различных регионах? Проблематика конференции «СССР и “западный мир”: политические эпистемологии и марксизм 1917–1945–1968» концентрировалась вокруг этих вопросов. В фокусе внимания исследователей из России, Германии, Венгрии, Нидерландов, Чехии, Австрии оказались специфические контексты возникающих и активно развивающихся в XX веке марксистских обществ, самого марксизма как «эпистемической культуры», интеллектуалов как производителей и пользователей «эпистемических культур». Доклады первого дня адресовали преимущественно революционный и межвоенный периоды; второго – послевоенный. Междисциплинарность конференции и сведение вышеупомянутых тематик вместе в единый проблемный узел способствовали также непосредственно эпистемологической задаче: взаимодействию различных методологических и дисциплинарных подходов, прояснению существенной вариативности методов в современной истории науки и социологии науки и знания.

Во вступительном слове Фридрих Каин (Университет Эрфурта) и Ян Сурман (ИГИТИ) представили одну из «версий» политической эпистемологии: оформляющуюся исследовательскую программу, возникшую на пересечении современной истории науки и социологии знания. «Политическая эпистемология» как связная программа исследований и направление исследований, набор исследовательских методов и теорий, пока является экспериментальной областью, «исследовательской рубрикой», требующей разработки различных версий, вариантов, и рассмотрения иных возможных определений «политической эпистемологии» (релевантных теорий, полезных методологий и различных пониманий науки и знания в целом). 

В рамках первой секции первого дня «Советские исследования науки и их политика» выступили с докладами, посвященными послереволюционным советским программам исследований науки и истории науки, Александр Дмитриев (ИГИТИ) и Игорь Кауфман (СПБГУ). В докладе «Кроме Бориса Гессена. Новая история и философия науки в раннем Советском Союзе» Александр Дмитриев рассмотрел возникавшие (и продолжавшие существование) после революции программы исследования науки в СССР (преимущественно проекты истории и философии науки) в принципиальном аспекте их связи с «марксизмом» как философией и идеологией, внезапно ставшей в СССР частью политической реальности. Обзор этих программ показал, что большое количество влиятельных подходов к науке в СССР 20–30-х годах были далеко не марксистскими по своим методологическим и философским основаниям (в частности, работы Владимира Вернандского, Ивана Боричевского, Валентина Асмуса). Консенсусом этих программ являлась, скорее, убежденность в прогрессе научной рациональности, более характерная для позитивизма, чем для марксизма. В условиях прогрессирующей закрытости публичного конфликта в СССР того периода исследовательские программы, исследовавшие социальную обусловленность науки становились преимущественно непопулярными.

В докладе «Эпистемические программы советских исследований науки: старые, новые и странные» Игорь Кауфман рассмотрел петербургскую традицию исследований науки, связываемую с Институтом истории науки и техники. Игорь Кауфман продемонстрировал, что на принципы и методы этой программы исследований существенное влияние оказывала дореволюционная традиция классического (преимущественно филологического и философского) гуманитарного образования. Классическая традиция оказывала не только серьезное влияние на исследования института, но и являлась интеллектуальным ресурсом  противостояния доминирующей марксисткой идеологии.

В рамках следующей секции, «Исследования науки на Востоке и Западе до Второй Мировой», с докладом «Противники Сартона: дисциплинарные дилеммы истории науки около 1931» выступил Карл Холл (Европейский Университет в Будапеште). Он рассмотрел «историю науки» – дисциплину, одним из основателей которой считается Джордж Сартон – в интернациональном контексте в период до Второй Мировой войны. «История науки» вместо «истории наук» как исследовательская программа не только предлагала общие рамки и определенное понимание «науки» вообще, но и зачастую претендовала на реальное перераспределение знания и образовательных ресурсов в рамках, например, университетов (Карл Холл продемонстрировал это на примере Физического факультета МГУ). Исследователь также показал, что более институционализированную форму история и исследования науки до Второй Мировой получили в регионах Центральной и Восточной Европы: в особенности, в Польше и Венгрии.

Секция «Наука в публичной сфере»открывалась докладомГерта Сомсена (Университет Маастрихта) «Эпистемология популяризации: британские “научные журналисты” и советская модель». На примере развития института «научного журнализма» в Британии докладчик обнаружил существенные сходства между идеологией и обоснованием «научного журнализма» самими журналистами и советской моделью рационализированного, планового общества, в котором одно из центральных мест занимает наука. Ян Сурман (ИГИТИ) в докладе «Архитектура науки между Женевой и Москвой»рассмотрел две публичные репрезентации науки: проекты непостроенных музеев «Мунданеум» Ле Корбузье в Европе и «Дворец науки и техники» в СССР. Исследователь анализировал музеи как «системы знания», связывающие науку и идеологию, выстраивающие целостные концепции представления науки в обществе. Множественные различия этих проектов, репрезентаций науки, как показал докладчик, неразрывно связано с различными идеологиями, лежащими в основе проектов. Тогда как «Мунданеум» построен в согласии с теософскими концепциями европейских интеллектуалов, в Дворце науки и техники отражается позитивистское и более практически, технологически ориентированное понимание науки, характерное для советской идеологии.

Доклады, завершающие первый день конференции, анализировали возможность описания искусства и теории искусства в границах проблематики политической эпистемологии. В докладе «Литературная теория, формализм и марксизм в украинском Культурном Возрождении 1920-х годов» Галина Бабак (Карлов Университет) показала, что украинская литературная теория в период 20–30-х годов (на примере рецепции формальной теории (ОПОЯЗ)) формировалась в рамках сложного идеологического ландшафта, осложненного как марксизмом, так и активно развивающимся национализмом. Заключительный круглый стол, посвященный «Политической эпистемологии искусств» включал обсуждение влияния теории науки Александра Богданова на художника Соломона Никритина и тонкие различия типов раннесоветской поэзии в зависимости от отношения к марксизму как интеллектуальному движению и оформляющейся государственной идеологии (участие принимали Анжелина Лученто (Школа исторических наук ВШЭ), Илья Кукулин (Школа культурологии ВШЭ), Ян Сурман).

Второй день конференции открывался докладом Анны Эхтерхёльтер (Венский Университет) «Относительные измерения. Политическая эпистемология измерений Витольда Кулы движется на Запад» об исследовательской программе метрологии (наука об измерениях) как части экономической и социальной истории, предложенной польским исследователем и историком Витольдом Кулой. Докладчик контекстуализировала метрологию Кулы как возможную версию политической эпистемологии, связывающую знание (различные и сложные системы измерений в тот или иной исторический период) и социально-политические интересы. Также, исследовательница отметила влияние метрологии Кулы на современных западных антропологов и историков науки, в частности, на Джеймса Скотта и Саймона Шаффера.

В секции «Политическая эпистемология социологии»доклад «Научный взгляд» на культурную преемственность в публичной дискуссии Польской Республики после Второй Мировой войны (1945-1948)» представил Алексей Лохматов (Кёльнский Университет). Докладчик проанализировал использование дискурсов гуманитарных наук, преимущественно, социологии и истории, в послевоенной публичной дискуссии польской интеллигенции. Алексей выдвинул тезис, что с помощью понятий из области гуманитарных и социальных наук, в частности, с помощью понятия «культурной преемственности», польские интеллектуалы оказались способны легитимировать в публичной дискуссии новую культурную и политическую ситуацию социалистической Польши. Тематика доклада была тесно связана как с проблематикой секции «Наука в публичной сфере» первого дня конференции, так и с проблематизацией роли интеллектуала в контексте политической эпистемологии в секции «Эпистемологии интеллектуалов», состоявшейся ближе к завершению второго дня.

Доклад «La (auto)formation des Clercs. Самопозиционирование французских интеллектуалов в межвоенный период» Дарьи Петушковой (Школа исторических наук ВШЭ) был посвящен генеалогии французского интеллектуала и его «знания» как политической силы. Именно в межвоенный период французские интеллектуалы демонстрировали предельную политическую активность и политическое влияние, используя целый набор новых, зачастую радикальных (преимущественно левый авангард) стратегий конструирования собственного образа, существенной частью которого являлось как раз предположительно оказываемое интеллектуалом политическое влияние.

В следующем докладе секции, «Конструируем прогресс в СССР, делаем революцию во Франции: обмен идеологическими повестками около 1968», Александр Бикбов (МГУ) с помощью истории понятий анализировал трансформации идеологий как форм знания в СССР и Франции на рубеже 60–70-х годов. Согласно докладчику, изменяющиеся идеологические приоритеты (важность «прогресса» для хрущевской идеологии в СССР; множество версий радикального, революционного марксизма и «революции» во Франции) свидетельствовали, во-первых, о различной социальной ценности, придаваемой таким понятиям, как «прогресс», «революция», «коммунизм», интеллектуалами и производителями идеологии в Советском Союзе и во Франции. Во-вторых – об очевидной эпистемической ценности этих понятий, во многом структурировавших публичный дискурс рассматриваемого временного периода.

В секции «(Ра)сплетая науковедение» были представлены доклады, анализировавшие эпистемологические и политические контексты развития исследовательской программы «науковедения», начало которой связывается с именем Джона Десмонда Бернала. «Науковедение» развивалось, тесно взаимодействуя с марксистским движением в общем и активно используя марксистско-позитивистское понимание науки в частности. Дисциплина особенно интенсивно развивалась в социалистических государствах в период после Второй мировой войны. Фридрих Каин (Университет Эрфурта) в докладе «Боязнь пустых означающих. О (ра)сплетении советского, немецкого и других науковедений»представил общий обзор различных способов взаимодействия национальных традиций науковедения, анализируя обеспечившие широкое поле для коммуникации международные конференции второй половины XX века.

Саша Фрейберг (Университет Макса Планка в Берлине) предложил сравнение двух исследовательских институтов в послевоенных Восточной и Западной Германии в докладе «Эксперимент и финализация: науковедение в обществе 1968». Институт теории, истории и организации наук (Institut für Theorie, Geschichte und Organisation der Wissenschaft) был основан в Восточном Берлине в 1968 году. Почти одновременным ответом Западной Германии стал Институт изучения жизненных условий научного и технического мира (Max-Planck-Institut zur Erforschung der Lebensbedingungen der wissenschaftlich-technischen Welt) в Штарнберге, основанный Обществом Макса Планка на рубеже 60–70-х.г. Один из редких случаев «обратной рецепции», заимствования «социалистической» программы науковедения западными научными институциями привел к весьма интересным исследовательским результатам: именно исследовательская группа из Штарнберга выдвинула тезис о финализации науки, вызывавший серьезный публичный скандал, хотя являвшийся исключительно описательным понятием для современной социальной ситуации науки. При первой же возможности институт в Штарнберге был переименован и, впоследствии, закрыт. Поразительнее всего то, что программы исследования науки, разрабатываемые в Штарнберге, до сих пор сохраняют теоретическую актуальность для философии и социологии науки, однако не получили никакого продолжения.

В рамках заключительной дискуссии участники отметили  продуктивную междисциплинарность конференции, соединение в докладах различных исследовательских дискурсов о науке и знании, в частности, современной истории науки и социологии науки и знания. Различные доклады предлагали вариативные, отличные друг от друга понимания «политической эпистемологии» как проблемной сферы и набора исследовательских подходов. Подобная вариативность предоставляет исследователям «гибкую оптику» и позволяет широкую контекстуализацию «политической эпистемологии» как исследовательской рубрики, ее прояснение и обогащение новыми, продуктивными исследовательскими подходами и методами, как и возможное прояснение многих по-прежнему существенных вопросов истории, социологии и даже философии науки (и множества смежных областей).
Александр Михайловский




Программа конференции

Конференция была сфокусирована на специфике политических эпистемологий интеллектуалов (в широком смысле): в первую очередь, ученых, занятых гуманитарными, естественными и точными науками, но также художников и литераторов. Следуя за концепцией «антропологии знания», разработанной Иегудой Элкана, и за тезисом Карла Мангейма об эпистемологиях как «аспектных структурах», мы решили сосредоточиться на следующем вопросе — как индивидуальные и коллективные эпистемологии структурировались в результате внешнего воздействия, и, в то же время, сами формировали политические взгляды интеллектуалов. Понимая специфику аналитических категорий культурное, социальное, политическое, т.д., мы предлагаем посмотреть, как они сформировались совместно с их ключевыми эпистемологическими понятиями, такими как истина, доказательство, эксперимент, а также с присущей им автономией, то есть способностью к критическому исследованию. Отдельной задачей стало рассмотрение влияния названных категорий на создание собственных идентичностей теми индивидами и группами, которые хотели их репрезентировать в публичном пространстве. Эта конференция стала второй в серии мероприятий, посвященных (восточно-) европейским эпистемологиям. Первая конференция «Политические эпистемологии Восточной Европы» прошла в Эрфурте в ноябре 2017 года, третья состоится там же в октябре 2018 года («Новая культура истины? О трансформации политических эпистемологий с 1960-х годов»).

Организационный комитет:

  • Фридрих Каин (Центр перспективных культурных и социальных исследований имени Макса Вебера, Эрфуртский университет);
  • Александр Дмитриев (Институт теоретических и исторических гуманитарных исследований имени А. В. Полетаева, Национальный исследовательский университет Высшая школа экономики, Москва);
  • Дитлинд Хюхткер (Институт истории и культуры восточной Европы им. Лейбница (ГВЦО), Лейпциг);
  • Ян Сурман (ИГИТИ НИУ ВШЭ).

Организаторы: