Юлия Иванова и Михаил Андреев рассказали об итальянском языке

«По моим наблюдениям, итальянцев редко интересуют правила написания научных работ, принятые в англосаксонском регионе. Зато иногда я слышу, как итальянцы за глаза ругают кого-то из своих же коллег-итальянцев за то, что итальянский у него/нее недостаточно хорош», — об особенностях итальянского языка рассказывают учёные из ИГИТИ Юлия Владимировна Иванова и Михаил Леонидович Андреев.

Полная версия.

Юлия Иванова:

Ни в школе, ни во время учебы в университете (МПГУ, бывший Ленинский) интереса к итальянскому языку у меня совершенно не было. Я хотела заниматься совсем седой древностью. На 1-м курсе возникла возможность изучать древнегреческий у очень интересного преподавателя – выпускницы МГУ Алисы Александровны Завьяловой, которая вела у нас античную и средневековую литературу. К ней пришли учить греческий самые известные в вузе интеллектуалы со старших курсов. Дружба между членами нашего маленького античного кружка не прекращалась на протяжении многих лет после того, как Алиса Александровна, к сожалению, покинула университет. Я рада была узнать, что один участник нашего тогдашнего кружка несколько лет назад стал профессором Вышки – это известный лингвист-медиевист Роман Кривко, стипендиат фонда Гумбольдта, он уже доктор наук и заведует отделом исторической лексикографии в Институте русского языка РАН.

Заниматься античной литературой в аспирантуре кафедры всемирной литературы МПГУ мне не разрешили, потому что на этой кафедре не было ни одного античника, который мог бы мною руководить. Тогда я выбрала Аврелия Августина – автора, которого можно считать античным (хронологически) и средневековым (потому что традиционно в России христианские авторы первых веков изучаются в курсе средневековой, а не античной литературы). Моим первым оппонентом на защите диссертации был Михаил Леонидович Андреев, работавший тогда в Институте мировой литературы имени Горького (ИМЛИ) и в ИВГИ РГГУ. Он предложил мне работать у него в секторе, в том проекте, которым он руководил, – это было создание многотомной «Истории литературы Италии». Для выпускницы малопрестижного пединститута это была не просто большая честь, а что-то ну совершенно невероятное. И еще больше, чем просто факт приглашения в ИМЛИ, меня взволновал, конечно, тот факт, что предложение исходило от специалиста, которого все мы считали одним из самых серьезных ученых в России. Естественно, я сразу начала учить итальянский, опираясь на как-то знаемые французский и латынь, и примерно за пару месяцев научилась быстро читать на нем научные тексты. А вот на разговорную практику ни времени, ни денег уже не было. Мне ведь тогда исполнилось уже 26 лет, и я растила маленькую дочку, когда мне пришлось не просто осваивать новую для меня специальность – итальянскую литературу, – но и много писать: мне был поручен большой раздел тома «Истории литературы Италии», посвященного XV веку, – вся гуманистическая неолатинская литература. Я придумывала и концепцию, и композицию раздела, и то, о каких авторах писать, а о каких – не стоит. В итоге написала 22 с половиной авторских листа. И все это – с нуля, одновременно изучая язык. В 2008 году за этот том его главный редактор Михаил Леонидович Андреев получил в Италии престижную международную премию Флайяно – наш том «Кватроченто» был признан лучшей книгой года, написанной об итальянской культуре за пределами Италии.

В ИМЛИ мне помогал один замечательный ученый и переводчик итальянской художественной литературы Руф Игоревич Хлодовский. Он был мне не только учителем, но и прекрасным другом. В этом человеке сошлось сразу несколько аристократических линий, русских и польских. Общение с ним очень многое мне дало. Наряду с прочим, оно во многом сформировало мой взгляд на Италию и итальянцев. Возможно, без него у меня гораздо больше сохранялось бы изначально возникшее от итальянского языка негативное ощущение: сперва мне казалось, что итальянский – это такой французский, в котором слишком много лишних букв, а итальянской литературы во многих ее проявлениях – например, авторов XX века – я совсем не знала. Меня с ними знакомил Руф, и с итальянским кино тоже. И постепенно ощущение раздражения стало уходить, и я уже ловила себя на том, что мне гораздо проще сказать что-то нужное по-итальянски, чем по-французски или по-английски, хотя эти языки я начинала учить гораздо раньше и посвящала им больше времени, чем итальянскому.

Интенсивно работать в итальянской языковой среде я начала с 2013 года, когда благодаря вышкинским заработкам у меня появилась возможность довольно часто ездить за рубеж и проводить конференции и прочие мероприятия и в России, и за границей. До этого были только частные поездки, была совсем давно – в 2002 году – месячная стажировка в Академии делла Круска, попасть на которую мне помог Михаил Леонидович Андреев и в ходе которой я сделала столько ксероксов, что мне пришлось купить для них чемодан размера L. Была еще поездка по тридцати итальянским городам и борго на грант «Учитель – ученики» с тремя моими бывшими студентами – Ильей Гурьяновым, Асей Копыловой и Ангелиной Бухаровой. Все они теперь преподают в Вышке и/или учатся в ее аспирантуре. Лично во мне знакомство с любой страной, не только с Италией, рождает желание изучать ее язык. Применительно к Италии это тем более важно, что представители итальянской академической среды, особенно итальянисты, редко готовы говорить с вами на каком-либо языке, кроме своего родного. Учитывая, что заниматься Италией я начала в 2000 году, а работать с итальянцами – в 2013-м, можете себе представить, сколько я прочитала книжек по-итальянски до того, как мне пришлось разговаривать и переписываться с людьми из итальянской академической среды. Я читала множество самых разных текстов от XIV до XXI века, поэтому едва ли могу сказать, что живая речь итальянцев что-то всерьез добавила к моему восприятию языка. Когда я стала приглашенным преподавателем Университета Восточного Пьемонта (2013-14), пришлось осваивать умение писать лекции по-итальянски в объеме 40-50 тысяч знаков в день: в этом университете принято предлагать студентам перед зачетом свои лекции в письменной форме.

По моим наблюдениям, итальянцев редко интересуют правила написания научных работ, принятые в англосаксонском регионе. Зато иногда я слышу, как итальянцы за глаза ругают кого-то из своих же коллег-итальянцев за то, что итальянский у него/нее недостаточно хорош. Самая большая проблема в академической коммуникации между нами, сотрудниками Вышки, и итальянцами сейчас отнюдь не в языке. Она в том, что у итальянцев очень развит локальный патриотизм. Они могут быть очень приветливы с иностранцами – на первый взгляд. Но на самом деле они совершенно не готовы признать, что кто-то делает что-то лучше, чем они. Поэтому часто можно видеть, как итальянцы, отправляющиеся в командировку на три дня, везут с собой в другую страну в огромных чемоданах свою еду и вино. В науке это проявляется в крайнем недоверии к англосаксам, которые, по ощущению большинства ученых-итальянцев, навязывают миру свои стандарты, совершенно не имея на это права. Вот здесь и начинаются наши проблемы. Например, у итальянцев много журналов, которые основаны сотню лет назад, а иногда и больше. И эти журналы совершенно не стремятся ни в какой Scopus или WoS – им и так хорошо, их в родной Италии все знают. Например, один из журналов, в которых мы публикуемся, основал Бенедетто Кроче. А Вышка этот журнал (как и много других) отказывается признавать в качестве релевантного для публикаций своих сотрудников: какой-то авторитетный вышкинский эксперт (возможно, не читающий по-итальянски) сказал, что «не знает такого журнала». И вот мы оказываемся перед выбором: либо мы остаемся в нашем итальянском сообществе и публикуемся в его изданиях, либо ищем издания, входящие в Scopus, но неинтересные нашим итальянским коллегам. А делать двойной комплект публикаций мы не можем: нам для того, чтобы что-то написать, сначала нужно прочитать несколько тысяч страниц по-латыни и/или все на том же итальянском, только XVII или XVIII века.

---

 

 

Михаил Андреев:

Когда я оказался на филфаке МГУ, там как раз открывались две группы с «редкими» языками – итальянская и датская (итальянский считался «редким», поскольку группа образовывалась раз в пять лет). Я выбрал итальянскую и не жалею. Не было бы этой вакансии, не стал бы я итальянистом.

Я попал в Италию впервые тридцати шести лет – поздно начинать первоначальное знакомство. Правда, на третьем курсе нашу группу почти в полном составе сняли с учебы и перебросили в Тольятти, где в это время заканчивалось строительство автозавода, шел монтаж оборудования и готовились к пуску. Полгода мы там протрубили переводчиками, в итоге проучились в МГУ на год больше. А как по-итальянски будет «чугунно-литейный цех», я скажу, даже если меня разбудят посередь ночи. Не знаю, впрочем, можно ли это считать знакомством с «академической средой носителей языка».

Любой язык накладывает отпечаток на постановку и описание научной проблемы, если ты работаешь в гуманитаристике. Скажем, я полжизни занимаюсь исторической поэтикой, но по-итальянски такого направления в науке нет, и рассказывать о предмете моих занятий мне приходится описательно. Беда небольшая, рассказать можно, и тебя в конце концов поймут, но проблему переводимости приходиться решать постоянно с большими или меньшими усилиями. Другое дело, что в науке она в принципе решаема, в отличие от художественного перевода. Когда-нибудь и она исчезнет – когда туземные языки останутся только в природных заповедниках.