Шестые Полетаевские чтения: репортаж
9 сентября 2016 года в Высшей школе экономики состоялись Полетаевские чтения, ежегодно организуемые Институтом гуманитарных историко-теоретических исследований (ИГИТИ) в память о его основателе, выдающемся ученом Андрее Владимировиче Полетаеве. Тема нынешних, уже шестых по счету чтений, была обозначена формулой «Науки о природе и гуманитарные дисциплины: новый (бес)порядок взаимодействий». Как подчеркнула в своем приветственном слове директор института Ирина Максимовна Савельева, обращение к осмыслению механизмов и эффектов взаимодействия гуманитарных дисциплин с точными науками и науками о природе является, подобно многим другим исследовательским начинаниям ИГИТИ, прямым продолжением исследовательской установки, заложенной самим Андреем Владимировичем, с его стремлением к освоению инструментария самых разнообразных дисциплин, острым чутьем к изменениям, происходящим в науке, и тягой к осмыслению происходящего на границах различных смысловых полей. Потребность в новом разговоре на эту тему связана с необходимостью осмыслить переворот, обозначившийся в процессе коммуникации между science и humanities: представление об «онаучивании» гуманитарных дисциплин в процессе заимствования методов и теорий естественных наук постепенно уступает место пониманию взаимодействия между ними как своеобразного симбиоза. Отметив, что широкий круг вопросов, связанных с осмыслением различных сценариев взаимодействия естественных и гуманитарных наук, активно разрабатывается сотрудниками ИГИТИ в последние годы (так, два из четырех научных центров Института — Центр истории наук о языке и тексте и Центр университетских исследований — уже в течение двух лет планомерно разрабатывают сюжеты, связанных с медицинской тематикой), Ирина Савельева выразила надежду на то, что предстоящий диалог будет творческим и продуктивным.
Открытию пленарного заседания предшествовала небольшая видеопрезентация, посвященная памяти Андрея Владимировича Полетаева. Своими воспоминаниями об ученом поделились Ирина Максимовна Савельева, Владимир Сергеевич Автономов, Елена Анатольевна Вишленкова, Александр Николаевич Дмитриев, Наталья Владимировна Самутина, Борис Евгеньевич Степанов.
***
Первая пленарная сессия чтений «Науки о природе человека: классический «ландшафт» открылась докладом старшего научного сотрудника ИГИТИ, доцента школы философии НИУ ВШЭ Павла Соколова «Риторика, медицина и "гражданская наука" после Макиавелли». В своем выступлении докладчик выдвинул тезис об определяющем влиянии ренессансной и барочной антропологии (прежде всего теории аффектов) на становление науки о социально-историческом мире. Павел Соколов попытался показать, что автономизация политической науки, ее превращение из ответвления этики в самостоятельную дисциплину произошло благодаря взаимодействию антропологии, риторики и физики страстей в ранненововременной научной мысли. Докладчик выделил три точки пересечения рефлексии о человеческом теле, о способах убеждения (риторика) и учения о свободных человеческих действиях (этика и политика) во второй половине XVII века: во-первых, рассуждения о риторике как своего рода «физике убеждения» (здесь ключевым был вопрос о том, каким образом на основе знаний о человеческом теле можно диагностировать симптомы различных страстей и благодаря этому делать процесс убеждения слушателя более эффективным), во-вторых, дискуссия о началах человеческих действий (здесь в центре внимания была проблема возможности выведения моральных обязательств из биологической конституции человека), и в-третьих – полемика вокруг проблемы познания контингентности. По мысли Соколова, для теоретиков эпохи барокко во всех трех случаях общей почвой для наук о теле, наук о движении и наук о контингентном становится прежде всего риторика. Она образует и общий метод, и общую теорию аргументации для той области, которая оказывается недоступной для строгого аподиктического метода, разработанного Аристотелем для «строгих» наук. Поэтому именно на почве риторики в XVII веке происходит сближение медицины и политики: ведь обе дисциплины имеют дело с выведением правдоподобных заключений из вероятных посылок.
Другим возможным ответом на ситуацию методологической и эпистемологической неопределенности в науке о социальном и в медицинском знании стала попытка вывести феномен социальности из физиологического описания человеческой ситуации (Ричард Камберленд, Рене Декарт, Йохан и Питер Де ла Куры) – попытка, которая, однако, как показал Соколов, встретила сопротивление со стороны саламанкского логика Хуана Кармануэля Лобковица, создателя логики факта, моральной логики и моральной онтологии, которые позволяли осмыслить моральную науку и, шире, моральную сферу как реальность sui generis. В заключительной части доклада было показано, как эти представления Лобковица повлияли на проект «гражданской науки» Джамбаттисты Вико, в частности, на его размышления о генезисе «моральных сущих», образующих условия для возможности политического поведения.
В ходе дискуссии с участием Игоря Дмитриева (СПБГУ) был обсужден вопрос месте и о роли в рассмотренных дискуссиях идей пробабилизма (в качестве примера Соколов привел Дж. Вико, который защищал пробабилизм в полемике с Декартом, полагая, что пренебрежение категорией вероятного имеет своим следствием солипсизм).
Выступление руководителя Центра университетских исследований, заместителя директора ИГИТИ ординарного профессора НИУ ВШЭ Елены Вишленковой «Российская империя как междисциплинарный объект для врачебных исследований (XVIII – первая половина XIX века)» перенесло слушателей из эпохи раннего модерна в XIX век и из сферы отвлеченных теоретических дебатов в область практических административных решений. Вишленкова попыталась проследить, как административные и организационные усилия конкретных людей (в качестве примера был взят военный врач и крупный медицинский чиновник Яков Васильевич Виллие) влияют на условия взаимодействия наук. Представленная в докладе история усилий российской имперской администрации по организации обучения и профессиональной подготовки отечественных врачей весьма наглядно продемонстрировала, что содержательный диалог между дисциплинами вовсе не обязательно возникает на почве общей проблематики, но может быть инициирован извне, со стороны государства. Так, стремление российской бюрократии сформировать обширный контингент российских медиков, способных активно включиться в востребованную администрацией работу по сбору разнообразной информации об империи привело к тому, что мышление врачей стало ориентироваться на своего рода дисциплинарный синтез, предполагавший соединение собственно медицинских знаний с понятийным и исследовательским инструментарием таких наук, как география, климатология, правоведение, статистика, камеральные науки и т.п. В свою очередь, наличие сформировавшегося в ходе этих процессов сложного дискурсивного поля, где соединялись антропология, социология и медицина, стало оказывать существенное обратное влияние на политические решения, в особенности в период либеральных реформ 1860-х гг. В ходе обсуждения доклада в участием И. Дмитриева Елена Вишленкова обратила внимание на своеобразную диалектику, вследствие которой взаимовлияние дискурсивных и институциональных факторов нередко приводило к совсем иным результатам, нежели те, на которые изначально ориентировалась бюрократия: так, попытки Виллие с помощью специальной системы подготовки, предполагавшей обучение за рубежом, обеспечить включенность врачей в бюрократическую иерархию неожиданно привели к развитию корпоративной солидарности и горизонтальных связей внутри сообщества медиков, что выразилось в создании таких организаций, как Общество русских врачей.
Во второй пленарной сессии, озаглавленной «Строгая наука» в историко-методологической перспективе» хронологический фокус переместился в ХХ столетие, а основным предметом интереса стал вопрос о воздействии социокультурного и гуманитарного контекста на трансформацию наук о природе.
Так, основной задачей доклада профессора Центральноевропейского университета (Будапешт) Карла Холла «Борис Гессен, история науки и становление социологии знания в Европе»стал анализ факторов, оказывающих влияние на изменение форм и методов осмысления собственного исторического прошлого в рамках самих естественных наук. Материалом для размышлений на эту тему Холлу послужил случай Бориса Гессена, советского физика, чей доклад о социально-экономических корнях механики Ньютона, прочитанный в 1931 г. на Втором международном конгрессе по истории науки и техники в Лондоне, в 1950-е – 1960-е гг. стал важным импульсом к развитию экстерналистского подхода к изучению истории науки. В поисках ответа на вопрос о том, почему идеи Гессена не были восприняты современниками и оказались востребованными лишь несколько десятилетий спустя, Холл попытался «экстернализировать» историко-научные штудии Гессена и рассмотреть их в связи с теми социальными и культурными условиями, в которых они создавались. Как показал Холл, обращение Гессена к исследованию социальных истоков классической механики было тесно связано, с общеевропейской дискуссией вокруг понятия «современная физика», которая по-разному воспринималась в западноевропейском и в советском контексте: в Советском Союзе дебаты вокруг противопоставления классической и современной физики, выдвинутого Максом Планком для описания изменений, вызванных появлением теории относительности и квантовой теории, оказывались неразрывно связаны с обсуждением социальной природы этих новых научных концепций и с поиском советской физикой нового самоопределения в качестве «современной», тогда как в западноевропейском сообществе ученых существенную роль в них играл вопрос о соотношении универсализма и антиуниверсализма в истории науки в связи с проблемой национального своеобразия.
Второй доклад секции, представленный руководителем института истории науки в Университете Любека (Германия) Корнелиусом Борком и озаглавленный «Нейронаука: новые приключения одной старой темы?», был посвящен анализу влияния культурного контекста на трансформацию естественнонаучных представлений о мозге как материальной основе ментальных процессов. Борк начал с краткого экскурса в предысторию нейрофизиологических теорий, прочертив линию преемственности от френологии Галля, в которой впервые была систематически развита идея локализации различных способностей в различных участках головного мозга, через разработку Паулем Флексигом в 1870-е гг. анатомических методов изучения функциональных взаимосвязей между различными частями центральной нервной системы и рефлексологические исследования Павлова к предложенному уже в 1950–60-е гг. Куртом Гольдштейном философски фундированному холистическому представлению о мозге как органе, способном компенсировать дисфункцию поврежденных участков за счет неповрежденных. Как убедительно показал Борк, в этой предыстории можно обнаружить прообразы многих идей, играющих центральную роль в современных дискуссиях вокруг нейрофизиологии, и даже само выделение исследований мозга в особую, во многих отношениях привилегированную отрасль наук о жизни остается неразрывно связанным с более чем двухсотлетней традицией поиска «обиталища души», телесного органа, в котором можно было бы обнаружить материальную основу взаимосвязи всех различных психических функций. Затем Борк обратился к анализу социокультурных факторов, обусловивших существенный методологический сдвиг в нейрофизиологии в последней четверти ХХ века. По мысли Борка, соотношение между двумя тенденциями, существовавшими и на более ранних этапах ее становления – стремлением рассматривать конкретные участков мозга в качестве базиса конкретных функций и стремлением сосредоточить внимание на структуре взаимосвязей и внутренней динамике взаимодействия между ними – изменилось в пользу второй не в последнюю очередь вследствие того, что сетевые связи и структуры стали играть все большую роль и в социальном взаимодействии, и в технологиях (огромное значение здесь имело развитие технологий коммуникации), и в организации самого знания (показательно, что теоретический инструментарий «сетевого мышления» и «сетевых теорий» получил широкое распространение не только в естественных, но и в социальных науках). В последней четверти ХХ века в результате развития и распространения вычислительной техники компьютер превратился в популярный источник аналогий для осмысления функций мозга (при этом одинаково существенными были как указания на сходства, так и подчеркивание принципиального отличия живого органа от технического устройства). Обратившись к более детальному анализу методологического сдвига, произошедшего в нейронауке в последние десятилетия, Борк сосредоточил внимание на том, какое влияние на формирование объекта исследования оказывают исследовательские методы, прежде всего технические средства и инструменты, и предложил сопоставить два различных подхода к изучению мозга, связанные в двумя разными технологиями регистрации наблюдаемого: применявшееся уже в 1930-е гг. изучение мозга на основе записи электромагнитных импульсов с помощью измерительных приборов и ставшее возможным лишь благодаря компьютерным технологиям моделирование динамических взаимосвязей в мозге с помощью визуализации. Как показал Борк, в первом случае, поскольку показания приборов подлежит чтению, основной моделью для понимания активности мозга становится письмо, тогда как во втором случае исследователь имеет возможность непосредственно наблюдать активность мозга в реальном времени, объединяя анатомический и функциональный аспекты изучения этого процесса в одном наглядном изображении, вследствие чего компьютерная визуализация, не будучи фотографией, тем не менее функционирует в эпистемическом режиме фотографической объективности. Этот пример, по мысли Борка, служит хорошей иллюстрацией общего тезиса о неразрывной связи эпистемической динамика исследовательских методов в науках о природе с широким культурным и гуманитарным контекстом.
В краткой дискуссии по обоим докладам с участием Олеси Кирчик (ИГИТИ) предметом обсуждения стал прежде всего вопрос о характере корреляции между содержательной позицией исследователя и влияющими на нее внешними факторами (в частности, в связи с размышлениями Борка был поставлен вопрос, можно ли однозначно сказать, что в связке «мозг — компьютер» только одна из сторон служит моделью для осмысления другой, или мы имеем дело с двунаправленным процессом).
Дневная сессия чтений проходила в двух параллельно работавших секциях, представлявших два исследовательских центра ИГИТИ – Центр истории наук о языке и тексте и Центр истории идей и социологии знания. Доклады первой секции «Ренессансная «антропология» и ее традиции» былипосвящены рассмотрению различных механизмов взаимодействия и взаимопереплетения специализированного медицинского знания и философской и общегуманитарной рефлексии о человеческой природе, характерных для раннего Нового времени, и трансформации моделей взаимодействия философии и медицины в научной культуре эпохи романтизма. В докладе доцента МГМУ имени И. М. Сеченова Елены Бергер, озаглавленном «Границы медицины и хирургии у Амбруаза Паре и его современников», главным предметом интереса стало рассмотрение взаимовлияния институциональных, социальных и языковых факторов в процессе установления границ между различными профессиями на примере истории взаимоотношений между медициной и хирургией в средневековой и ренессансной Франции. Как показала Бергер, в средневековой культуре хирургия во всех трех отношениях четко обособлялась от медицины: в отличие от последней, она рассматривалась не как наука, а как ремесло, вследствие чего обучение хирургов осуществлялось за пределами университетов в особых учебных заведениях, а социальный статус хирурга был неизмеримо ниже статуса врача, при этом, несмотря на неизбежность регулярного общения хирургов и университетских врачей в силу необходимости совместно присутствовать на вскрытиях, граница между обеими корпорациями оставалась устойчивой, а одним из значимых атрибутов принадлежности к той или другой было использование или неиспользование латыни в качестве языка профессиональной коммуникации. Напротив, в XV – XVI вв. прежде всего под влиянием изменений в практике ведения войн, связанных с применением огнестрельного оружия, социальный статус хирурга в силу востребованности существенно повысился, а жесткое разграничение между медициной и хирургией стало малорелевантным перед лицом сложных задач, с которыми сталкивались хирурги при лечении огнестрельных ран. Как показала Бергер, именно потребность в переопределении задач хирургии и в формировании новой профессиональной идентичности в новом социокультурном контексте нашла яркое выражение как в теоретических высказываниях и французского хирурга Амбруаза Паре (1510 – 1590), обосновывающих необходимость широкого медицинского образования и теоретической подготовки для практикующего хирурга, так и в его практической деятельности, в частности, в его сознательной установке на создание текстов по хирургии не на латыни, а на французском языке, что потребовало усилий по созданию национальной медицинской (в частности, анатомической) терминологии. Впрочем, как заметила Бергер в заключительной части доклада, усилия Паре и его бижайших наследников, направленные на стирание границы между сакрализованным, герметичным теоретическим знанием медика и профанным, преимущественно практическим знанием хирурга, привели к тому, что возникли новые социальные, институциональные и языковые барьеры, теперь уже связанные с формированием различных национальных традиций.
Тема взаимосвязи медицины и политики в ранненововременных медицинских сочинениях стала центральной и в докладе руководителя Центра истории наук о языке и тексте Юлии Ивановой (ИГИТИ) «Историческая география медицины vs. геополитика в сочинениях Просперо Альпини», однако, в отличие от Бергер, она сосредоточила свое внимание прежде всего на языке самого медицинского дискурса, в котором при внимательном анализе обнаруживаются скрытые политические интенции автора. Материалом для такого анализа Ивановой послужило сочинение итальянского врача и ботаника Просперо Альпини «О медицине египетян», написанное им в 1591 г. на основе собственных наблюдений, сделанных во время трехлетнего пребывания в Египте в качестве личного врача венецианского консула. Основным мотивом этого сочинения является обоснование тезиса о том, что в современном автору Египте отсутствуют условия для формирования научной медицины. Альпини приводит три основных аргумента, указывающих на причины такого положения дел – моральный, политический и экономический. Согласно первому, изнеженность и развращенность нравов египтян ведет к тому, что врачи стремятся идти навстречу желаниям своих пациентов, тогда как эффективное лечение всегда должно быть связано для пациента с неприятными ощущениями и требует от него своеобразной аскезы. Согласно второму, деспотическая турецкая власть не допускает возникновения в Египте образовательных институций, не связанных с исламом, вследствие чего обучение врачей оказывается фрагментарным, а потому применение находят большей частью симптоматические методы лечения. Согласно третьему, низкие доходы врачей приводят к непомерной нагрузке и неизбежной специализации на одном определенном виде болезней, так что становится невозможным складывание какой-либо научной школы или традиции. Как показала Иванова, в каждом из этих аргументов имеется скрытый политический смысл, а в целом всё рассуждение Альпини направлено на обоснование превосходства европейской культуры перед восточными и вытекающей отсюда необходимости активного колониального проникновения европейцев (в данном случае врачей) на Восток.
Еще более причудливый сплав языка натурфилософии и медицины с политической риторикой стал основным предметом рассмотрения в докладе Павла Соколова (ИГИТИ) «“Недостающее звено”: эмбриологическая интерпретация естественного состояния у Питера и Йохана Де ла Куров», ставшего прямым продолжением его утреннего пленарного выступления. Соколов предложил слушателям поразмышлять над предложенным Питером и Йоханом Де ла Курами в сочинении 1661 г. «Рассуждение о государстве или о политическом равновесии» странном натурфилософском объяснении истоков естественного состояния, которой служит отправной точкой в построении гоббсовской теории общественного договора. По мысли Де ла Куров, характер естественного состояния как «войны всех против всех» вытекает из специфических особенностей человеческого устройства, связанных с самим процессом зачатия, а именно с тем, что в момент совокупления женщина испытывает сильные негативные аффекты (страх и печаль), которые неизбежно передаются и зачатому младенцу. Хотя представление о том, что сильные аффекты, испытываемые матерью, оказывают слияние на плод и могут, в частности, стать причиной уродств, вполне традиционно (Соколов указал, в частности, на соответствующие рассуждения Декарта в трактате «О страстях души»), однако совершаемое Де ла Курами превращение аномалии в норму требует дополнительного истолкования. В поисках возможных контекстов, проясняющих смысл необычного тезиса Де ла Куров, Соколов указал сначала, на параллели с медицинскими представлениями Гарвея об аналогии между воздействием семени на кровь женщины и заражением, затем на биографические аллюзии, связанные с драматической судьбой сестры Питера де Ла Кура Иоханны, подвергшейся насилию со стороны супруга, однако наиболее интригующим, по мнению докладчика, является рассмотрение рассуждения Де ла Куров как парадоксальной инверсии ключевых мифологических топосов, фигурирующих в ранненововременных дискуссиях о первых основаниях социальности. В частности, в докладе было указано на то, что аргументация Де ла Куров полемически отсылает одновременно к двум различным политическим мифам, в которых сексуальное насилие оказывается важным моментом в учреждении новой политической общности – к поруганию Лукреции и к похищению сабинянок. При этом, в противовес топике сюжета о Лукреции, Де ла Куры связывают акт основания политической общности не с героическим самопожертвованием ради сохранения девственности, но с подчинением насилию, которое, однако, не исходит от внешней силы, как в случае сабинянок, а является существенным для отношений внутри оформляющейся общности.
В заключительном докладе секции, озаглавленном «Ф. В. Й. Шеллинг и романтическая медицина», Петр Резвых (ИГИТИ) обратился к анализу взаимодействия натурфилософии и медицины в контексте романтической культуры, сосредоточившись прежде всего на демонстрации того, как радикальная методологическая переориентация естествознания, связанная с появлением программ спекулятивной натурфилософии и холистической антропологии ранних и зрелых романтиков, повлияла на значимость осмысления истории медицины и создала предпосылки для превращения истории медицины из историко-филологической субдисциплины в самостоятельную область знания со своей комплексной методологией. Сопоставив программные высказывания авторов наиболее значительных немецкоязычных историко-медицинских сочинений первой половины XIX в. – Курта Поликарпа Иоахима Шпренгеля, Августа Фридриха Хекера и Иоганна Михаэля Лейпольдта –докладчик показал, что, вопреки широко распространенному мнению об исключительно негативном значении шеллинговской и в целом романтической натурфилософии для формирования научной медицины в современном значении этого термина, именно под влиянием сформированной Шеллингом концепции природы как органического целого, основанного на динамическом единстве субъективного и объективного, и развернувшейся в связи с этим полемики о соотношении спекуляции и эмпирии в познании природы произошел переход от «прагматической истории медицины» как одного из подразделов «науки древности» к рассмотрению истории медицины как важной составляющей самого медицинского знания, рассматривающей историю медицинских теорий и терапевтических практик в неразрывной связи с историей болезней и социальной историей врачевания.
В отличие от участников первой секции, докладчики второй, тема которой была обозначена формулой « По ту сторону «синтеза наук»: практические цели и объективное знание », сосредточились не столько на дискурсивных формах, сколько на институциональных условиях и конкретных практиках, делавших возможным многообразное взаимодействие наук о природе и гуманитарных наук.
Так, доклад Игоря Дмитриева (СПбГУ) «Наука просвещенной бюрократии (Петербургская Академия наук в первые десятилетия своего существования)» был посвящен взаимоотношениям между представителями научного сообщества и административной властью в России XVIII века. В начале своего выступления Дмитриев кратко обрисовал положение российского ученого в первые годы существования Академии наук. С одной стороны, служба в Академии имела свои преимущества: значительные финансовые расходы государства на научную деятельность, академическая свобода, наличие хорошей библиотеки, жалование, которое росло с достижениями, возможность печатать свои труды и получать научную литературу из-за границы. С другой стороны, эти весьма привлекательные условия обесценивались целым рядом негативных факторов – относительностью академической свободы, всевластием бюрократии, перебоями с выплатами жалования, отсутствием чина и связанными с этим попытками администрации воздействовать на ученых с помощью манипуляцией чинами. Дмитриев попытался дать в своем доклалде ответы на два вопроса: по первых, с помощью каких методов бюрократия имела возможность регулировать жизнь и деятельность научного сообщества, и, во вторых каким образом ученые формировали так называемое коллективное и индивидуальное «защитное пространство» (protected space)? Если в распоряжении бюрократии в XVIII веке в качестве средств воздействия были прежде всего финансовые средства и манипулирование чинами, то в качестве защитных ресурсов научного сообщества Дмитриев выделил усиление противостояния, доходящее до прямого обращения к властям с требованием самоуправления, поддержку властей в борьбе с академической бюрократией (здесь значительную роль играла апелляция к патриотизму), опору на имидж, попытки дать «симметричный ответ» на меры властей (то есть обратить в свою пользу, навязываемое бюрократией утилитарное отношение к науке), апелляцию к уникальности собственных компетенций. На основании анализа индивидуальных стратегии различных представителей научного сообщества (в качестве примеров были взяты Леонард Эйлер, Жозеф-Никола Де Лиль и Михаил Ломоносов), Дмитриев сделал вывод о том, что показатель административной «защищенности» был обратно пропорционален показателю научной значимости. Таким образом, обращение к административному ресурсу было не в последнюю очередь обусловлено стремлением компенсировать недостаток академической конкурентоспособности (именно так произошло в случае М. Ломоносова). Исходя из этих наблюдений, Дмитриев сформулировал весьма неожиданный вывод о том, что краткий период «академической вольности», когда управление Академией находилось в руках ученых, оказался в конечном счете куда более пагубным для научного сообщества, нежели административный контроль со стороны профессиональных бюрократов.
Доклад Дмитриева вызвал бурное обсуждение с участием Сергея Матвеева, Елены Вишленковой, Киры Ильиной, Натальи Павловой и Андрея Тарасенко. В дискуссии были затронуты вопросы о том, насколько российская модель взаимоотношений между академиками и администраторами была типичной в европейском контексте, каким образом в научном сообществе функционировала репутационная шкала, возникали ли в XVIII веке скандалы, связанные с плагиатом ученых, каков был механизм присвоения чинов академикам; при этом в процессе обсуждения как докладчик, так и дискусантыпытались различным образом соотнести сценарии, описанные докладчиком применительно к реалиям XVIII века, с современным состоянием научного сообщества.
Механизмам взаимодействия науки и государства, которое нередко оказывалось весьма конструктивным, был посвящен и доклад заведующего отделом истории медицины Института общественного здоровья им. Семашко Сергея Наркисовича Затравкина «Концепция медицинской полиции: возникновение и практическая реализация в XVIII – первой половине XIX вв», в котором предпринималась попытка показать, что возникновение концепции медицинской полиции и ее практическая реализация в период второй половины XVIII – первой половины XIX века привели к одному из величайших переворотов в развитии западной медицины. По мнению Затравкина, сама идея о том, что охрана здоровья должна перейти из сферы индивидуальной заботы человека в сферу государственного интереса, была вызвана к жизни окончательным признанием нового представления о возникновении эпидемий (решающим в этом отношении оказалось влияние творчества Томаса Сиденгама). Наибольший вклад как в обоснование самой идеи «медицинской полиции», так и в ее реализацию внес Иоганн Петер Франк. Затравкин выделил пять основных направлений деятельности медицинской полиции: прямое государственное администрирование деятельности врачей; разработка совместными усилиями врачей и правоведов специального врачебно-санитарного законодательства; полицейские меры для борьбы с шарлатанами и создание государственной системы подготовки медицинских кадров; формирование государственной системы помощи нуждающимся и социально незащищенным группам населения; наконец, осуществление конкретных санитарных мер, направленных на обеспечение здоровых условий жизни, питания и трудовой деятельности (включая популяризацию мер личной гигиены и экологическое обустройство городов). Практическая реализация этих направлений привела, по мнению Затравкина, к четырем важнейшим следствиям, оказавшим определяющее влияние на становление современной системы здравоохранения и, шире, на развитие всей западной цивилизации. Во-первых, городские больницы, приюты, воспитательные и работные дома, подконтрольные государству учебные заведения оказались прекрасными дисциплинарными институтами, а санитарно-гигиенические нормы и правила – эффективным средством государственного управления. Во-вторых, произошли революционные преобразования в медицине как научной деятельности. В-третьих, в ходе реализации идеи медицинской полиции завершился «золотой век» врачебного сословия, профессиональная медицинская деятельность оказывается интегрирована в механизм государственного управления. В-четвертых (и это, по мнению докладчика, является самым существенным), произошло значительное снижение заболеваемости и смертности.
В дискуссии с участием Дарьи Дроздовой, Елены Вишленковой, Кирилла Левинсона и др. наряду с такими чисто историческими вопросами, как генезис понятий гигиены и санитарии или существование в XIX веке практики международного взаимодействия в сфере медицинской полиции, в центре внимания вновь оказались параллели с современностью, в частности, вопрос о возможной связи идеи медицинской полиции с современными представлениями о public health.
Завершившее работу второй секции выступление Александра Дмитриева (ИГИТИ) «Статистика, науки о человеке и юридическая деонтология в Российской империи начала ХХ века»повернуло разговор о социальном и институциональном контексте процессов взаимодействия гуманитарных наук и наук о природе в новую плоскость, поскольку в нем был поставлен вопрос о том, как изменились сценарии этого взаимодейсттвия вследствие появления в ХХ веке нового участвующего в них важного агента — общественности. Рассматривая разнообразные стратегии исследования поверх дисциплинарных барьеров, возникшие в российской науке в начале ХХ столетия, Дмитриев убедительно показал их неразрывную связь с процессами формирования в предреволюционной России публичной политики. По мнению Дмитриева, только в контексте публичных политических дискуссий можно правильно понять возникновение в Российской империи начала ХХ столетия таких исследовательских направлений, как моральная статистика, использовавшая количественные методы прежде всего для выявления причин социальных аномалий (таких, например, как преступления или самоубийства), «кафедральный социализм», выдвинувший программу вмешательства ученых в социальную жизнь в целях регуляции социальных процессов, в частности, процессов пауперизации и роста городов, а также политика права, апологеты которой отстаивали представление о юридической науке как сфере регулирования взаимоотношений между разными социальными группами. Дмитриев показал, что в работах различных русских ученых начала ХХ века – А. И. Чупрова, А. А. Чупрова, Г. А. Ландау, Б. Кистяковского, А. А. Кауфмана, Н. Д. Кондратьева – в различных комбинациях и пропорциях соединялись элементы всех трех обозначенных направлений. Поиск новых форм воздействия на социальную реальность со стороны ученых в контексте бурных политических событий, связанных с первой русской революцией, привел к настоящему взрыву междисциплинарности, который хотя и оказался очень кратким, однако, по убеждению Дмитриева, оставил яркий след в методологических спорах между представителями социальных и гуманитарных дисциплин уже во второй половине ХХ века и во многом подготовил появление новых моделей вовлечения ученых в социально-политическую сферу в качестве экспертов.
В ходе дискуссии, в которой приняли участие Наталья Павлова, Карл Холл и др., поднимались вопросы о специфическом значении психологизма для интеллектуальной атмосферы России рассматриваемого периода, а также о социологии права и ее роли в методологических дебатах начала ХХ века.
Заключительное пленарное заседание объединило под общим названием «Between human choice and natural order»три выступления, посвященных неожиданным и зачастую парадоксальным последствиям, к которым приводит внедрение в гуманитарные науки точных измерительных методов.
Так, в докладе Ольги Свешниковой (Бременский университет, Германия) «Археология между физиками и лириками: полвека взаимо(не)понимания»была предпринята попытка осмыслить поистине парадигмальные сдвиги в методологии и организации археологического исследования, произошедшие всего на полвека в результате внедрения в археологическую практику методики датировки артефактов на основе данных радиоуглродного анализа. Как показала Свешникова, применение новой естественнонаучной методики не только привело в тотальному пересмотру археологических классификаций и хронологий, выстроенных на основе сравнительно-типологических методов, не только поставило под вопрос осмысленность такого базового понятия дисциплины, как «археологическая культура», но и существенным образом изменило практическое отношение археолога к исследуемому материалу. Если прежде в археологическом исследовании существенную роль играла личная интуиция ученого, то теперь куда более важными становятся объективные показатели, получаемые в результате совместной работы множества разных специалистов; если прежде археолог стремился как можно скорее обработать найденный материал, невзирая на риск нанести ему непоправимый вред, то теперь ученые все чаще оставляют уже обнаруженные памятники неосвоенными в ожидании того, что в будущем могут появиться технологии и исследовательские инструменты, которые обеспечат куда более полную их сохранность (в результате объем раскопок, в особенности проводимых в западноевропейских странах, резко сократился). Изменился и взгляд на методологию археологического исследования: благодаря широкому применению естественнонаучных методов на рубеже 1960-х – 1970-х гг. произошел переход от культурно-исторической археологии, занятой классификацией артефактов, к так называемой процессуальной археологии, которая не рассматривает свои объекты как готовые, но постоянно рефлектирует роль влияние исследователя на них. Кроме того, в процессе интенсивного взаимодействия археологов с представителями наук о природе интерес археологов сместился от истории человеческих сообществ к истории процессов взаимодействия между человеком и природной средой, так что и с точки зрения проблематики археологию уже трудно квалифицировать как исключительно гуманитарную науку.
О происходящих буквально на наших глазах и, возможно, чреватых не менее радикальной сменой парадигмы изменениях, происходящих в филологии в ходе внедрения компьютерных технологий работы с текстом, попыталась поразмышлять Анастасия Бонч-Осмоловская (НИУ ВШЭ) в докладе «Цифровой текст: подходы и возможности». Если в традиционной текстологии главным объектом исследовательских усилий выступал текст, а реконструкция его истории многообразных связей должны была вести к установлению окончательного, авторитетного, «правильного» текста, отвечающего предполагаемому авторскому замыслу (практическим воплощением этой установки в эдиционной практике является критическое издание, то есть текст, возникший в результате многочисленных решений издателя, окончательно выбирающего из многих вариантов или чтений одно), то благодаря применению цифровых технологий оказывается возможным, опираясь на документ, рассмотреть текст как вариативное, процессуальное целое (практическим воплощением такой методологии является цифровое издание, в котором читатель можно опционально варьировать параметры, принимаемые в расчет при рассмотрении документа). Осмоловская предложила различать радикальный и умеренный подходы в цифровой текстологии и эдиционной практике: при первом тексты рассматриваются как существующие и функционирующие отдельно и независимо от их авторов, при втором фигура автора не устраняется, однако подчеркивается принципиальная вариативность текста, его открытость к изменениям. На целом ряде конкретных примеров дигитальных изданий, включая осуществляемый при ее участии проект цифровой публикации полного корпуса текстов Льва Толстого, Бонч-Осмоловская показала, насколько расширяется спектр исследовательских задач при использовании возможностей динамической презентации текста.
В противовес энтузиазму выступления Бонч-Осмоловской, в заключительном докладе главного научного сотрудника ИГИТИ имени А. В. Полетаева и профессора университета Куин Мерри (Лондон, Великобритания) Галина Тиханова «Точное литературоведение» от Бориса Ярхо до Франко Моретти»преобладала интонация сдержанного скептицизма относительно перспектив применения точных, в частности, статистических методов в филологических науках. Для демонстрации проблематичности подобных попыток Тиханов привлек в качестве примера работы советского филолога Бориса Ярхо, в которых предпринимались попытки определить характеристики литературных жанров на основе количественного анализа текстов. Как показал Тиханов, стремление к разработке дифференцированной системы количественных параметров, позволяющих оценить содержательные характеристики тех или иных литературных жанров на основе объективных данных (так, Ярхо пытался выявить различие между комедией и трагедий, опираясь на анализ более чем 30 численных показателей, таких, как количество реплик на единицу текста, количественное распределение реплик между персонажами, частота, с которой персонажи появляются на сцене и покидают ее и т. п., или оценить значимость патриотических мотивов в эпосах европейских народов на основе процентного содержания в них слогов, связанных с патриотическими образами), свидетельствующее о его желании радикализировать программу формализма, парадоксальным образом сочеталось с опорой на очень традиционные классификационные схемы (такие, например, как противопоставление классицизма и романтизма), которые благодаря трудоемкой работе Ярхо (осуществленной без применения компьютеров) лишь дополнительное подтверждение. Пример Ярхо, по мысли Тиханова, побуждает задуматься о том, насколько проблематичны попытки таких современных теоретиков, как Франко Моретти, рассматривать точные измерительные методы как эффективный эвристический инструмент для филологии –ведь с их помощью можно лишь попробовать подтвердить или опровергнуть гипотезу, уже сформулированную на основе содержательных соображений, но отнюдь не выработать новую.
В своем кратком заключительном слове Ирина Савельева подчеркнула, что в ходе обсуждения весьма различных докладов в течение всей конференции вновь и вновь становилось очевидным, что многие аспекты взаимодействия социальных и гуманитарных наук с науками о природе нередко требуют для своего осмысления более тонких методических приемов и более дифференцированного терминологического инструментария, нежели имеющийся в распоряжении тех и других, а потому является для них общим вызовом.
Пётр Резвых, Антон Афанасьев
Видеорепортаж. Часть 1.
- Приветственное слово директора ИГИТИ Ирины Максимовны Савельевой.
- Видеоролик памяти Андрея Владимировича Полетаева.
- Павел Соколов. Риторика, медицина и «гражданская наука» после Макиавелли.
- Елена Вишленкова. Российская империя как междисциплинарный объект для врачебных исследований (XVIII – первая половина XIX века).
Видеорепортаж. Часть 2.
- Карл Холл. Борис Гессен, история науки и становление социологии знания в Европе.
- Корнелиус Борк. Нейронаука: новые приключения одной старой темы?
Видеорепортаж. Часть 3.
Игорь Дмитриев. Наука просвещенной бюрократии (Петербургская Академия наук в первые десятилетия своего существования)
Сергей Затравкин. Концепция медицинской полиции: возникновение и практическая реализация в XVIII – первой половине XIX вв.
Александр Дмитриев. Статистика, науки о человеке и юридическая деонтология в Российской империи начала ХХ века
Видеорепортаж. Часть 4.
Елена Бергер. Границы медицины и хирургии у Амбруаза Паре и его современников
Юлия Иванова. Историческая география медицины vs. геополитика в сочинениях Просперо Альпини
Павел Соколов. “Недостающее звено”: эмбриологическая интерпретация естественного состояния у Питера и Йохана Де ла Куров
Пётр Резвых. Ф.В.Й. Шеллинг и романтическая медицина
Видеорепортаж. Часть 5.
Ольга Свешникова. Археология между физиками и лириками: полвека взаимо(не)понимания
Анастасия Бонч-Осмоловская. Цифровой текст: подходы и возможности
Галин Тиханов. «Точное литературоведение» от Бориса Ярхо до Франко Моретти
Андреев Михаил Леонидович
Вишленкова Елена Анатольевна
Гурьянов Илья Геннадьевич
Дмитриев Александр Николаевич
Запорожец Оксана Николаевна
Иванова Юлия Владимировна
Кирчик Олеся Игоревна
Колесник Александра Сергеевна
Левинсон Кирилл Алексеевич
Махов Александр Сергеевич
Плешков Алексей Александрович
Савельева Ирина Максимовна
Соколов Павел Валерьевич
Степанов Борис Евгеньевич
Тиханов Галин Вассилев